Нельзя исключить, что убийство Бориса Немцова действительно было провокацией, как сразу же стал утверждать Владимир Путин. Совсем недавно Немцов дал интервью, которое вышло с заголовком «Боюсь того, что Путин меня убьет». В подобных ситуациях провокации вполне возможны, но это надо будет все же доказать. Заявление пресс-секретаря президента Дмитрия Пескова: «Со стопроцентной уверенностью можно говорить, что это провокация» -звучит странно. Особенно на фоне заявлений официального представителя СКР Владимира Маркина о том, что следователями рассматриваются еще три версии.
Впрочем, вместо того чтобы гадать, можно уже сейчас обратить внимание на принципиально важные изменения, происходившие в нашей стране за последние три года и сформировавшие такую духовную атмосферу, в которой насилие над политическим противником постепенно становится будничным делом.
Когда в 2005 г. стреляли из гранатомета по автомобилю Анатолия Чубайса, акции подобного рода считались у нас в высших эшелонах власти совершенно недопустимыми преступлениями. Поэтому к полковнику Владимиру Квачкову, обвиненному в покушении, отнеслись со всей строгостью. Кремль явно считал тогда, что стрелять в представителей элиты ни в коем случае нельзя, даже если они непопулярны. Личная судьба Чубайса, может, и не сильно волновала правителей страны, но они понимали: дай волю народной самодеятельности, потом хлопот не оберешься – начнут, не дай бог, стрелять в нас самих.
В таком переходном обществе, как нынешняя Россия, всегда есть маргинальные группировки, которые только что встали с колен и не знают, чем занять руки. Подобное было во Франции, в Германии, в Испании и в других странах в XVIII – XX столетиях. Но если государство жестко пресекает действия экстремистов, а моральные авторитеты жестко осуждают насилие, потенциальные убийцы не получают импульса.
Иное дело, когда государство неформально дает понять населению, что насилие – это нормальный способ решения проблем, а моральные авторитеты постоянно подчеркивают, что зло исходит лишь от тех, кто борется за демократию и за либеральные ценности. В этой духовной атмосфере рост насилия становится неизбежен. Причем не потому, что кто-то лично заказывает убийства (хотя такое тоже может быть), а потому, что военные активисты из народа считают, будто они – совесть нации и борцы за правду. Трудно избежать жертв, если постепенно возрастает вероятность того, что миллионы единомышленников сочтут убийцу героем, и постепенно снижается вероятность того, что за преступление его посадят.
Именно в такой ситуации морального кризиса, подстегивающего жестокость, оказалась Россия в последние три года, то есть после того, как сравнительно мягкие способы удержания власти (по модели Владислава Суркова) были отправлены на свалку и заменены способами весьма радикальными.
Сегодня так называемые казаки могут безнаказанно нагайками хлестать девчонок из Pussy Riot. При этом всем становится ясно, что простую девчонку (о которой пресса даже не вспомнит) тем более могут выпороть, если казакам вдруг не понравится ее поведение.
Сегодня во время публичных акций силовые активисты, вертящиеся возле известных своим радикализмом политиков, могут бить несогласных по лицу. И за это тоже им ничего не будет.
Сегодня набрасываются на журналиста, хотя тот просто освещает ход митинга, а не демонстрирует оппозиционные взгляды.
Из десятков подобных «силовых мелочей» складывается общая картина жизни в стране. Более того, участие множества силовых активистов в донбасском противостоянии научило вчерашних маргиналов переводить мелкое бытовое насилие на уровень гражданской войны. Для человека, вернувшегося с поля боя, убийство – дело привычное. И если моральные авторитеты с телеэкрана твердят, будто мы тоже практически находимся в состоянии войны, поскольку Америка, мол, нас хочет покорить, расчленить, задавить, поставить на колени, потенциальные убийцы начинают действовать. Они начинают сами определять, кто «работает на Америку», и тянутся к оружию, не особо напрягая мозги.
Говорят, что если в спектакле на стене висит ружье, оно обязательно должно выстрелить хотя бы к пятому акту. В России сегодня подвесили сотни ружей, привезенных из Чечни, Донбасса, Южной Осетии. И весьма вероятно, что именно один из таких стволов вчера выстрелил по Борису Немцову.
Таких, как Немцов, убивать, к сожалению, просто. Если при покушении на Чубайса бандитам приходилось гранатой пробивать броню автомобиля, то Борис Ефимович запросто бродил с девушкой по ночной Москве. Он был высоким, красивым парнем, любившим людей и любившим, чтобы его любили. Он часто улыбался, часто бывал остроумным и часто обижал своей иронией тех, кто запросто может схватиться за ружье.
Однажды я был у него дома в Замоскворечье – в той самой квартире, куда, судя по всему, Немцов возвращался прошлой ночью пешком. Борис Ефимович давал интервью для моей пока еще не законченной книги. Мы не были раньше знакомы лично, но Немцов не стал играть в большую шишку и принимать меня в каком-нибудь офисе. Тем более что такового у него по сути дела и не было после ухода со всех государственных постов. Он сам напоил меня чаем и около часа отвечал на вопросы о детстве и юности, о приходе в большую политику, о людях, которые помогли ему сформироваться как настоящему интеллектуалу.
Кухня-гостиная, где мы сидели, была просторной, но не богатой. Из-за приоткрытой двери соседней комнаты виднелся силовой тренажер. Иных признаков роскоши я не заметил. Так живет верхний средний класс. Или, как модно сейчас говорить, креативный класс – люди творческие, люди, умеющие и любящие жить, поскольку на протяжении человеческой жизни можно создать много интересного.
Немцов вышел в политику из науки. Из той физики, которая составляла основу советского ВПК. «Я расскажу тебе, как мы в Нижнем Новгороде работали против рейгановских "Звездных войн"», – сказал он мне тогда, поскольку я интересовался неформальным устройством позднего СССР и тем, как умные люди адаптировались тогда к закостенелой политической системе. Рассказ Немцова даю в примерном пересказе, поскольку после вчерашнего события нет возможности выверить текст с рассказчиком.
– Как Рейган смотрел на проблему СОИ (стратегической оборонной инициативы. – Прим. авт.)? Как в Голливуде. Звездные войны, космические объекты, лазерные лучи сбивают ракеты противника… В общем, красивая картинка. В этом – вся Америка. С нашими ресурсами подобный подход был абсолютно невозможен, а «антиСОИ» приходилось делать. Нужен был космический щит. Как его создать при общей технической отсталости? И вот что придумали для перехвата американских ракет. Если начнется война, мы производим ядерный взрыв в космосе, наполняем пространство радиоактивной дрянью. И если американская ракета проходит через это пространство, она на какое-то время теряет управляемость. В этот момент ее и можно сбить. Такая вот картина. Не Голливуд. Чисто советский подход. Если будешь писать об этом, дай мне вычитать, а то, как не специалист, напутаешь.
Наверное, в плане физики что-то и впрямь напутал, поскольку дать вычитать текст Немцову уже не могу. Но общую атмосферу беседы помню хорошо. И очень хочется вспоминать, как он рассказывал в тот день о 80-х, как улыбался, как под конец разговора подписал книжку: «Дорогому Дмитрию с пожеланием творческих успехов. Россия будет свободной рано или поздно». А затем подошел к окну, за которым виднелась колокольня Ивана Великого. И, стоя на фоне Кремля, сказал:
– Мы туда еще вернемся…
Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге
