«Институт памяти нужен, чтобы мы сохранили ленинградскую идентичность»

В Петербурге активизировалась дискуссия об Институте памяти, невозможность создать который констатировал глава комитета по науке и высшей школе Андрей Максимов в письме справедливороссу Марине Шишкиной.

На аргументы чиновника отвечает Никита Ломагин, доктор исторических наук, профессор Европейского университета в Петербурге, автор книг «Ленинград в блокаде», «Неизвестная блокада», «В тисках голода» и глава группы историков, работавших над концепцией нового музейно-выставочного комплекса «Оборона и блокада Ленинграда».

Я не хочу думать о местной власти плохо, я пытаюсь ее понять, в этом, наверное, мой большой недостаток. Любое изменение даётся достаточно сложно. Видимо, бюджет на 2019 год уже определён, в каждой строчке указаны цифры, и делать что-либо ad hoc почти невозможно. Кроме того, есть сила привычки, бюрократическая инерция. Допускаю, что вопрос об Институте памяти требует согласований с московскими ленинградцами, а это процесс, очевидно, небыстрый, да и нужен повод. До следующей «блокадной» даты далеко. Но оставлять все как есть нельзя. Потому что та система грантов для авторов научных исследований, о которой говорится в ответе Марине Шишкиной, проблемы не решает.

Систематическим исследованием такого сложного, многомерного и чрезвычайно важного феномена, которым была оборона и блокада Ленинграда, нужно заниматься в рамках отдельного научного института. Только институт даст синергию и взаимовлияние разных предметных областей. Историки, экономисты, политологи, антропологи будут работать вместе и учиться друг у друга. Во многом мы сейчас опираемся на работы 1960-х годов. Есть масса научных вопросов, которые нуждаются в более глубоком изучении, например, влияние блокады на здоровье ленинградцев и их потомков; аспекты, связанные с техническими инновациями в период блокады и с инновациями социальными: и стационары, и очаги, и огороды были в Ленинграде, и определенная частная активность допускалась, и компромисс с церковью заключен. Мы должны говорить не только об иерархии потребления, но и об иерархии эвакуации, поскольку советское общество было глубоко иерархичным, и Отечественная война, объединив нацию против внешнего врага, тем не менее, эту иерархию закрепила. Нужно подробно рассказать о работе «воздушного моста» между Ленинградом и Большой землей, о котором часто забывают, а ведь он лишь на 30 процентов выполнил свои задачи и был фактически закрыт в конце декабря 1941-го. Надо рассказать о вермахте, который в начале войны являлся лучшей армией мира, но был остановлен у стен Ленинграда, глубже изучить поведение Финляндии во время войны, рассказать о партизанском движении, обо всех попытках прорыва Ленинграда.

Нужен систематический сбор материалов о блокаде, связанных с устной историей. Осталось 80 тысяч блокадников. Тех, кто что-то может сказать, то есть во время блокады был старше семи лет, — существенно меньше. Интервьюировать их надо сейчас, и в волонтёрском порядке кое-что сделать можно, но охватить сотни блокадников будет просто не под силу.

Все, наверное, помнят слова Ольги Федоровны Берггольц о том, что «Никто не забыт, ничто не забыто». Как более чем миллиону ленинградцев удалось пережить первую блокадную зиму, когда, казалось, это просто невозможно… Когда один из местных телеканалов проводит опрос: «А нужен ли нам Музей обороны и блокады?», люди смотрят в небо и говорят: «Нет, не нужен» — потому что не знают, что такое блокада. Они слышат о ней в январе, в сентябре и, в лучшем случае, в мае. После «ленинградского дела» память о блокаде сознательно предавалась забвению. Я боюсь, что, отказываясь от изучения собственной богатой истории, включая ленинградскую эпопею, мы сами способствуем тому, чтобы оставаться «городом с областной судьбой».

Научное, серьёзное, систематизированное знание нужно, чтобы мы сохранили нашу ленинградскую идентичность. Чтобы мы воспроизводили самые важные вещи, которые касаются наших представлений о самих себе. Если этого не будет, такую идентичность сохранят только те, кто будет на гранты комитета по высшей школе выполнять «точечные исследования».

Рабочая группа из пятнадцати историков блокады уже существует, и она год разрабатывала концепцию нового музейно-выставочного комплекса «Оборона и блокада Ленинграда». Кроме самой концепции, которой, возможно, не суждено быть воплощенной в рамках реального музейного пространства (виртуальный музей мы обязательно сделаем), мы за это время успели создать банк данных из почти трёх тысяч новых архивных документов, которые касаются обороны и блокады. Мы подготовили самую полную библиографию по этому вопросу — она включает более 7,5 тысяч разного рода публикаций. Написано большое количество статей; коллеги приняли участие в подготовке около сорока фильмов и сюжетов, которые были сделаны к 75-летию полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады.

Хотя формально группа прекратила существовать, мы продолжаем работать и сейчас готовим несколько масштабных проектов и ищем под них финансирование. Есть определённая поддержка со стороны некоммерческих организаций, которые знают: то, что мы делаем, нужно для страны и для города. Было бы хорошо, чтобы на определенном этапе к процессу подключилась городская власть. Финансирование такого института составит примерно 10-11 миллионов рублей в год. Историки работают с документами, им нужно ходить в архивы, копировать различные материалы, а это сейчас стоит достаточно дорого. Необходимо ездить в командировки, ведь архивохранилища, в которых находятся источники по истории обороны и блокады, расположены не только в Санкт-Петербурге, но и в Москве, да и во многих других местах, куда были эвакуированы ленинградцы в годы войны. Мы говорим о самых простых и понятных статьях расходов. Речи о том, чтобы «платить зарплату бездельникам, которые будут сидеть на месте и ничего не делать», а публично звучали и такие предположения, не идёт: деньги будут тратиться на выполнение конкретных заданий в рамках научных проектов.

Институт совершенно не обязательно должен быть государственным. Могут применяться разные формы, в том числе частно-государственное партнёрство. Для меня приоритетом было бы привязать эту структуру к Европейскому университету в Санкт-Петербурге, где есть Центр изучения культурной памяти и символической политики, а также большой архив по устной истории блокады. ЕУ является открытой площадкой, на базе которой собиралась рабочая группа, взаимодействовавшая с коллегами из Института истории СПбГУ и Санкт-Петербургского института истории РАН. Оба учреждения для нас родные — ведь почти все мы учились в ЛГУ, а защищались в Академии наук.

Институты памяти — явления, не нами придуманные. Мы стараемся прежде всего использовать опыт Научно-исследовательского института при израильском национальном мемориале Катастрофы (Холокоста) и Героизма Яд ва-Шем. Востребованность таких организаций велика не только в научном плане, но и в политическом: они могут являться своего рода «мягкой силой». У нас есть шанс сделать первоклассный Институт памяти и рассказать миру о самой продолжительной и жертвенной битве Второй мировой войны, о ее стратегическом значении для спасения Москвы осенью 1941 года, о вкладе защитников Ленинграда в укрепление антигитлеровской коалиции (то, что Ленинград продолжал борьбу, убеждало союзников в необходимости переходить от слов к делу), о стойкости ленинградцев, наконец, о том, что международное гуманитарное право запрещает сейчас использовать голод как средство ведения войны.

В Институт к компетентным специалистам, к тому же владеющим иностранными языками, смогут обращаться за помощью не только отечественные, но и иностранные коллеги, формируя таким образом общее пространство изучения войн и конфликтов, а также исторической памяти.

И последнее. Есть фактор времени. И его катастрофически мало. Любое промедление, как говорил классик, смерти подобно.

Никита Ломагин