ПоделитьсяРоссия начала бомбить позиции «Исламского государства» в Сирии. В студии «Фонтанки» писатель Борис Подопригора, бывший заместитель командующего российскими войсками в Северо-Кавказском регионе, рассказывает о возможных последствиях этого решения.
Совет Федерации разрешил Кремлю использовать российские военно-воздушные силы на территории Сирии — и уже спустя несколько часов были нанесены первые авиаудары по позициям «Исламского государства». Ряд экспертов уже сравнивает происходящее с введением советских войск в Афганистан в 1979 году и предрекает теракты «Исламского государства» на российской территории. Другие, напротив, видят в урегулировании сирийского конфликта шанс для России занять более выигрышную геополитическую позицию. Как следует относиться к тому, что наша страна больше не наблюдатель в сирийском конфликте — рассказывает военный эксперт, участник событий в семи кризисных зонах Борис Подопригора.
"Фонтанка.ру"
- Правильно ли проводить исторические параллели между сегодняшней Сирией и Афганистаном 79-го года?
- Я бы не стал проводить такие параллели — об Афганистане сегодня не стоит вести речь. Станет ли территория России мишенью — тоже говорить рано. Пока поговорим о том, что есть сейчас, наяву. В политике часто приходится делать выбор между плохим и очень плохим. Я думаю, что не только те люди, которые имеют опыт горячих точек, без энтузиазма относятся к любой перспективе использования российских вооруженных сил за пределами страны. Такая перспектива — это плохо. Но что совсем плохо — это появление на Ближнем Востоке, на мой взгляд, действительно очень серьезной угрозы, сопоставимой с тем, что представляла собой гитлеровская Германия.
Конечно ИГ это не Аль-Каида, а достаточно структурированное государство. Государство не бедное, государство, которое ставит перед собой глобальные задачи. И это государство пытается создать плацдарм главным образом на территории Сирии. Если север Африки и этот район арабского мира перейдут под знамена джихада, следующим объектом станет Афганистан и, возможно, Саудовская Аравия. Но и Европе при этом придется встретить много печального. В Европе даже не представляют, какое число беженцев может прийти к ним. Те цифры, которые я встречаю, выглядят, мягко говоря, предварительными. Когда серьезные спикеры говорят, что у них сейчас 650 тысяч беженцев, не считая тех, кто проник незаконным путем, а в перспективе может быть миллион, возникает вопрос о качестве такой аналитики.
Консенсусное решение, которое было принято в Нью-Йорке, – я имею в виду встречу президентов России и США – в значительной степени связано с активным переосмыслением США собственного исламского фактора. Американцы не очень понимают, сколько на самом деле у них мусульман. И если раньше назывались цифры в широком диапазоне от 7 до 11 миллионов, то теперь вдруг появилась цифра в 20 – 22 миллиона. И если Исламское государство с помощью своих наиболее ретивых боевиков развернет свои действия на территории США, то мало не покажется никому.
- То есть дальнейшее обострение российско-американских отношений невозможно?
- Я отдаю себе отчет, что Обама вряд ли когда-нибудь признает легитимность права Асада на руководство этой страной. Но мне кажется, эта тема в ближайшее время будет затенена. Мы не будем говорить на те темы, которые вызывают взаимное раздражение. Но и американцы, и мы заинтересованы, чтобы совместными усилиями положить конец ближневосточной экспансии Исламского государства. Но в наших условиях нужна коалиция 2.0.
- Сирия может стать той почвой, на которой мы сможем снова найти общий язык с теми странами, с которыми в последние годы рассорились?
- Как это ни парадоксально звучит, но в данном случае консолидирующая роль Сирии не исключается. Вне зависимости от того, как мы относимся к руководителю этой страны. Американцы достаточно прагматичны в этом смысле. Они почувствовали, что здесь есть о чем говорить.
- Сможет ли Россия на этой волне занять более выигрышную геополитическую позицию?
- Конечно, есть прямая заинтересованность России не допустить повторения известных событий на Северном Кавказе. Но более опасным мне кажется распространение «Исламского государства» для стран Средней Азии. В первую очередь Узбекистана и Таджикистана. Это представляется мне очень серьезным фактором дестабилизации ситуации в середине Евразии. К тому же там очень близок Китай — там 20 миллионов собственных мусульман, которые очень по-разному относятся к Пекину. Здесь же очень близок Пакистан, где тоже ситуация очень непростая. Однажды я вел разговор с высокопоставленным пакистанским чиновником, и он мне говорил, что Россия и Пакистан должны найти общую точку относительно антиисламистских действий — что очень меня удивило.
- Получается, у России не было выбора, вмешиваться в эту историю или нет?
