«Сиротливый Запад» в Комиссаржевке: Страсти по Бивису и Баттхеду (фото)

Театр им. Комиссаржевской показал премьеру спектакля Виктора Крамера «Сиротливый Запад» по пьесе Мартина МакДонаха – одного из популярнейших современных драматургов планеты.

Британца МакДонаха много ставят в театрах Англии и США, много – в Восточной Европе (континентальная Западная Европа к нему более равнодушна), а в последнюю пятилетку шквал «макдонахомании» обрушился и на российские театральные просторы. Петербург по не вполне понятным причинам держался в стороне и прыгнул в последний вагон уходящего поезда. Когда нашим зрителям бросились открывать «нового молодого драматурга», МакДонаха не поставили разве что в Урюпинске.

МакДонах отнюдь не баловень судьбы, случайно вынесенный попутным ветром на гребень волны. Его пьесы превосходны, и удача всего лишь награда, нашедшая героя. А к российскому театральному ландшафту он оказался особенно подходящим, и Константин Райкин, однажды оговорившийся про «великого русского драматурга МакДонаха», попал в яблочко. Пьесы британского уникума (за изъятием, разве что, «Человека-подушки») построены по традиционным драматургическим канонам и обладают почти скетчевой упругостью. Четко прорисованные характеры, к тому же весьма колоритные, неоднозначные взаимоотношения героев, раскрывающиеся посредством сюжетных коллизий, сочные речевые характеристики, богатая палитра юмористических оттенков – а сквозь веселый узор просматривается лик трагедии, порою вполне шекспировского масштаба. Казалось бы, праздник для «русского психологического театра»… Что пьесы «линенской» трилогии («Сиротливый Запад» из их числа), что пьесы «аранской» дилогии (там, впрочем, есть третья, но она не опубликована) – написаны в редком жанре сцен из жизни деревенских чудаков, обывателей ирландского захолустья. Стилизуя свои опусы под золотую классику ирландской драмы, МакДонах добился странного резонанса в России: все эти деревенские алкаши и продавщицы, старухи и могильщики порою кажутся нашими посконными, вышедшими из-под пера отечественного «деревенщика». С поправкой на времена и нравы: сюжеты МакДонаха криминальны, кровь проливается рекой, прямо как у Тарантино, с которым его часто (и не всегда по делу) сравнивают. А если прибавить к перечню глум над реалиями современной поп-культуры, боевой постмодернистский цитатник и бойкий сленг, МакДонах покажется еще и идеальным реноватором репертуара наших академических театров, давно мусолящих два десятка хрестоматийных пьес.

При столь благоприятных литературных данных и лавинном потоке постановок удачные макдонаховские спектакли в России считаются по пальцам. Оказывается, хорошие пьесы нелегко ставить: достоинства – от шекспировских и библейских аллюзий до звонкого пинг-понга диалогов – крепко спаяны меж собой, и надо справляться с ворохом задач. Но не получается: если что-то схвачено, другое непременно утрачено, то клювик вязнет, то хвостик. А клеймо актуальности и «модности», прилипшее к МакДонаху, заставляет нагонять сверх меры пафоса и срочно высказываться со сцены по всем ключевым вопросам философии.

Перед премьерой в Комиссаржевке была подспудная уверенность, что именно режиссеру Виктору Крамеру пьеса МакДонаха «Сиротливый Запад» окажется по зубам. Ведь не случайно же Крамер в свое время был награжден (за постановку «Snow Show» Полунина) той же престижной международной премией Лоуренса Оливье, что и МакДонах. Крамер тяготеет к многосоставным синтетическим зрелищам – вот сейчас, казалось бы, и текст заиграет вовсю, и подтексты заискрятся. Однако искрометности длинному и вязкому спектаклю Комиссаржевки (он идет почти четыре часа) недостает.

Вместо лачуги – жилища героев пьесы, братьев-гопников, ненавидящих друг друга и постоянно склочничающих, – пустая сцена в дыму, тревожно подсвеченном светом софитов. На сцене два огромных короба, поделенных на секции: в каждой полно милой ерунды. Вырезки из молодежных журналов, плюшевый мишка, фломастеры… Художник спектакля Максим Исаев (тот самый, из театра «АХЕ») будто упаковал в ящики убранство комнаты школьника, достаточно взрослого, чтобы интересоваться фотками голых женщин, но еще не настолько увлеченного ими, чтобы выбросить плюшевого мишку. Любовно выстроенная декорация с ходу оказывает спектаклю медвежью услугу. Если режиссер помещает героев пьесы в детскую песочницу, он должен быть готов к неминуемому снижению образов и страстей. Добиться драматического эффекта от диалога Заречной и Треплева, играющих в куличики и сосущих чупа-чупсы, – задача не для средних талантов. Но знания содержания «Чайки» от зрителя можно требовать как интеллектуального минимума, в случае же «Сиротливого Запада» требовать ничего не приходится. Публика пришла открыть для себя новую пьесу, а ей с порога, еще до первой реплики, подсовывают финальную мораль, мол, герои наши – инфантилы, кидалты, великовозрастные Бивис и Баттхед.

