ПоделитьсяТрудно найти на пространстве бывшего СССР семью, которой бы не коснулось лихолетье Великой Отечественной. Где бы война так сильно и страшно не прошлась по людским судьбам. Фронтовыми воспоминаниями своей бабушки, бывшей партизанки, делится журналист Игорь Шушарин.
Моя бабушка, Печеневская Нина Константиновна, увы, ушедшая из жизни в позапрошлом году, в период с конца 1942-го по начало 1944-го партизанила в украинских лесах и белорусских болотах. В начале 80-х, когда страна активно готовилась отмечать 40-летие Великой Победы, некое днепропетровское издательство вышло на бабушку через Криворожский совет ветеранов и предложило ей написать подобие мемуаров-воспоминаний. Однако, как это часто бывает, об этом предложении издатели тут же и забыли (чай, не генерал и не маршал, а всего лишь полуграмотная партизанка). Бабушка взялась за дело со всей серьезностью. Как результат – три исписанные тетрадки по 96 листов с незамысловатым названием «Моя судьба. Роман». Предлагаю вам небольшие отрывки из воспоминаний партизанки Нины-большой (так ее звали в отряде, поскольку была у них еще и Нина-маленькая). Авторская стилистика сохранена.
Бой в городе Наровля
В одну ночь, это было где-то в ноябре месяце 1942 года, наш партизанский отряд Боровика зашел в какое-то село за 5 километров, не доходя Наровли, а там уже весь отряд собирался в путь, занимать Наровлю. Строились все роты, и шли все головные силы, только оставался в селе один обоз и ездовые обозы. Было 90 повозок. Когда я сказала командиру роты, что я приболела, он мне сказал оставаться тогда с обозом, а мы как займем Наровлю, разведка за вами приедет. Подошла ко мне Нина Лукавая и спрашивает меня: «Тезка, идешь в Наровлю?» Я говорю: «Да я что-то приболела». Она говорит: «Знаешь что, тезка, хоть ползком ползи, но иди туда, где идет командование, если что, они в любом случае выведут из тупика, и если это только можно, иди. А то здесь остаются только ездовые, да еще много новичков, а вдруг немцы, они могут растеряться».
Так оно потом и было. Я послушала Нину и больная пошла в Наровлю. С нами пошел еще какой-то отряд. Подошли мы на рассвете к Наровле, когда немцы еще крепко спали. Недалеко – почти на окраине – была школа, где и находились немцы в двухэтажном здании. Сначала ударила пушка-45, как ее звали, «миллиметровая», затем подошли роты и ударили по окнам, где жили немцы. Нашу вторую роту послали в засаду на опушку леса, где рядом был расположен по левую сторону парк, по правую сторону были одноэтажные домики и вела дорога в центр города. В парке была немецкая засада, которая и била по нас, а мы по ней. По всему городу шел бой, целый день, по-моему, тогда были отряды и ковпаковского соединения.
На нашем участке из парка отступили через пару часов, и бой прекратился. Приказа не было, чтобы за ними идти. Наша автоматная рота бой вела немного правее, где-то метров за 700 за школой, ближе к центру. Помню, мы стояли на опушке леса, у крайнего домика, и ждали какого-то приказа. До нас в то время подошла медсестра Катюша из автоматной роты. Постояла с нами несколько минут, поставив свою санитарную сумку на нашу повозку, хотела было причесаться. Тут ей кто-то сразу же крикнул из автоматчиков и показал рукой, что возле парка где-то лежит раненый командир автоматного отделения Зозуля. Мне это хорошо тогда запомнилось. Тут же Катюша взяла свою санитарную сумку и побежала к парку. В это время прилетел немецкий самолет, над самым лесом, заметил нас и стал по нас стрелять из пулемета. Кулемзян приказал нам занять оборону в лесу на окраине, и мы все убежали, выпустили из виду Катюшу и думали, что она убежала в свою роту. А когда к вечеру заняли мы Наровлю, уже на другой стороне города нашли Катюшу, всю изуродованную. Нашла ее наша первая рота, и только узнали ее по косам и лентам, что были вплетены в косы. У нее была вырезанная грудь, выколоты глаза, отрублены на руках пальцы, отрезан язык. Такого зверства мы еще никогда не видели и не слышали в то время. По-видимому, она попала в плен, ее пытали фашисты, и она ничего не признавалась.