– В этом смысле можно даже провести дальнюю аналогию между двумя близкими во временном измерении событиями. Это ситуация на Украине и ситуация вокруг «Исламского государства». На Украине Россия тоже выбирала из двух не очень хороших продолжений. И здесь тоже пришлось выбирать меньшее из зол.
- Насколько можно доверять государству, когда оно утверждает, что ни при каких обстоятельствах наземной операции в Сирии не будет?
– Я государственник, я привык доверять тому, что мне говорит верховный главнокомандующий, руководитель страны. И тот опыт, который мы получили и в Афганистане и затем в течение длительного времени на Кавказе, отрезвляюще действует на политиков. Я не говорю о военных, потому что они войны не ведут. Войны ведут политики — а военные выполняют приказы. Но я не знаю людей из числа военных, которые рвались бы на войну.
Хочется думать, что пока мерами политико-военными дело и ограничится. Хотя как практик я отдаю себе отчет, что, к сожалению, для того чтобы обеспечить поражение противника, требуется и наземная часть операции.
Давайте пока сегодня друг друга вооружим оптимистическим взглядом, что, возможно, у Башара Асада сохраняются те силы, которые можно использовать в наземной операции.
- Военные, которые понимают, что их там ждет, на войну не рвутся. Но в СМИ появляется информация о наборе добровольцев для отправки в Сирию.
- Понятие добровольчества во многом не то чтобы пропагандистское... но если говорить об истории Великой Отечественной войны, то мы знаем, что десятки тысяч добровольцев записывались в военкоматах по всей стране.
- Может ли практика псевдодобровольцев, с которой мы столкнулись на Донбассе, когда там оказывались задним числом уволенные военные, продолжиться в Сирии?
- Я бы не хотел эту тему поднимать, потому что слишком много допущений нам нужно будет сделать относительно другой стороны. Из моего опыта пребывания в горячих точках на протяжении более 9 лет я вынес совершенно святой вывод: конфликты очень сложно внести в какую-то среду, где нет оснований для противостояния. Конфликт — это всегда продукт внутреннего сгорания. Говорить об участии добровольцев — как хотите их назовите — можно. Но если бы на Донбассе поддержали бы Киев, я думаю, что никакие добровольческие и прочие волны не смогли бы создать тот военно-политический фактор, о котором приходится вести речь применительно к Донбассу.
- Фактически Россия оказалась по другую сторону баррикад с США. Где гарантия, что российские военные не будут сталкиваться на территории Сирии с военными США, что не начнется «война в войне»?
– Мне довелось в течение двух лет служить в американском штабе на Балканах. В принципе, даже существует опыт налаживания взаимодействия пусть в несколько искусственных условиях, но связанных с применением войск. Мне хочется думать, что и американцы понимают, что союзничество — пусть от противного, пусть вопреки всему — имеет перед собой реальное обоснование. Американцам не хочется сталкиваться с боевиками ИГИЛ. Они до сих пор не очень понимают, что это за феномен такой — Царнаев. Тем более нам после двух чеченских кампаний совершенно не хочется вступать в третью. Город Грозный сегодня больше похож на Дубай. Но надо отдавать себе отчет, что в рядах «Исламского государства» служит как минимум тысяча наших соотечественников. Не хочу никого пугать, но их много. И значительную часть составляют выходцы с Северного Кавказа. Поэтому исключать их возвращение на родину мы не можем. И лучше войну на некотором удалении предотвращать, чем иметь дело с третьей чеченской.
- Может ли решение использовать российские вооруженные силы в Сирии спровоцировать приток россиян, сочувствующих ИГИЛ, в Сирию?
- Это спорный вопрос. Наверное, есть горячие головы, которые назло всему соберутся да поедут. А сколько людей откажутся от такого шага — только высший суд рассудит. Дай бог, чтобы до этого не дошло дело.
- Если мы активно помогаем Сирии, значит ли это, что сирийские беженцы могут в большом количестве оказаться на территории России?
– Будем реалистами — беженцы устремляются на те территории, которые уже активно освоены их родственниками. Россия — не та страна, где столь много арабов. Юг Франции местами больше напоминает арабские города, чем европейские. Многие сирийские военные брали в жены гражданок Советского Союза и России — эта часть может искать спасения на территории России. Но вряд ли это образует самостоятельный политический фактор.
- Как участие России в сирийской кампании отразится на нас, на обычных гражданах?
– Пока мы можем участвовать только в военно-воздушных операциях, насколько я понимаю. Хочется думать, что дальше дело не пойдет. Но сегодняшний день не позволяет спрогнозировать дальнейший ход событий насколько, насколько мы могли бы говорить именно о событиях, а не о тенденциях.
Венера Галеева, «Фонтанка.ру»
