Лоянское цветение капитана Вершинина

Капитан дальнего плавания, который в свободное время пишет песни на стихи китайских поэтов. Мало того, что пишет, – так еще и выпускает альбомы с таким составом музыкантов, которому позавидовала бы любая, даже суперпопулярная отечественная рок-группа. Корреспондент «Фонтанки» просто не мог обойти стороной этот феномен, а потому встретился с Андреем Вершининым и расспросил его о том, как люди становятся капитанами и музыкантами.

Песни Андрея Вершинина никогда не попадали в престижные чарты и топ-листы. Они – ярчайший образчик пресловутого «неформата», от которого, как черт от ладана, шарахаются люди, кормящиеся от отечественного шоу-бизнеса. Для «Нашего радио» - это слишком сложно и недрайвово, для «Радио шансон» - чересчур вычурно, а для многочисленных поп-радиостанций – абсолютно непонятно. Впору впадать в отчаяние. Однако Вершинину некогда заниматься подобными глупостями. Месяц назад он вернулся из рейса и сейчас потихонечку начинает готовиться к следующему, параллельно вынашивая в голове концепцию нового альбома. Естественно, снова на стихи почитаемых им древнекитайских поэтов.

- Андрей, как тебя лучше представить? Моряк? Музыкант? Исследователь древнекитайской поэзии?
- Я капитан дальнего плавания. Это самое главное.

- А как тебя занесло в капитаны?
- Ну, сначала не в капитаны, а в моряки. Я жил, рос и учился в абсолютно не морском городе – в Вятке, она же Киров. После школы приехал в Ленинград поступать в Высшее инженерное морское училище имени Макарова. С успехом это сделал, окончил и получил диплом инженера-судоводителя.

- Моря в детстве не видел, но в море почему-то хотелось?
- Скорее, не в море хотелось, а куда-нибудь подальше от родного дома. Хотелось побыть одному – причем, как в профессии, так и в жизни.

После Макаровки работал в Эстонии, в Таллине. Затем сложившаяся политическая ситуация не позволила там работать и в 1989 году я переехал в Ленинград и устроился в Балтийское Морское Пароходство. Но потом и это закончилось: пароходство развалилось, и всех моряков выкинули на улицу. Словом, народ стал устраиваться кто куда. Но я, по счастью, нашел себе работу в море.

- Вот далось тебе это море...
- Понимаешь, тут дело не в профессии, а в самом образе жизни. Я три года после эстонского пароходства жил здесь в Питере без моря и понял - невозможно. Невозможно постоянно находиться в одном месте.

- Следует периодически убегать?
- Мне – обязательно. Но тем лучше возвращение. Когда ты возвращается назад после трех-шести месяцев плавания, то в первое время ты очень желанен и любим всеми.

- И что с твоей морской карьерой сейчас?
- Я добился чего хотел – стал капитаном немецкого парохода «BBC JAPAN». Порт приписки – Леер, городок на границе Голландии и Германии.

- Чего возите?
- Все подряд и абсолютно везде. Я сижу на пароходе, я - представитель судовладельца, мне дают команду. А команда, надо сказать, интернациональная.

- Русских моряков в Германии ценят?
- Понимаешь, у них там все избирательно и в какой-то степени прагматично. Национальностей как таковых нет, есть конкретный человек, который либо способен, либо не способен выполнять свои обязанности. Вообще говорить о национальности вслух у них считается моветоном.

- Наверное, круто ощущать себя капитаном?
- Наоборот, в последнее время все чаще ловлю себя на мысли: жалею, что стал капитаном. Живу в море как год за три и чувствую, что постепенно силы меня оставляют. Капитан - это же совершенно другая профессия. Здесь все объединено: и дипломат, и судоводитель, и психолог, и куча всяких других профессий, которых я раньше не знал. Приходится всему этому делу учиться. Словом, специальность сложная, отбирающая много физических и душевных сил.

- Выходит, теперь в море времени на творчество не остается?
- Нет, почему же, остается. Только в море и пишу. Здесь, в городе не та атмосфера и не та ситуация. Как раньше - уже не получается.

- А раньше как было?
- Раньше времена другие были. Я начинал заниматься песнями в начале 90-х, и тогда это была какая-то всеобщая радость. Не знаю, откуда она исходила, но все словно на крыльях летали. Вот тогда я еще мог сесть дома и писать, а теперь – только в море. Для себя я называю это добровольным отшельничеством. Собственно это то, что мне и помогает жить.

- Тебя сразу пробило на китайцев или все-таки поначалу пытался сочинять свое?
- На китайцев я запал давно. А свое писать пытался, конечно. Но ничего путного из этого не получилось. Были какие-то песни, но, будучи человеком самокритичным, я понимал, что показывать это нельзя. Понимаешь, есть тело песни и есть ее душа. Грубо говоря, тело – музыка, душа – поэзия. И если души нет – всё. Каким бы красивым при этом не было тело. При том, что, на мой взгляд, мне все-таки как-то удавалось писать интересные мелодии.