В тот день мы так ничего и не узнали, как погибла наша Катюша. А узнали только через три дня, когда наше командование послало специально разведчиков в Наровлю, на то место, где она подходила к нам тогда и пошла к раненому командиру Зозуле. Тогда все разведчики узнали, и выяснилось, что, когда Катюша побежала к раненому Зозуле, она только подбежала к нему, в то время шли через парк три немца, тут же выскочила из одного дома женщина и крикнула Кате: «Девушка, тикай до меня, а то вон идут немцы». Катя оглянулась, и действительно шли три немца, и она наверняка рассчитала, что не успеет добежать до своих, и вот тогда заскочила к этой женщине. Эта женщина закрыла ее в кладовую, затем вышла на двор и сказала немцам: «Заберите, у меня партизанка». И вот эти три немца ее забрали. Это слышали и видели жители из соседних домов, которые смотрели в окна и сидели в соседнем подвале. Как потом оказалось, это была жена предателя-полицая. Наши бойцы тогда с ней за Катюшу сполна рассчитались. Нашу Катюшу жители Наровли тогда похоронили ночью в парке с командиром отделения Зозулей. Когда Катюша к Зозуле побежала, он лежал возле парка в небольшой канаве, она его успела ветками прикрыть, чтобы этих три немца, которые потом ее забрали, не заметили Зозулю. Он там и скончался под ветками.
Словом, у нас в г. Наровля было большое горе и большая неудача, хотя наши партизаны немало тогда уничтожили оккупантов и предателей Родины, но и у нас были очень большие потери. Пока мы заняли Наровлю, то у нас кроме потерь в Наровле еще немцы окружили то село, где мы оставляли обоз, и забрали у нас весь обоз из 90 повозок. Ездовых некоторых побили, некоторые успели убежать к нам, а кто Бог знает куда. Вот так бывает на войне – удачи и неудачи. Трудновато нам было после Наровли, но благодаря тому, что у нас в каждом городе, в каждом местечке и в каждом селе были свои хорошие люди, кругом были у нас связные и они нам очень помогали, чем могли, продуктами и с обозом доставали нам лошадей, что было нам необходимо нужно.
В отряде было несколько человек разведчиков, которые день и ночь работали, ездили во все стороны в разведку, где надо было, ходили пешком. Несколько было групп подрывников, которые ходили в диверсию, подрывали мосты, железные дороги, пускали под откос поезда, взрывали склады и так далее. В диверсию бойцы даже писались на списки в очередь добровольно. Шли по пять человек, и девушки ходили в диверсию. Я тоже просилась в диверсию, меня обещал взять Юра Смернов. И комиссар Волков В. Г. обещал послать меня в диверсию в следующий раз, но мы вскорости пошли навстречу фронту.
Вот помню один такой был случай. Наш один боец-разведчик Миша Савкин ходил в Киев по заданию. Там был у нас связной, который работал на ст. Киев, он и рассказал все Савкину, как лучше все сделать. Вот Савкину Мише и удалось где-то на вокзале к составу поезда поставить электромину, которая взрывалась ровно через три часа. Это был эшелон с фашистской живой силой, которая отправлялась на фронт. Этот эшелон взорвался, повредило несколько вагонов, и погибло много немцев, что были в вагонах. За это Савкин был удостоен звания Героя Советского Союза. Однажды помню, мы стояли в лагере, смотрим, идет наша группа подрывников с задания, пять человек. Мы знали, что эти бойцы были из группы Савкина. Вот они идут, и среди них был один одет в немецкую одежду, какой-то вроде бы генерал. Мы увидели и говорим: вот идет группа Савкина с задания и ведет какого-то генерала, а Савкина почему-то нет. Когда группа ближе подошла, мы узнали Савкина в этой немецкой форме. Они ходили на задание где-то в Житомир, и Савкин убил где-то в машине этого генерала и шофера, надел его форму и пришел со своей группой в лагерь.
