ПоделитьсяСамые печальные события прошлого года лежат вовсе не в экономической плоскости, но если уж говорить о ней, Россия в 2023 году возьмет курс на мобилизационную экономику советского образца, когда все ресурсы будут брошены на отдельные направления, связанные с военно-промышленным комплексом, считает первый министр экономики современной России (1992–1993 г.) и председатель партии «Гражданская инициатива» Андрей Нечаев, который был одним из авторов и активных участников реализации программы рыночных экономических реформ в стране. Он рассказал «Фонтанке», к чему в связи с этим готовиться простым людям и бизнесу и при чем тут «Жигули» и магнитофоны «Вега».
Поделиться— Андрей Алексеевич, мы хотели бы осмыслить то, что происходило в 2022 году с Россией и российской экономикой. Все сейчас, вне зависимости от политических взглядов, говорят, что точка невозврата, кажется, пройдена, мы вступаем в новую эру, которая несет радикальные изменения. Уже не раз звучало, что как раньше уже не будет. Есть ли у России возможности для модернизации и каковы могут быть ее контуры? Какой будет эта модернизированная Россия, пережившая все потрясения?
— Самое печальное, что произошло в 2022 году, относится не к экономике. Это десятки тысяч жертв, вдов, сирот, искалеченных судеб. А если взять еще и эмиграцию, то это уже больше миллиона искалеченных судеб. Плюс безусловный раскол в обществе и нарастание политических репрессий, когда людей сажали за простые лайки в Интернете. Все это многократно важнее, чем то, что происходило в экономике.
Если бы мы сейчас с вами беседовали не на «Фонтанке», а где-нибудь в студии Соловьева или Скабеевой, какой-нибудь условный Кургинян или Сатановский радостно бы закричал: «Нам предрекали падение на
Поэтому тут падение на 2 % — это средняя температура по госпиталю. Но тем не менее, да, вместо десяти, которые предрекали многие эксперты, включая Всемирный банк, падение будет в три раза меньше. Правда, это все равно падение, а не рост. Во всем мире было постпандемическое восстановление, а у нас на фоне предыдущего падения падение продолжается.
С 2012 года падают реальные доходы населения с поправкой на инфляцию. И в 2022 году, даже по официальным прогнозам, будет падение. То есть у нас 10 лет неуклонно снижается уровень жизни, и это второй самый печальный фактор наряду с тем первым гуманитарным аспектом, с которого я начал.
Я боюсь, что сейчас власти пойдут по пути мобилизации экономики по советскому образцу. То есть произойдет концентрация ресурсов на каком-то ограниченном числе направлений, скорее всего, связанных так или иначе с военно-промышленным комплексом. Справедливости ради, там действительно при этом могут быть отдельные прорывы, как это было в СССР, когда, действительно, первый спутник был советский, первый космонавт, первый луноход — советские. Но при этом туалетную бумагу начали производить в 1969 году, а на протяжении 25 лет лучшим автомобилем были разные вариации «Жигулей», переделанных с итальянского «Фиата» 1966 года выпуска.
Сектора, связанные с потреблением товаров длительного пользования, окажутся в положении аутсайдеров, потому что двигаться широким фронтом российская экономика не в состоянии. Значит, нам, широкой публике, нужно будет адаптироваться. Опять вспоминать, как мы ездили на «Жигулях», слушали проигрыватели «Вега», и старую советскую шутку, что советский микрокалькулятор — самый большой микрокалькулятор в мире.
— Потрясение, которое сейчас переживает Россия во всех сферах общества, сравнивают с тем, что происходило после 1991 года. Есть ли у вас дежавю? И если да, то в чем?
— В 1991 году распался Советский Союз. Это действительно была геополитическая катастрофа. Но при этом все бывшие советские республики открывались миру, они проводили рыночные реформы, у людей, несмотря на тяжелейшее положение, которое досталось в наследство от СССР, появлялась какая-то надежда. Плюс это прекрасное чувство свободы, когда можно было ездить, куда ты хочешь, читать и говорить то, что ты хочешь, выступать на митингах и так далее.
Сейчас, к сожалению, обстановка, прямо скажем, гнетущая, и не очень понятно, на что мы должны надеяться.
— Как тогда воспринималось время после распада Советского Союза — как время возможностей или как «все пропало, что же теперь делать»?
— Да, это, конечно, было время возможностей. Начал появляться массово частный бизнес. Сейчас я даже говорю не о приватизации, а о том времени, когда бизнес появлялся с нуля. Вообще, первые российские бизнесмены — это знаменитые женщины-челноки, которые с огромными клеенчатыми сумками ездили в Европу, Китай, привозили отсутствовавшие в советской экономике товары и делали свой крошечный, даже не мини-, а микробизнес. Но я искренне снимаю перед ними шляпу.
