Леонид Парфенов: «Моя бы воля, я бы никуда не уходил» (фото)

13 сентября 2010, 07:00 368

Весь уик-энд на Невском у Пассажа играла музыка, детям дарили шары: праздновали открытие нового книжного супермаркета «Парк культуры и чтения», к тому же огромного – расположившегося на площади в 3000 квадратных метров. Одним из звездных гостей стал Леонид Парфенов, представивший книгу «Намедни. Наша эра. 1991-2000». В литературном кафе супермаркета Парфенов отвечал на вопросы своих читателей, а заодно поделился мыслями с читателями «Фонтанки».

– В 90-е годы на месте нашей сегодняшней встречи было казино «Голливудские ночи», которым владели криминальные авторитеты братья Шевченко, затем здесь блистала галерея бутиков Nord, и вот теперь вырос «Парк культуры и чтения». Как думаете, книжный магазин прописался надолго?

– Что людям надо, то у них и есть! Нужен людям бандитский клуб, будет клуб, а если нужны книжки – появляется книжный магазин. Но поскольку он открылся недавно, то абсолютно неизвестно, насколько они нужны. В принципе, книжный рынок у нас в России слабенький. Если большие магазины смогут выживать, честь нам и хвала. Хотя все понимают, что это проблематично. 3000 квадратных метров под книжный магазин по состоянию нашей экономики, по уровню доходов людей, по объему досуга, по тиражам – конечно, рискованный проект. В это чудесное помещение книжный магазин бы не переехал, если бы не кризис. Цена аренды в Питере о-го-го как упала. Она в Москве-то упала, а у вас ходишь по центру и везде натыкаешься на надпись «Аренда». Капитализм-то наш оказался дутым, «благословенность» 2000-х годов – ничем не подкрепленной. Да и вообще, чем особо гордиться? Средняя зарплата в России – 500 долларов, а в Польше – 800. Так что поаккуратней надо с восторгами.

– Прибавим сюда стремительно растущие цены на сами книги…

– У нас не цены на книжки высокие, а зарплаты маленькие. Это же отражение общей ситуации. Вот газеты у нас стоят недорого, но тиражи мизерные. Тираж «Коммерсанта» – сто тысяч экземпляров, а в Англии, которая в два раза меньше России и гораздо более интернетизирована, – четыре ежедневные буржуазные газеты, каждая из которых тиражом больше, чем «Коммерсант»: и Times, и Daily Telegraph, и Guardian, и Independent. Это вопрос величины среднего класса, которому нужно читать про всё: и про долги Дерипаски, и про новую постановку Михайловского театра. Получается, что этот слой в России равен ста тысячам. При этом у питерского «Коммерсанта» – тираж вообще мизерный. В Питере вообще нет ни одной газеты, которая была бы из серии «в каждый дом», что немыслимо для любого большого города, начиная с соседнего Хельсинки.

– Уйдут ли книжки в интернет или выживут в нынешнем виде?

– Я пока не вижу, чтобы они так уж спешили в интернет. Даже если посмотреть на рынок США. Конечно, электронная книжка появляется как отдельный рынок. Но пока даже телевидение в интернете – это всё равно ничтожная доля процента. А уж книжка и подавно. Хотя, конечно, процесс будет развиваться, и вообще мы живем в начале конца гуттенберговской эпохи. И газеты в особенности уходят в интернет. С другой стороны, если посмотреть тиражи Time, Paris Match, других знаменитых иллюстрированных журналов, то понимаешь: есть что-то, что заставляет только так, листая, смотреть, потреблять эту продукцию. Это совсем другой тип контакта, другой способ потребления материала, продукта, нежели в интернете. Слава богу, и книжка-альбом (листает свой альбом «Намедни. Наша эра». – М.С.) не уходит, потому что в интернете ее смотреть трудно, неудобно.

– А какими тиражами вышли ваши альбомы «Намедни»?

– Первый тираж нового, четвертого, тома – двадцать тысяч экземпляров, и сразу же печатаются еще двадцать. Это очень много для книги, которая стоит 50-60 долларов. А общий тираж всех томов, думаю, тысяч 150, что для России при этой цене действительно немало. И такой интерес к моим книгам – это не вопрос ностальгии. Просто прошлое не отпустило, оно по-прежнему остается с нами. Может, кто-то и не хотел бы по этому поводу ностальгировать (я, например, нет), но куда от этого деться? Ну, вот на дворе такая погода, я хотел бы больше солнца, но мы находимся в Петербурге. Вот и мной описываемые феномены времени – такая же данность. Понимаете, мы живем в какой-то третьей стране – «постсоветской России»: это не Советский Союз по ряду признаков, но это точно не Россия, которая была до 17-го года.

