Леонид Парфенов: «У меня нет желания кому-то что-то рассказывать» (видео, аудио)

Журналист Леонид Парфенов 8 лет живет в режиме «самозанятости»: снимает документальные фильмы и выпускает книги из серии «Намедни. Наша эра». В середине апреля состоялась премьера его нового проекта о русских евреях. Зачем это кино - на этот и другие вопросы главреда «Фонтанки» Александра Горшкова ответил Парфенов.

- Знаете, каким будет сегодня самый популярный запрос в «Яндексе», если вбить «Парфенов Леонид»?

– Не знаю.

- Отвечаю: «Парфенов Леонид – национальность» и «Парфенов Леонид — уехал в Израиль?» Вы рассчитывали на такую реакцию аудитории?

– Нет. Это же специфическая аудитория. Вы вбейте в поисковый запрос «Путин». Вы получите: «Путин и Кабаева», «Путин и коррупция», «Путин и офшор». Он ведь тоже, наверное, не рассчитывал на это.

- Уже 25 лет нет Советского Союза, где тема евреев была табуирована. И в какой-то степени этот налет остался до сих пор. Хотя люди спокойно могут отправлять обряды, ездить в Израиль, заниматься чем угодно, открыто говорить, что они — евреи и не стесняться этого. Евреи веками были козлами отпущения. А кто сейчас, на ваш взгляд, в стране выполняет роль евреев?

– Это зависит от людей. Кто-то относится к таджикам как к париям, кто-то к кавказцам. Кто-то по-прежнему к евреям. Это зависит от личных фобий и предрассудков разных людей. Вы говорите про времена, когда к евреям было вот такое отношение. У кого-то оно было другим. Анна Ахматова в воспоминаниях Наймана объясняла, что в 10-е годы никто не делал разделения на евреев и неевреев. И когда тот ее изумленно спросил, но как же, Анна Андреевна, если у человека фамилия — Рубинштейн, кем же он может быть, как не евреем? А она отвечала, что в те годы считалось, что есть русский по фамилии Иванов, а есть русский по фамилии Рубинштейн. Я не знаю, задается ли кто-то вопросом, что основатель петербургской консерватории — Рубинштейн. И основатель московской консерватории — его брат Рубинштейн.

- Наверное, это зависит от круга общения.

– Вот видите. А в каких-то кругах не знают о существовании консерватории. И наверное, в таких кругах есть представление о нациях, которые нерукопожатны.

- Что самое интересное, необычное для себя вы узнали о евреях, снимая этот фильм?

– У меня не было каких-то открытий. Съемка — это конечный этап работы, который я и за работу не считаю. Ездишь с коллегами по интересным для тебя местам. Нет, у меня нет никаких открытий.

- Вы знали абсолютно все?

– Нет, это не так. Когда берешься за фильм, ты, конечно, что-то должен знать до съемок. Надо понимать, что ты делаешь, куда гонишь мячик. Это фильм о русских евреях, об ассимиляции. Это было с евреями, с немцами, с грузинами — они массово уходили в русскую цивилизацию, в русскую карьеру, жизнь и культуру. И в общем-то, отказывались от своей национальности. Когда ты понимаешь вот это, по какому принципу ты ищешь материалы, отбираешь эпизоды, то у тебя не может быть каких-то принципиальных открытий.

- Вы уже говорили, что затем собираетесь снимать кино про русских немцев и грузин. Но почему все-таки евреи? Зачем?

– Это русский взгляд. Меня и про «Живого Пушкина» спрашивали: а зачем? И про «Птицу-Гоголя» спрашивали, зачем. Предположим, эти фильмы были посвящены 200-летию, но берешься же не из-за круглой даты, потому что надо уважить Николая Васильевича. А потому, что тебе интересно, ты понимаешь как новую задачу, что сегодня есть компьютерная графика и самый парадоксальный русский классик наконец-то может быть представлен на нашем экране всевозможными компьютерными расчудесьями. И можно сделать его под девизом «Кафка отдыхает» – не в смысле слов, а в смысле картинки. Поэтому у меня нет ответа на вопрос «зачем?». Таков профессиональный инстинкт: тебе интересно. И тебе интересно поделиться тем, что тебе интересно. Это достаточный мотив. Я снял около 150 серий документального кино про русскую историю и культуру. И всегда меня восхищало, как много национальностей приходило в русскую культуру и оказывалось в ней своими. И она принимала их. Начиная с Пушкина. Да и раньше — Фонвизин, Карамзин. Всмотреться в это — очень интересно. Это лишнее доказательство широты и богатства русской цивилизации. У меня русский взгляд на это. И в названии фильма слово «русский» стоит прежде слова «еврей».

- Это чисто профессиональный интерес — делать кино на том уровне, на каком делаете его сейчас вы?

– Профессиональный или человеческий, не знаю. Я ничего больше делать не умею. Я могу делать документальные фильмы и выпускать тома «Намедни». Я 8 лет нигде не работаю. И за это время выпустил 7 фильмов и 7 томов. Это способ освоения действительности, профессиональной и человеческой жизни.

- Или способ внутренней эмиграции? Потому что Леонид Парфенов по-прежнему ассоциируется со словом «журналист».

– Это все журналистика. Я никогда не делал никаких научно-популярных программ в моем понимании.

- Как бы вы определили жанр?

– Я не силен в придумывании определений. Я не знаю. Это ваше дело сказать, чем это является. Это способ рассказа об интересной стороне жизни так, чтобы это было интересно и актуально сегодня, как бы давно ни происходили события. Чтобы это смотрелось сегодня не только по тематике, проблематике, но и по тому, как это сделано на экране. На это уходят наибольшие силы. Придумать, например, эпизод о том, как при Александре I массово надо было взять фамилии евреям. Было местечко Броды, и там был брод. И так в русскую жизнь вышли все Бродские. Вот это придумывание, объяснение — можно с одной стороны считать историческим расследованием. Но решить это надо так, чтобы это объяснение было воплощено на экране. То есть поселиться во Львове, там купить жердину и сапоги резиновые. И барахтаться в этом броде всей съемочной группой. И дальше объяснять про Бродского, который был сахарозаводчиком, про Бродского, который был Яшей-музыкантом, про певицу Нину Бродскую. Это составляет мою работу — сделать сущностную информацию интересной. В цивилизации есть множество вещей, которые могут показаться «экой нежностью при нашей бедности». А для того, кто этим занят, есть какой-то смысл в этом. И для тех, кто ценит такой продукт.

- Значит, есть те, кто ценит. Хотя несколько лет назад в Останкино, получая премию Листьева, вы сказали, что складывается впечатление, что большей части нашего общества журналистика уже не нужна.

– Нет, я так не говорил. Не имеет значения, нужна она или не нужна. Это не вопрос востребованности, а вопрос резонансности медиа в сегодняшнем обществе. Ты должен делать то, что можешь и должен. И будь, что будет.

- Нет ли у вас ощущения, что поколение журналистов 1990 – 2000-х годов, которое вы олицетворяете, проиграло?

– Нет. Жизнь, во-первых, не закончена. А во-вторых, во что такое мы играли?

- В схватке за определенные ценности, которые и вы в том числе исповедовали.

– Те ценности, которые я исповедовал, я и продолжаю исповедовать. Есть твоя работа, твоя судьба, профессиональная и человеческая. И ты ее строишь как можешь, с теми возможностями, которые есть. Я 8 лет нигде официально не работаю, и никогда в жизни я так много не работал, как сейчас.

- Сколько человек надо, чтобы сделать такое кино?

– Надо набирать людей на определенные функции. А постоянно работаем только я, режиссер Сергей Нурмамед, продюсер Евгения Богданович, художник компьютерной графики Юрий Милюшин, и то у него есть еще другие работы. Вторые операторы менялись. Строго говоря, нас всего трое — я, режиссер и продюсер. И они заняты все время. Когда нам понадобилось собрать на показ фильма всех, кто был занят экранной картинкой, выяснилось, что придется полностью выкупить зал. У нас получилось 84 человека — без членов семьи и других гостей, которых они захотят пригласить. Я всех этих сотрудников до премьеры в глаза не видел. Вышел, поблагодарил их.

- Кто проводит подготовительно-исследовательскую работу?