Конечно, у людей, работавших в военно-промышленном комплексе, который абсолютно правильно, но крайне болезненно подвергся резкому сокращению, была психологически очень тяжелая ситуация. Например, человек всю жизнь строил замечательные военные истребители, а потом оказался не у дел. Поэтому ситуация была разная у разных слоев населения, но в целом все-таки это было время надежды.
— Если сравнивать с сегодняшним днем — это больше время возможностей или паника, что все пропало?
— А я не знаю, какие возможности сейчас появились.
— Просто как раз про время возможностей сейчас очень много говорит власть, видимо, в связи с импортозамещением и перспективами для тех, кто работает на госзаказ и оборонзаказ. В первую очередь в этом ключе, но, может быть, и для других есть какие-то возможности. Вы не видите их?
— То, что оборонка будет получать больше денег, наверное, хорошо для ее работников, но как-то широкого поля возможностей для всех остальных я не вижу. В рамках того, о чем я говорил, вот эта советская мобилизация, — это будет концентрация усилий и финансовых ресурсов, которых на самом деле все меньше и меньше, на каком-то сравнительно узком числе направлений, а все остальные будут аутсайдерами без всякой надежды.
От мобилизации и эмиграции в первую очередь сильно пострадал малый и средний бизнес. Там, где, условно, 20 сварщиков, одного мобилизовали и один уехал, 18 можно как-то перераспределить. А предприятию, где он был один, его мобилизовали или он уехал, что делать? Либо надо останавливаться, либо где-то воровать на другом предприятии.
Импортозамещение — тоже дело такое. С одной стороны, эти возможности появляются, но надо понимать, что импортозамещение само во многом зависит от импорта. Например, у нас многие виды станков просто не производятся очень давно. И для того, чтобы эти станки сделать, нужно какое-то импортное оборудование.
— Которое нужно завезти, а сейчас проблемы с логистикой и санкциями.
— И с логистикой, и с санкциями, и с вторичными санкциями.
— А вот этот курс на мобилизационную экономику — это надолго? До конца конфликта или, может быть, это какой-то марш-бросок на год-два?
— В СССР, если считать от индустриализации, это затянулось почти на 60 лет. Кончилась, правда, эта мобилизационная экономика крайне плачевно. Что касается конца операции, с этим тоже пока много вопросов, потому что не видно оснований для успешных переговоров. Стороны зашли так далеко во взаимных оскорблениях, подозрениях, критике, что им психологически трудно сесть за стол переговоров. Даже если это будет преодолено ответственными политиками, понятно, что для любого украинского политика согласиться на изъятие Донбасса и Херсона — это политическое самоубийство. В свою очередь, для российских властей сказать «Вы знаете, кажется, мы ошиблись. Мы как-то рассчитывали на другой финал» — это тоже, мягко говоря, политическое фиаско.
Поэтому не очень понятен предмет возможного компромисса, а значит, это надолго.
— В связи с возможной мобилизацией экономики к чему готовиться бизнесу и простым людям?
— Простым людям надо вспоминать (а тем, кто не может вспомнить, — спрашивать у дедушек и бабушек), как ездить на «Жигулях», как пользоваться калькулятором, как обойтись без «айфонов».
— А бизнесу?
— Бизнес российский — битый-перебитый. Я думаю, что какая-то его часть и к новой ситуации адаптируется, но надо исходить из того, что экономическая стагнация — это надолго.
— Экономика уже почувствовала на себе полностью последствия санкций? Если нет, то когда почувствует?
— Что касается финансового сектора, он уже это почувствовал. Сейчас многие банки не могут обслуживать внешнеэкономические операции своих клиентов и вынуждены отказаться от значительной части фондовых операций. Но наиболее опасны именно своим «длиннодействием», с моей точки зрения, санкции технологические. Мы стали частью мировой экономики со всеми плюсами и минусами этого процесса, и многие российские сектора просто критически зависят от импорта. Один пример: без всякой иронии абсолютно блестящий международный проект Sukhoi Superjet. Там, простите,
В разных секторах, конечно, ситуация по-разному складывается. Российские авиакомпании — первая «Победа» начала, сейчас «Аэрофлот» [подхватил] — останавливают часть «Боингов» и разбирают их на запчасти, потому что по параллельному импорту можно ввезти чипы, но нельзя ввезти «Боинг».
Технологические санкции только начинают действовать, но их действие постепенно нарастает. А если Запад, чем он сейчас озаботился, будет реально отслеживать вторичные санкции так называемые, то это создаст серьезные проблемы для того, что сейчас называют креативным словом «параллельный импорт».
