«Молодая была не очень молода». Русский музей взялся за тридцатилетних (фото)

Покрас Лампас, Стас Багс, Миша Маркер, Максим Има и другие художники, давно известные по выставкам, уличным проектам и фестивалям (а в случае уличного искусства — и просто по новостям), обнаружили себя на эскизе коллективного портрета поколения.

Русский музей впервые обратил пристальное внимание на искусство поколения, в определении которого путаются даже те, кто к нему принадлежит: рожденные с середины 1980-х по середину 1990-х — «миллениалы», или «поколение Y», или даже «эхо-бумеры». За то время, что кураторы выжидали, пока творчество молодежи «настоится», необходимость показать его становилась все более очевидной. И дошла до стадии, когда непонятно, кому такая выставка нужнее — ее героям или уже самому музею.

В большинстве своем авторы хорошо известны, и не только тем, кто активно следит за современным искусством: придя в выставочные залы с улицы, в том числе через выставки Музея стрит-арта, их творчество изначально имело широкую аудиторию. Покрас Лампас, Стас Багс, Миша Маркер, Максим Има, их «привечаемые» музеями коллеги Нестор Энгельке и Семен Мотолянец, а также ряд других художников, по разным причинам не столь часто мелькавших в новостях, — вышли за границы петербургского искусства, на материале которого кураторы Русского музея в первую очередь основывают экспозицию.

Так что музей не раздавал «авансов». Но предложил «Гамбургский счет»: в беспристрастных, преимущественно белых стенах залов третьего этажа Мраморного дворца, без «поддержки» среды, контекста или просто возможности погрузить посетителя надолго в свою «вселенную» (от каждого тут — по чуть-чуть), — произведения, с одной стороны, проиграли, а с другой — выиграли: взгляд посетителя изначально настроен на серьезное их восприятие и поиск скрытых смыслов (на это работает авторитет музея).

Непривычна сравнительно скупая подача: кураторы независимых проектов, в том числе из коммерческих соображений, обычно подробнее объясняют зрителю работы. В Мраморном дворце же описания — сборные: на стене зала висит один огромный лист, читать который приходится разом, стараясь запомнить содержание, — чтобы не «расплескать» интерпретацию до встречи с самим объектом. Удается не всегда.

Выставка начинается, как сказали бы музыканты, «с затакта»: до основного зала посетитель проходит пару коридоров, используемых как залы (традиционно для этого пространства). Видит голограммы Владимира Абиха, где сквозь испуганное человеческое лицо проступают строки про митинг, поворачивает у сломанной металлической буквы F («отломав» верхний «козырек» у логотипа «Фейсбука», Константин Бенькович обозначил «крушение» соцсети).

Но доминантой выставки оказывается гигантская стена в первом же большом зале, расписанная золотой каллиграфией Покраса Лампаса. «Каллиграфию называли искусством красивого письма. Разрушая стандарты красоты, мы меняем представление о том, что есть каллиграфия, и какая у нее функция», — гласит надпись, которую не многие рискнут попробовать прочесть в оригинале (к счастью, расшифровка прилагается).

Со стеной, кстати, есть небольшой курьез, на который случайно обратила внимание «Фонтанка», сопоставив размеры блока с проемами дверей и окон: целой работа отсюда не выйдет. Окончательная судьба произведения неясна; по словам кураторов, его могут, как вариант, «замуровать» по окончании выставки (придвинуть к стене и закрыть панелями). Но пока — это собственность художника, и он может разделить ее на части и увезти с собой.

«Если придется ее разломать — значит, зрители видели ее в таком виде последний раз, — рассудил Покрас Лампас в разговоре с «Фонтанкой». — Если мы ее разберем, возможно, дальше восстановим и переинсталлируем. Цель же — не сохранить работу, а дать смысл, новую эстетику, поэтому для меня было важным именно принести что-то с улицы, из своей мастерской, с точки зрения опыта, практики нанесения этих всех растворов, слоев, фактур, а дальше что с ними произойдет — меня не так сильно волнует».

Объект, к слову, создавался внутри Мраморного дворца почти две недели (в силу высокой занятости Покраса Лампаса). Сам же художник говорит, что для него присутствие его работ в музейных коллекциях — не столь важно.

«Моя задача — не попасть в коллекцию, а быть художником, который делает актуальные высказывания и демонстрирует свой опыт и владение техникой каллиграфии, — рассказал он. — Задача — поделиться. Если дальше институция готова это поддержать, сохранить — я с удовольствием готов пойти навстречу. Но мне кажется, что художник не должен стремиться попасть сразу в музей. Дарить или нет — выбор каждого, но, на мой взгляд, лучше диалог и сотрудничество, чем попытка отдать и забыть».

В целом, по словам кураторов, экспозиция делится на три части. «Диалог с материалом» (переосмысление художественных техник), «Внутри себя» (передача собственных эмоций — поколение характеризуют «самоцентризмом») и «Среда обитания» (выход во «внешний мир», тут — и реальный стрит-арт Максима Имы, и макет двора с помойкой и собачьей конурой — работа «Стена Славы» Павла Плетнева). Но даже такая структуризация не устраняет ощущения разрозненности, при которой сходятся «лицом к лицу» интернет-мемы (Grumpy Cat на триптихе Стаса Багса), кинетическое искусство (объект «Пакет вещей» Анны Мартыненко) и скульптура (пирамидка из керамических «обмылков» Семена Мотолянца «Осталось 35 лет»).

Вопросом, есть ли основания для объединения этих художников в одном выставочном пространстве, задается в каталоге выставки и сам завотделом новейших течений Русского музея Александр Боровский, отмечая: «Поколение 30-летних (плюс-минус пять), на мой взгляд, самое трудное для любой формализации». Причина — в невиданном доселе разнообразии, разношерстности, когда друг с другом соседствуют совсем разные и даже противоположные стратегии.

От выставки не стоит ждать особых открытий: на вернисаже Боровский и сам процитировал Ильфа и Петрова, что «молодая была не очень молода». Так что это, скорее, первый набросок коллективного портрета поколения.

«Когда появился наш отдел и музей начинал работать с современным искусством, с искусством Тимура Новикова и компании, музей был всем — и галереей, и критиком, и отделением милиции и мамой родной, — напомнил завотделом новейших течений. — Не было инфраструктуры, не было еще галерей, только все начиналось, не было понятия кураторства. Сейчас все изменилось, почти все художники здесь расхватаны солидными галереями, которые с ними работают, они уже на виду. И это накладывает определенные обязательства. Открытий — таких, чтоб шли мои сотрудницы и на улице увидели трех великих художников, — уже нет. Это 30 лет назад можно было зайти в старую квартиру и там увидеть какого-нибудь Владика Мамышева-Монро».

Еще одно наблюдение: на выставке нет злободневного, нет остросоциального — в музее считают, что это не его задача. С одной стороны, это делает показ современного искусства «беззубым». А с другой — позволяет пофантазировать, все ли это, «что останется после нас» в истории искусства. И тут ответ кажется неутешительным.

«Не обязательно каждое поколение — самое сильное, — рассудил в разговоре с «Фонтанкой» Александр Боровский. — Было очень цельное поколение «Новых художников» в 80-е, 90-е, некрореалисты, потом они распались на другие. Сейчас тоже есть попытка выставляться группами, но музей всегда показывает, кто есть кто в отдельности, группа здесь «не проходит». Поэтому видно: есть пустоватые вещи, есть гламурные, есть серьезные, очень много захваленных художников. Я думаю, все это полезно посмотреть. Я намереваюсь даже пройтись с авторами потом по выставке и дать сеанс критики, от которой все отвыкли. Если будет желание».

Алина Циопа, «Фонтанка.ру»