«Царь»: Не слуга двух господ

Как всякая дискуссия, диспут о фильме Павла Лунгина "Царь" требует подведения итогов. Надеемся, рецензия кинообозревателя «Культурной столицы» Лилии Шитенбург поможет сделать окончательный выбор тем, кто еще не решил, стоит ли смотреть названный фильм.  

Как, однако, важны бывают в жизни любимые цитаты. Вот к примеру: «Никтоже может двема господинома работати». Согласно преданию, услышав именно эти слова во время литургии, боярский сын Федор Степанович Колычев решился принять монашеский постриг. И вошел в историю под именем Филиппа, митрополита Московского и всея Руси. А вот другой знаток Священного Писания – уже согласно не преданию, а фильму Павла Лунгина, – тот предпочитал строки из Апокалипсиса, про четырех всадников. Звали сего книгочея Иван Грозный. Он тоже был согласен, что никто не может служить двум господам. Просто у него был другой господин.

Говорят, художник Суриков увидел черную ворону на белом снегу – и написал картину «Боярыня Морозова». Павел Лунгин на белом снегу увидел разрубленную саблей окровавленную курицу – и показал нам Московское царство.

Вопросов к его фильму было много и до выхода в прокат, а после первых показов стало еще больше, но один – тот самый, главный, заветный. Насчет господина. То, что Лунгин – режиссер сугубо конъюнктурный, как-то даже не обсуждается. Предыдущий его фильм «Остров» столь скрупулезно и деловито выполнял соцзаказ на «быстрорастворимую» популяризацию православия, что вариантов не оставалось. Казалось бы, с «Царем» все еще проще, вверни только цитату к месту: «Повинуюся твоей воле; но умири же совесть мою: да не будет опричнины! Да будет только единая Россия!» Вот тут бы можно и гимн… И не подкопаешься – Карамзин как-никак! Но вышло по-иному.

Петр Мамонов, по мнению народному (подтвержденному всяческими рейтингами), сыграл в «Острове» роль чудотворца отца Анатолия с разящей убедительностью. Многие плакали. Прекрасно. А вот режиссер в мамоновской органике увидел иные, куда более заманчивые художественные возможности – ничуть не менее убедительные. И поручил ему роль царя Ивана. В видениях святого Филиппа представшего ему Сатанаилом. Острота духовной жажды, эсхатологическая сосредоточенность, вера в близкое чудо, юродские замашки и беспокойная черноглазость у нового героя Петра Мамонова – те же самые. Только знак другой. «На рогах дьявола нимб держится крепче», – этой амбивалентности актерской природы самозваные «хоругвеносцы» фильму не простили.

Зато о религиозном пыле митрополита Филиппа мы из фильма ничего не узнаем. Нет, Олег Янковский не появляется в «Царе» с повязкой на глазах, как декан Свифт – «чтоб взглядом никого не беспокоить», а потому именно что беспокоит взглядом. И никакой благостности или там особенно проникновенной слезы во взоре (и предполагать-то нелепо) – только фирменный льдистый прищур и «древнерусская тоска» местного диссидента. Потому что это он. Тот, который двум господам не служит. А значит, с царской властью разногласия ему обеспечены. В том числе, что характерно, и эстетические.

Вроде бы только что – коленопреклоненного государя катали на красном ковре по снежку, а вокруг, воя, толпился народ московский, весь как есть в меховых шкурах (и с правдой исторической в ладах – и рифма к песьим головам на седлах опричников вышла отменная), – но в присутствии такого Филиппа поскучнели с лица опричники, посмирнели затейливые царские игрища. Бесчинства остаются на долю царского шута Вассиана (одержимую тварь с пугающей достоверностью играет о. Иван Охлобыстин). Остальные разговаривают вполголоса, вполоборота, сквозь зубы, впроброс – трагедия отменена, она осталась у Эйзенштейна. С котурнов – да в лапоточки. Общий стиль – тихий, сдержанный, не по московским зверствам элегантный.

Недаром же образованный митрополит ученику чертежи Леонардо показывал – не по здешним лекалам сюжет расчерчен. И медведем в «цирке» невинных воевод травят – даром что местный «колизей» дрекольем обнесен; и цитатку не из кого-нибудь, а из «Калигулы» Камю государь преловко ввернет (не лыком шит Иван Васильевич!), дескать, «все виновны» (в экзистенциальном, натурально, смысле). И сцена низложения митрополита мрачной жестокостью своей напомнит классическое «Убийство в соборе» Томаса Элиота – тоже не тутошнее дело. Интеллектуального героя – а Филипп Янковского именно таков – меньше, чем Ануйем с Элиотом не возьмешь. Нет, конечно, дело не в том, что Павел Лунгин отдал сюжет родной истории на откуп басурманам – он лишь показал, как любой механизм, предназначенный к созиданию (мельницы ли, государства ли), с неизбежностью превращается у нас в пыточное орудие (вот только туточки подправить маленько!).

Что противопоставить этому? Только чудо – уверенно ответил бы Лунгин, режиссер «Острова». В «Царе» чудес довольно – икона подрубает опоры моста, с праведника спадают оковы, незрячий прозревает. Так да не так. Вот же – вернейший повод чуду свершиться (публике умилиться, критике – поморщиться): на разъяренного медведя, рвущего на куски тела опальных воевод, выбегает блаженная девочка с иконой наперевес. А зверь за икону зубами – цап, ребенку по уху – хрясь. Не случилось ожидаемого чуда. Случилось неожиданное: мимо зверя, не глядя, подобрав упавшую икону, сквозь дощатый «колизей» проходит митрополит. Это чудо (в отличие от иных – снятых наивно и неловко) увидено как бы боковым зрением – в лучших кинематографических традициях. С опорой на смиренный христианский взгляд.

И уж совсем просто – но оттого не менее выразительно – последнее, быть может, самое поразительное чудо, явленное в «Царе». Призванный на царское веселье – как всегда под страхом смертной казни за неявку – народ православный из Москвы куда-то мистически исчезает. И на пепелище Иван Васильевич восседает один-одинешенек. Нет большего чуда на Руси, чем акт гражданского неповиновения.

Лилия Шитенбург
«Фонтанка.ру»