– В своих телепрограммах и книгах вы используете такой термин, как «феномен», относя его к тем или иным событиям, людям, явлениям. Объясните, что такое в данном контексте «феномен».

– Феномен для меня – то, что не прошло просто так, как текущее событие, а сохранилось, стало частью нашего сознания, нашего опыта. Ну, вот свиной грипп – мы же навсегда узнали про него в 2009 году и уже никогда больше не забудем. Это, безусловно, феномен. Вот Раиса Максимовна Горбачева показала, как себя может вести первая леди, и это навсегда задало определенный стандарт, и дальше Наину Иосифовну Ельцину, Людмилу Александровну Путину «определяли» от Раисы Максимовны. Очень простой критерий феномена: вот появилось что-то, что потом будет и дальше действовать на людей. Практика показывает, что за каждый год 8-10 феноменов всяко набирается.

– А «диалог художника с властью», случившийся не так давно у Шевчука и Путина, тянет на феномен 2010 года?

– Конечно. Впервые за последние лет восемь Путину в глаза задаются неудобные вопросы. В ответ он невежлив: «А вы кто?» – что тоже объяснимо, поскольку за восемь лет уже отвык от такого стиля общения. Это феномен, он нуждается в объяснении. Может быть, это не выделять отдельно, а это часть феномена под названием «31-е число каждого месяца» или еще как-то, но в описании властного абсолютизма 2000-х годов – это драгоценная черта. Вдруг оказалось, что самый гражданственный человек – это автор песни «Осень». Ну да, это некоторое открытие, которое свидетельствует еще и о мере гражданственности остальных 142-х миллионов. Они на такую гражданственность Шевчука реагируют вполне приветственно, но как-то не проявляют ее сами. В будущем томе «Намедни» мне предстоит это всё описать, достаточно объективистски, чтобы не становиться ни на чью сторону.

– Когда выйдет пятый том, посвященный 2001-2010 годам?

– Думаю, сделаем его следующей осенью, к Московской международной книжной ярмарке. Пока у меня даже списка феноменов нет, потому что после 2003 года не делалась телеверсия «Намедни», а после 2007-го я не работал регулярно нигде, а стал просто «предпринимателем без образования юридического лица».

– Посвятите нас в свои новые телепроекты?

– Последний мой фильм «Зворыкин-Муромец» был посвящен Владимиру Козьмичу Зворыкину, русскому инженеру, выученику Санкт-Петербургского императорского технологического института, изобретателю телевидения. Фильм вскоре будут повторять по Первому каналу. А после «Зворыкина» я сосредоточился на четвертом томе «Намедни», ни в какой телепроект пока не вгрызся. Очевидно, мы будем делать большой проект к 200-летию войны 1812 года. Есть еще какие-то планы, не настолько определенные. Но я не намерен следовать и дальше за юбилеями, слава тебе, Господи, у меня нет тематического планирования. Если я сделал фильмы про Пушкина и Гоголя, это не значит, что буду делать картину про Лермонтова к его грядущему юбилею. Это не мой автор, не мое настроение, столько желчи мне трудно вынести. Ну вот перцовку не пью – так вот примерно и Лермонтов. Сейчас читаю переписку Щукина с Матиссом, потому что буду делать фильм про великих коллекционеров – Щукина и Морозова. В этот раз в Петербурге специально ходил на третий этаж Эрмитажа (давно там не был), чтобы посмотреть «Танец» и «Музыку», поскольку это был заказ Щукина.

– Не посещает желание вернуться на телевидение в качестве постоянного ведущего авторской программы? Вот ведь Владимир Соловьев ушел, но вернулся.

– Моя бы воля, я бы никуда не уходил. Не берусь комментировать, почему Соловьев уходил, на каких условиях вернулся, почему у него так случилось спустя год, а у меня не случилось и спустя шесть лет. Я делаю фильмы, слава богу, у меня есть другая форма самореализации, которая ни у кого не вызывает возражения.