Нужно делать то, что ты любишь и понимаешь. И поскольку я по-своему понял китайскую поэзию и услышал, как она может петься, то почему бы, собственно, не написать песню? Знаешь, у меня была песня, которая написалась за тридцать секунд. И раз это произошло, надо полагать, что эта мелодия уже жила там – ее просто нужно было взять и положить.

- И все равно, согласись, нерифмованная китайская поэзия сложна для восприятия. Не знаю как для самих китайцев, но для русских точно.
- Если мы сейчас начнем об этом говорить, то заберемся в такие дебри. Хотя я с удовольствием готов сделать это, потому что для меня это очень приятная тема, о которой я могу говорить часами. Так вот: в Советском Союзе существует несколько школ поэтического перевода с иероглифики. Следует отметить, что наша школа самая сильная - это доказано и признано во всем мире. У истоков стоял В.А. Алексеев. Этот человек объявил науку китаистику в Союзе, начал заниматься этим делом еще до революции и основал факультет востоковедения, китаистики и синологии. Его даже не тронули в 30-40-ые годы! Вот насколько огромного веса был человек!

От школы Алексеева пошли ветки. Появился Эйдлин, который пожертвовал рифмой, хотя на ухо русского человека действительно легче ложатся стихи рифмованные. Но он пожертвовал рифмой, сохранив ритм. Понимаешь, в иероглифике вообще песенное прочтение поэзии. Там восходяще-нисходящие тона, длительность тона, от которой вообще зависит смысл. И вот всем этим Эйдлин пожертвовать не мог, оставив в русском переводе только ритм.

Басманов сделал все наоборот. Он оставил рифму, пожертвовав ритмом. Сделал свой басмановский стиль, где переводы легко ложатся на музыку. Басманов занимался песенным жанром городских романсов. Кстати, многие не знают, что китайские поэты отнюдь не сидели и не писали стихи просто так: музыка у них в ту пору была более модной, нежели письменность. В древнем Китае образованные китайские певички, типа японских гейш, развлекали публику и пели песни на определенную мелодию. Представь себе, на одну мелодию могло существовать сто-двести вариантов текстов. Если взять, к примеру, известную мелодию «Чжэгутян», то в сборнике переводов китайской поэзии можно найти порядка двух десятков текстов к ней. Эти стихотворения уже песни – в этом вся штука! Поэтому они и должны не читаться, а петься. Именно так в итоге получается современный русский городской романс: ты приносишь свою русскую мелодию и оживляешь песню в несколько другом качестве. Такой вот причудливый путь трансформации.

- Это сложное занятие?
- В том-то и дело что очень легкое. Поверь, есть свидетели того, как это у меня происходило, вплоть до того, что взяли две бутылки портвейна, сели за столом... Этот процесс я могу описать двумя строчками из Бо Цзюй-и: «Еще и напева-то собственно нет, а чувства уже возникли». В данном случае происходило тоже самое – напева еще нет, а чувства уже есть. Так и рождались песни. Чувства возникли, берешь гитару – дрынь! - песня получилась. А если сидишь, мучительно что-то выдумываешь, то, по мне, так лучше отложить. Иначе это - чистой воды математика. Вычисление песни.

- Знаешь, мне все равно как-то трудно представить себе курсанта Макаровки, основательно сдвинувшегося на почве китайской поэзии.
- Китайская поэзия – это, конечно же, не случайно. Самое простое объяснение витает в воздухе: я родился в 63-м, соответственно в 70-е годы – становление. Занимался школьной музыкой, играл в группе «Пеликан», которая, естественно, играла и «Битлз». А что такое для нас были битлы? Это хиппи, колокольчики, цветы, Джордж Харрисон, Восток и все такое прочее.

Но вообще первой для меня была Индия. В Макаровке на кафедре научного коммунизма я писал реферат на свободную тему, которая звучала примерно так: «Древнеиндийская философия и ее влияние на творчество Тагора и Неру». Там три четверти текста было собственно про философию и лишь под самый конец появлялись эти два братка. Дядька, который вел у нас семинары (а это был 85-й год, тогда еще ничего не понятно было), просил меня побольше туда про Ленина запихнуть, мол, Ильич тоже не чужд был индусов, понимал, что к чему, хотя, оно конечно, много ошибок было у Тагора.

А что такое древнеиндийская философия? – Это Будда. Буддизм потянул за собой Чань-буддизм, потом пошли дальше на Восток - это уже Дзэн с которого вернулись обратно в Китай.