Этим парадоксы не исчерпываются. Инфантилов Коулмена и Валена призваны изобразить весьма взрослые актеры – Александр Баргман и Сергей Бызгу, в прошлом однокурсники по мастерской Игоря Горбачева, ныне оба уже режиссеры, мастера и наставники молодых. То, как наставники бегают друг за другом с кулаками (Бызгу в шапке-«петушке», Баргман в латанных пластырем очках), ссорятся из-за пакетика чипсов, строят дурацкие козни, по идее, должно быть смешно, да и факультативный сюжет «Как поссорились Александр Львович с Сергеем Дмитриевичем», по идее, должен быть занимателен. Только эти занимательные вещи повисают на пьесе еще одним обременением, которого она не выдерживает. Мало того что песочница, так в ней в придачу сидят не молодые парни, а сорокалетние дяди – оно, конечно, метафора, но по внешности – психклиника, да и только.

МакДонах часто пользуется сюрреалистическими приемами – утрируя те или иные детали в, казалось бы, вполне тривиальных ситуациях. Но в спектакле Крамера все сюрреалистические изыски драматурга будут стрелять вхолостую – за неимением какой бы то ни было реалистической почвы. Тут не удивительно ни всплывающее на поверхность сюжета отцеубийство одного из братьев (чего не сделает сумасшедший?), не интересна внутренняя логика перебранок (какая логика у дегенератов?), не работают шутки (грех смеяться над больными). Прибавьте медленную вескость актерской игры – освобожденные от бытового контекста артисты вынуждены браниться внятно и разборчиво, как в теледебатах. Речевой аспект спектакля приобретает самодостаточную, как в радиотеатре, ценность: следить за сюжетом остается только на слух.

Сергей Бызгу играет хорошо, резко, темпераментно, ну разве что толику монотонно. Александр Баргман играет блестяще, в новых для себя актерских красках – его образ одновременно противоречив и целен: жалкая развалина, подобие человека, искренне убежденное при этом в своей полноценности. Однако сквозная задача блестящих актеров в спектакле безнадежна. Битых четыре часа они вынуждены одновременно давить на «тормоз» и «газ». С одной стороны, снижать коллизии пьесы до уровня песочницы, оправдывая непомерно раздутый мотив инфантилизма; с другой, выкладываться, подавать реплики с усилием и форсажем, утрировать возбуждение – дабы не потерять внимание зрителя. Зритель, впрочем, скучает, и очередь в гардероб в антракте тому порука; полагать, что все эти люди уходят из-за использованных в спектакле невинных словечек вроде «гребаный» и «долбанный», было бы легкомысленно.

Режиссер Крамер, вопреки возложенным ожиданиям, бросает актеров на произвол судьбы. Ему интересней довести до логического завершения свою концепцию: перед нами-де мистерия сегодняшнего дня, Новейший Завет для современных кидалтов. Мистериальный дух поддерживают интермедии молчаливых монашек, совершающих многозначительно-таинственные движения. Экзерсисы эти до боли напоминают пародию на спектакли Някрошюса – хочется от души посмеяться, но нельзя: режиссер насупленно серьезен. На роль Христа он рекрутирует священника отца Уэлша (Денис Пьянов), действительно, немаловажного (если не главного) героя пьесы МакДонаха. Вот только роль в постановке сводится к функции. Если в начале Уэлшу еще позволено отмочить пару комических реприз, связанных с его неравнодушием к алкоголю, то дальше он возносится в горние выси. Что изображается говорением в микрофон, синхронным музицированием на электроорганчике и полным исчезновением у актера интонирования и нормальных человеческих реакций. Такой «Христос» смахивает на незадачливого оратора, шпарящего непонятный текст наизусть.

Для пущей важности «Христос» усилен подкреплением в лице «Марии Магдалины». В нее превратилась девка-оторва Герлин, тайком влюбленная в священника. Студентка Марина Даминева, исполняющая эту роль, наверное, талантлива, но то ли режиссер с ней не поработал, то ли сказывается неопытность: попытки изобразить «хулиганку» (взгляд исподлобья, речь сквозь зубы, нарочитые грубые жесты) смотрятся несколько самодеятельно, а эмоциональная статика в оживленных диалогах удручает. Впрочем, не хотелось бы расстраивать молодую актрису; не в ее силах отменить то обстоятельство, что присутствие в пьесе Герлин мистериальной концепции режиссера мешает – и постановщик отмахивается от этой героини, как от назойливой мухи.

Претенциозность зрелища достигает невыносимой концентрации в финале, когда на сцене из подручных материалов воздвигается гигантский крест. Авторы спектакля, наверное, полагают, что воздвигли надгробный памятник «вечным детям», не желающим взрослеть, но никуда не деться от чувства, будто под ним погребена пьеса, придавленная «красивой концепцией». Впрочем, разговляться рано. Следующая премьера Комиссаржевки, видимо, продолжит евангельскую тему. Только это почему-то страсти не по Матфею, не по Луке и даже не по Бивису и Баттхеду. Это «Страсти по дивану». Мебели тоже дадут слово; главное – не растягивать на четыре часа.

Андрей Пронин
«Фонтанка.ру»

Фото: официальный сайт Театра им. В.Ф. Комиссаржевской, Виктор Васильев.

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»