Эффект нефтяного эмбарго, эмбарго на нефтепродукты и потолка цен тоже еще впереди, хотя уже в первую неделю после введения эмбарго цены на Urals резко упали с соответствующими последствиями для экспортеров и, главное, для российского бюджета.
— Эффект санкций по нефти и газу мы увидим уже в 2023 году?
— Мы его уже начали видеть. Весь 2022 год выручка была рекордная, потому что цены были на очень высоком уровне. Сейчас они резко упали. С учетом того, что поставки переходят на азиатских партнеров, которые с удовольствием российскую нефть покупают с 30-процентной скидкой от мировой цены. Поэтому сейчас отдельные сделки по Urals уже заключаются по цене меньше 50 долларов за баррель.
— Сможет ли Россия в таких условиях зарабатывать на продаже энергоресурсов, получать нефтегазовые доходы в тех объемах, в которых она привыкла их получать?
— В тех объемах, которые она получала полгода назад, конечно, нет. Но, когда я работал в правительстве, нефть падала до 8 долларов за баррель, и можно было только белой завистью завидовать правительству, у которого она стоит 50.
— Понятно, все познается в сравнении. А если сравнивать с 2021 годом? Или это некорректно, потому что там был постпандемический рост?
— Есть просто медицинский факт, что нефтегазовые доходы бюджета падают. Если откинуть гигантскую выплату «Газпрома», изъятую в виде так называемого налога на добычу полезных ископаемых, то регулярные нефтегазовые доходы уже упали и продолжают падать.
— А из «Газпрома» получится еще раз вытащить такую же сумму?
— Больше нет.
— Если возвращаться к тому, что российская экономика отреагировала на все потрясения гораздо лучше, чем ожидалось. Все сейчас об этом говорят. Вот и вице-премьер Андрей Белоусов заявил перед Новым годом, что наступающий год для экономики будет гораздо легче, чем уходящий. Благодаря или вопреки чему все это получилось и получится ли в 2023 году?
— Это получилось благодаря тем остаткам рыночной экономики, которую мы в свое время построили. Рыночная экономика все-таки лучше адаптируется к внешним шокам, но поскольку ее все больше зажимают, боюсь, что этот инструмент скоро перестанет действовать.
Что касается руководителей правительства, есть закон жанра. Знаете, я тут такую формулу придумал: не то плохо, что мы в жопе, а то, что мы решили в ней обустраиваться. Он же не может сказать: «Мы тут решили в заднице обустраиваться. Сейчас вот обои новые клеим». Руководитель правительства должен излучать оптимизм. Это у него в должностных инструкциях написано.
— Понятно, как народ относится к этому — мимо ушей пропускает.
— Народ ходит в магазин и там видит, что раньше было 50 сортов сыра, а сейчас 5, но стоят они так же, как те прошлые 50.
— А если не отходить от этой аналогии с сырами, в 2023 году у нас останутся все те же 5 сортов или их станет еще меньше?
— Как раз с сырами ситуация сравнительно благополучная. У нас действительно агропромышленный комплекс, где пока мало госсобственности, развивается успешно. Поэтому как раз вполне могу допустить, что появится 7. Другое дело, что качество их пока не вполне соответствует пармезану, но, может быть, научатся.
— А если брать другой сектор, например электронику? Мы видим сейчас 5 мобильных телефонов, а в 2023 году сколько можем увидеть?
— Это будет зависеть не от нас, а от американцев в первую очередь — закроют ли они для Китая поставки «айфонов» и будут ли они отслеживать эти вторичные санкции. Если будут, значит, это направление выпадет из нашего потребления, кроме того небольшого числа наших сограждан, которые ездят за рубеж и могут себе позволить купить «айфон» там. Потому что понятно, что для Китая американский и европейский рынки неизмеримо значимее, чем российский, при всей заинтересованности в нем.
— Как вы оцените те меры, которые принимали финансовый блок правительства и Центробанк в связи со всем, что происходит? Как сработали эти ведомства и что они могли сделать лучше?
— Поскольку явно с ними ничего не согласовывалось, то первые действия, особенно Центрального банка, носили оттенок паники. Я понимаю шок, который они испытали при курсе 125 рублей за доллар и инфляции под
Они делают то, что могут. Они же не могут закончить военную операцию. Могут только пытаться манипулировать курсом рубля, бюджетом, налогами.
— Ждет ли нашу страну что-то хорошее в 2023 году?
— Я могу сказать вашим читателям, что уходящий год был, с моей точки зрения, настолько беспрецедентно ужасным, что просто по законам всемирной справедливости следующий должен быть хотя бы чуть-чуть лучше. Хотя эксперты предрекают обратное. Я все-таки желаю им оптимизма. Берегите себя, своих любимых, друзей, свои семьи и не давайте государству слишком садиться себе на шею.
Беседовала Евгения Горбунова, «Фонтанка.ру»