- Давай все-таки перейдем к твоим альбомам. Как ты сумел раздобыть на запись таких классных музыкантов?
- Вот это тоже большая загадка. Можно сказать, подарок судьбы. А как получилось? У меня были две готовые песни, и я знал, как их надо петь. Но так вот прийти на студию и начать писать я не мог – я же в этом абсолютно ничего не понимал. И вот как-то митьки позвали меня в хор, подпеть вторым голосом в какой-то песне. Приехали на студию во Дворец пионеров, спели. Я, как человек интересующийся, стал ходить, изучать пульты. Познакомился со звукооператором, разговорились. Говорю ему: «А вот если попробовать?» Он мне: «Да в чем проблема? У меня бывают свободные дни – приходи да пиши». Я ему: «Так у меня ж никого нет - только баянист да я?» А он: «Да как угодно, если что на коробках постучите – главное, попробовать».

И была такая девушка, Наталья Кучеренко, которая меня познакомила с нашей заслуженной рок-певицей Ольгой Першиной, а та, в свою очередь, пообещала свести меня с барабанщиком. Сказала, мол, отличный перкуссионист, все классно тебе сделает. Идем дальше: баянист Михаил Махмудов жил на одной лестничной площадке с басистом, который играл у Голощекина. Я говорю: «Миша, можете приехать на пару часов записаться?» Тот сказал, что могут.

В назначенный час приехал в студию – никого нет. Записал две болванки – «Лоянское цветение» и «Витязи». Сидим со звукооператором Леней Рыбкиным и ждем. Наконец, приезжает барабанщик Олег Шар, который уже в те годы был не таким уж неизвестным. Олег мгновенно во все это дело въехал и от души отыграл. Затем появился тот самый сосед-басист Вовка Кудрявцев. Он и в самом деле оказался джазовым музыкантом, как позднее выяснилось очень высоко котирующимся, но в то время занимавшим незаслуженно низкое место (в настоящее время Олег Шар и Владимир Кудрявцев играют в обновленном составе «Аквариума» - И.Ш.). Вовка сыграл и для меня это было непостижимо – человек за полчаса врубился и с ходу сделал песню. И как сделал!

Работа над «Лоянским цветением» была чудеснейшим временем, и история этого проекта доказывает, что не может быть столько случайностей вместе. На самом деле это был проект, который просто нужно было записать - не почему-то, ни для чего-то, ни с какой-то целью, а потому! Потом появился второй альбом, сейчас есть третий.

- Это какой-такой третий? Где он есть?
- У меня есть. В башке есть, на руках я его делал, но пока я боюсь к нему подступиться. На меня обижается мой друг Миша Сапего, который толкает во все стороны и во все бока, заставляя начать писаться. Но я боюсь неестественности. Что меня таким вот образом заставили, и я пришел, сел, записал. Теоретически хоть завтра можно начать, все для этого есть, но я боюсь, что просто не получится, вот внутреннее ощущение такое. Хотя, в принципе, можно и другим путем пойти: записать одну песню и уже она потянет за собой все остальные. Это как леску с крючком закинул и вытянул весь косяк. Но здесь очень важно, с какой песни начать. Это тебе каждый музыкант подтвердит: начал не с той – всё, альбом не получится.

- Первая песня важна еще и с точки зрения промоушена..
- А вот об этом не надо думать ни в коем случае. Да и какой там, на фиг, промоушен? Не то время, не то место, не та историческая ситуация. Всем надо понимать, что существует формат, существует образ жизни и понимание девяноста пяти процентов населения о том, какая музыка должна звучать в эфире. И если появляется что-то отличное от ныне живущего в радиоприемнике - всё, можно забыть об этом. Однако на таких вещах не стоит зацикливаться. Твое дело маленькое - записал песню и пусть она живет своей жизнью. Все равно пройдет сто лет, и дико популярную песню, которая сейчас звучит на 104,0 FM или где-то еще, никто слушать не будет. Но останутся вещи вне времени и пространства, к которым и стоит стремиться, которыми и стоит жить. Так, кстати, живет мой любимый митьковский художник Володя Шинкарев – он пишет свои картины, спокойно сидит у себя в мастерской и ни о чем не думает. При этом он уже фактически стал живым классиком, хотя многие его даже в лицо не знают...

Сегодня утром я заехал за Мишей Сапего и как раз в это время у него в квартире фоном играл Майк Науменко. Не помню, какая конкретно это была песня, но мы с Мишкой, не сговариваясь, вдруг одновременно заговорили о том, насколько качественно и с драйвом сделана песня. И это в 80-е годы! Когда никто и играть-то толком не умел! И при этом насколько она выигрывает перед всем тем, что мы делаем сейчас...

- Можешь под занавес дать какой-нибудь капитанский совет?
- Могу. Только он не капитанский, а митьковский: «СТОЯТЬ!»

Беседовал Игорь Шушарин,
Фонтанка.ру

Кстати, полный текст этого материала вы сможете прочесть в газете «Ваш тайный советник» 22 ноября 2004 года