Сейчас все опять начнут спорить — сакральная жертва, жертва кровавого режима, предатель или святой, мученик или неудачник. Бабченко ангелом не был, это точно, и сердце за него болит, как за живого человека, и лужа крови под его головой (фото опубликовано) — вовсе не голубая. Кровь человека, который попытался жить и работать так, как и должны, вообще-то, жить те, кто, подписывая свои тексты своей фамилией, априори предполагают, что отвечают за все сказанное и выражают свою позицию.
99% журналистов в России — или тех, кто себя таковыми называют — давно забыли о том, что это такое: увидеть зло и открыто сказать, что оно – зло, увидеть черное и ткнуть читателя носом — да ты посмотри, очнись, увидь наконец, что оно черное. Всегда есть «посредники». Всегда есть интересы редакции, ситуация, соотношение интересов, координация сил. Источники, которых надо не палить. Спонсоры, которых надо беречь. И все старательно выводят вместо «дочь» – «предполагаемая дочь», вместо «украл» – «его имя связывают с», вместо «Иван Иванович Иванов» – «полный тезка». Любимым словом, маскирующим правду, стало «якобы», любимым знаком препинания — кавычки. Когда-то, когда это кончится — ну когда-то кончится, наверное, – кавычкам надо будет поставить мемориал, как способу превратить факт в издевательство над фактом.
Так вот. