ПоделитьсяИздательство «Альпина. Проза» выпустило последний сборник стихов Эдуарда Лимонова, составленный самим автором, но опубликованный уже посмертно его литсекретарем Даниилом Духовским.
ПоделитьсяНазвание длинное: «Зеленое удостоверение епископа, сложенное вдвое». Не как большинство других книг Эдуарда Лимонова, заголовки которых вытесаны из двух-трех слов. Что за удостоверение, почему? Объяснение автор запрятал в самый конец книги. Может, это нехитрая игра с читателем и с собой, которую Лимонов себе позволил под финал, а может, чисто композиционное решение: замкнуть круг. Так или иначе:
ЗЕЛЁНОЕ ЕПИСКОПСКОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ
В КАРМАНЕ ДЖИНСОВ
Я не нашёл сложенного вдвое
епископского удостоверения в кармане.
А мне нужно было от него избавиться,
У меня из-за него могли возникнуть
крупные неприятности. Ведь я же не епископ.
Удостоверение, сложенное вдвое, было приготовлено
мною, чтобы положить его на дно пакета
с мусором.
После получасового размышления я понял,
что удостоверение мне приснилось.
Потому я и не нашёл его сложенного вдвое
в кармане джинсов.
Пожалуй, это ключ, какой бывает в конце венка сонетов и вскрывает его тайный смысл. И в этом заключении тоже всё, что мы знаем об авторе, сошлось. И мгновенная эпатажность образа (а бывают ли, кстати, у епископов удостоверения? Нужны ли они им?). И принципиальная нацеленность на монолог, почти солипсизм — никого больше там вокруг нет, и даже неприятности могли лишь «возникнуть», словно бы сами собою. И прихотливость двойного отрицания — ведь не нашлось же удостоверение, хотя было. А впрочем, нет и не было. Сон, блажь, мираж делаются триггером, спусковым крючком жизни и сюжета.
Что ещё затерялось в кармане джинсов, а верней, на ста пятидесяти двух страницах между заголовком и последней точкой?
Да в общем-то, тоже всё знакомое: начинается с «Соединенных Штатов», где «повсюду стоят электрические стулья, // А с них на ремнях свисают поджаренные током» или «На тебя идут угрожающие брюхатые полицейские» — с политических выкриков, с манифеста, чтоб собрать толпу. Дальше тоже — то и дело индейцы против американцев, которые «уродливый сброд, // Похабные люди, преступный народ», студенты с пулемётами.
Потом можно поспокойней, поинтимнее. Например, о еде — что неожиданно, учитывая аскетический облик Лимонова. А может, это ещё одно поддерживающее интерес противоречие: этакая римская, спартанская, партизанская простота вкусов, начиная со щей, которые голый Эдичка вкушает на своём балконе, на виду у поражённых американских обывателей. И в то же время — утончённость, эстетизм, нервы, жеманство.
Тут есть стихи и о картошке, и об изысканном гумилевском осьминоге, которому посвящено отдельное стихотворение. О мясе — ну, мясо и хлеб ещё с того же «Эдички» стали девизом автора. Мясо, хлеб и… «Тётки, девки, девчонки» тут тоже раскинулись в изобилии: мёртвые жёны всегда были частью лимоновского мифа.
«Дальше ты живи один»,
— так она ему сказала
И по мосту (глыбы льдин)
На тот свет перебежала.
А то вдруг внезапная скупая слеза по казнённой «Мари-Антуанетте».
И о себе. «Я худ, как осы бывают сбиты. // Я как индус, когда они не рахиты». Себя Лимонов тоже явно чувствует приглашённым на казнь. Сборник составлялся, когда он уже прекрасно знал о своём диагнозе и о том, к чему идёт дело. Важно было взять нужный тон. Он с той же непосредственностью говорит о своей смерти, о болезни, о том, что требует в приличном обществе обиняков:
Ты не боишься слова «рак»?
Ну как же так!
Ну как же так!
И тут невозможно различить: это просто желание откровенности до конца — или тоже трамплин для того, чтоб подскочить ввысь и поразить? Видимо, и то и другое.
Кажется, последним всплеском народной славы, за полтора года до его смерти, стало интервью Лимонова Юрию Дудю (который признан в РФ иноагентом). Там Лимонов со своим неподражаемым нарциссизмом, едва прикрытым иронией, провозгласил себя утесом, скалой посреди «мутного потока», говорил про свой трон, с высоты которого он обозревает всяких прочих, и без тени смущения — про то, что всех забудут, а его будут читать… Ясное дело, это делалось ещё и для троллинга приличного журналиста, обывалы. Но интересно другое: если всё-таки дерзнуть задрать священные ризы, то Лимонов менее всего похож на скалу и глыбу на троне. Он, вечный трикстер, флюиден. С самого начала он был прежде всего поэтом, и проза его, конечно, — тоже длящиеся поэмы. Своей нарочитой необструганностью слога, примитивизмом он напоминает очевидных Пригова, Хармса с обэриутами, их друга Олейникова — как, кстати, и допушкинских поэтов вроде Сумарокова:
За морем почетные люди
Шеи назад не загибают,
Люди от них не погибают.
В землю денег за морем не прячут,
Со крестьян там кожи не сдирают,
Деревень на карты там не ставят,
За морем людьми не торгуют, —
— ну чем не Эдуард Вениаминович?
Но сам Пушкин, которого Лимонов в «Священных монстрах» азартно раздолбал в пух и прах, совершенно не так далёк, как ему хотелось бы. Хрестоматийная оппозиция — «меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он» и «ты царь: живи один» — как нельзя более про всего Лимонова, неудачника, поедающего пустые щи, — и сверхчеловека, берущего города и царства. И царь, и раб, и червь, и Бог перетекают один в другого с неизменной неуловимостью.
Занятно вот что: поэт и царь, как бывает, запутались, затерялись друг в друге. Соблазн не только провоцировать, но и прямо подчинять оказался сильней и перестал быть священной игрой. Лимонов больше всего не хотел стареть, но, конечно, стал патриархальным Дедом, гуру, епископом. Основал партию, ездил воевать, ругал власть, дружил с властью, вдохновил одних на бесчеловечность, другим (признаем это) дал школу творческого нонконформизма. Если бы он жил на сто лет раньше — наверняка оказался бы в строю тех известных неудавшихся художников и поэтов, что предпочли сочетать не краски и слоги, а жизни и смерти замешивать в тоталитарный бетон. Его время оказалось другим, более вялым: иронично, что умер Дед ровно накануне ковида, буквально чуть-чуть не услышав затакт новой эпохи. Более похожей на то, о чём он мечтал.
Правда, его наследники, нынешние романтические конкистадоры и флибустьеры, его лимонное вино превратили в сущий уксус, и трансформация еще далеко не закончена. Пожалуй, ему повезло. Он и сам, кажется, устал, расстроился, захотел домой:
Отдохну от вас там, в световом далеке,
Где планеты свистят окаянны…
Не любили меня и понять не могли
Эти жалкие русские трупы.
Вот лечу мимо вас в межпланетной пыли,
Выбегайте, набросив тулупы…
В кратком, усталом предисловии он, поддельный епископ из сна, написал:
Чего-нибудь особенного сказать не могу. Честно видел
мир вниз головой. Такой он и есть.
Зелёное удостоверение епископа я заслужил.
И это, конечно, правда.
Матвей Пирогов, специально для «Фонтанки.ру»