Бой в местечке Хойники
В Хойниках мне досталось, наверное, как говорят, я родилась в рубашке. После того что я видела и испытала, мне даже самой не верилось, что я в том бою осталась живой и невредимой. Против нас метров 200-300 проходила дорога-большак, которая вела с Ельни в Хойники. По ту сторону дороги тоже сидело отделение бойцов с третьей роты в засаде с нашего отряда. Где-то в начале восьмого утра стали ехать с Ельни в Хойники немецкие крытые машины и бронемашины, их было 6 штук. Когда мы по ним открыли огонь и третья рота стала по ним стрелять, мы били перекрестным огнем. Затем все машины против нас остановились, и они соскочили из машины, стали по нас стрелять. Их было много, человек 200, нас было в отделении человек 25. У нас был один ручной пулемет, четыре автомата, а остальные бойцы были с винтовками. Силы были у нас далеко не равные, и оружие тоже несравнимое. Они нас так укрыли минами, трассирующими полями, что мы все оглохли от разрывов мин. Мы были почти на открытом поле. Они хоть за машины прятались, а у нас такая ложбина, что все видно, как на ладони.
Тогда мы с ними бились семь часов без перебоя, боеприпасы у нас уже на исходе, а конца не было. И мы были в самом тупике от поля. Лежал возле меня рядом наши комроты Кулемзян, Нина Лукавая, наша ротная медсестра, Володя Хвостенко, Николай Сосницкий; по другую сторону, левее, лежали Боря и Ваня, два автоматчика из автоматной роты, их дали нам тогда на подкрепление. Ваня был по национальности узбек, Боря – русский, где-то жил за Москвой. Остальные бойцы лежали подальше от нас, ближе к местечку. И вот я слышу, как говорит Ваня-узбек: «Боря, шмотри, шмотри, упал немец». И только он сказал «упал немец», тут же ему пуля попала прямо в лоб. Мы все увидели с Ниной Лукавой, как он сразу уткнулся лицом в землю и был убит наповал. Все мы расстроились, но бой не прекращали вести. Где-то минут через 20 и Борю убило, он лежал с нами метров за пять от меня, и я все видела. Боре тоже попала пуля в голову, и он мгновенно умер.
За нашим боем где-то на вышке и водокачке наблюдали командир отряда Боровик и комиссар Волков. Они знали, что у нас за семь часов боя боеприпасы на исходе, да и видели, что у нас уже потери. Они послали к нам связного, чтобы мы как-то отступили, но к нам надо было спускаться только с горы, а это был день, и противник все видит, как на ладони, и вот наш связной Беховец Леонид к нам не дополз, его убило. Тогда они видят, что нас там всех перебьют, послали второго связного, какого-то новичка, но и того убило. Те, что были ближе, как-то увидели, наверное, тех связных, что побило, или догадались, что был приказ отступать. Там возле них был убит пулеметчик с ручным пулеметом Иван Беховец, и бойцы уже потащили его на плащ-палатке. А мы еще ничего не знали, что был приказ отступать. А потом я как-то посмотрела направо, где были расположены наши бойцы, а там уже наших никого нет, и смотрим, они уже далеко поползли. Я сказала тогда: «Товарищ командир, смотрите». Он оглянулся, что никого нет, и сказал: «Наверное, был приказ отступать, а мы не слышали». И тут же он мне сказал: «Давай, Нина, отходи». А другим бойцам сказал: «Берите убитых Борю и Ваню на плащ-палатке, и все отходите, а я буду прикрывать сам вас».
И я тогда поползла самая первая по ложбине; когда ползла, смотрю, лежит наш ручной пулемет, а в сумке диски к пулемету. Я подумала, наверное, надо его взять, потому что бойцы будут тащить убитых. Взяла я тот пулемет весом в 9 килограммов на шею, вернее, на плечи, повесила сумку с дисками и стала ползти, в одной руке винтовка английская, в другой – ручной пулемет. Пальто у меня было длинное, наступала коленками на полы, и оно мне очень мешало ползти. А когда я доползла до небольшого мостика, где сбегала вода с ложбины, там мне было надо бежать уже только на гору метров 600-700. Деваться было некуда, надо было бежать. Когда я бежала по горе, оглянулась, все мои были далеко позади. Погода была тихая, было яркое солнышко, и уже было пятнадцать часов дня. Бегу, а немцы меня-то видят, что я бегу по горе, они меня как усыпали свинцовым дождем, я бегу и чувствую, что я сейчас упаду, и у меня разорвется голова, и одежда на мне загорится от зажигательных пуль. Так что мне бой в Хойниках запомнился на всю жизнь. Разве забудешь когда-нибудь тех товарищей: Борю и Ваню-узбека, что были на глазах моих убиты?
Подготовил Игорь Шушарин
Полный вариант статьи читайте в свежем номере газеты «Ваш Тайный Советник» за 8 мая.