– Привлекались два ресечера. Я прошу что-то проверить и выяснить. Я даже запрашивал ученых-иудаистов. Но мы, например, так и не смогли обнаружить прирожденные имя и фамилию наркома среднего машиностроения товарища Ванникова, отца советской атомной бомбы, Героя Социалистического Труда. Ясно, что еврей. У Сахарова в мемуарах написано: фамилия типично еврейская, но точно не помню. Вопрос был сложный: работа над бомбой велась в середине 40-х, сделали ее в 49-м, а это как раз время борьбы с безродными космополитами. Но тут-то не важно, какого цвета кошка, — важно, чтобы ловила мышей.

А сценарий полностью мой. Я не могу прочитать в кадре слова, написанные другим человеком. У меня какие-то свои отношения с синтаксисом. Я не понимаю, как интонировать то, что не сам писал.

- Самый большой вклад евреев в Россию?

– Эта история не совсем про евреев, а про тех, кто евреем перестал быть. Может, Юрий Борисович Левитан, когда читал по субботам тексты, и испытывал какое-то неловкое чувство. Может быть, не писал Исаак Ильич Левитан картин по субботам. Но мы же их любим не за это. Как взвесить вклад в русскую цивилизацию человека, который говорил по радио: «Говорит Москва»?

- А если бы евреев в русской истории не оказалось?

– А если бы не оказалось мулата Александра Сергеевича? В этом и прелесть и богатство русской цивилизации, что она состоит из множества. Что бы было с питерским театром, не будь Льва Абрамовича Додина, Алисы Бруновны Фрейндлих и Олега Валериановича Басилашвили? Вот вам пожалуйста: еврей, немка и грузин, великие русские деятели театра.

- Почему до сих пор уезжают?

– Откуда же мне знать — я всего лишь скромный телеведущий. Уезжают, потому что государство больше в этом не участвует. Нет никакой статистики по уезжающим русским. Потому что невозможно посчитать — сейчас можно жить на две страны. Это раньше при отъезде у тебя отбирали квартиру, лишали гражданства и прочее.

- Антисемитизм остался?

– Я не знаю. Но раз вы про это спрашиваете, значит, он, очевидно, есть. Большинство стран в массе своей не любят Россию. И можно даже докопаться, почему. И можно посчитать эти причины объяснимыми и уважительными. Раньше в Праге надо было по-немецки говорить, чтобы тебя в кафе обслужили. Ничего тут удивительного нет. Вот как немцы сумели заново завоевать уважение? Никогда не было такого уважения к немецкой культуре, технике, промышленности, качеству жизни, социальному обеспечению. И это признают все остальные народы нашего континента, которые вправе считать немцев своими врагами.

- Популярен тезис, который часто приходится слышать, об информационной войне. Она действительно идет?

– Это политинформация военруков из провинциальных средних школ — «про агрессивную сущность блока НАТО». Как-то смешно говорить в 21-м веке про то, что эта война велась по методичке ЦРУ и развалила Советский Союз.

- Но этому же вас учили на факультете журналистики на спецпропаганде.

– Ну, советское гуманитарное образование вообще не являлось высшим образованием. Стоит ли сегодня вспоминать про Ленинградский ордена Ленина и ордена Трудового Красного Знамени государственный университет имени А. А. Жданова? Ни одного слова истины в этом названии не содержится. Жизнь отменила это все. И только бывший секретарь комитета комсомола вышеназванного вуза имени Жданова (глава Следственного комитета РФ Александр Бастрыкин. – Прим. ред.) продолжает нам рассказывать о том же, с чем выступал на заседаниях партактива. Нужно отдать должное: человек верен идеалам юности.

- В 2010 году вы весьма жестко высказались о нашем телевидении. Что бы вы сказали на эту тему сегодня?

– Я не знаю. Вы мне предлагаете игру «если бы», но это было там и тогда. Ну, сказал и сказал. Говорил пять минут. Шесть лет прошло — и про это опять спрашивают. Плохо, видимо, мы живем. Мне нечего к этому добавить.

- Есть ли что-то, о чем я не спросил, а вы бы хотели сказать?

– Вы знаете, я не умею давать интервью. Я не понимаю, зачем это делать. Мне достаточно моей непосредственной работы. А так — у меня нет желания что-то кому-то рассказывать. Вот это «бла-бла» – это же не ремесло.

Запись интервью:

© Фонтанка.Ру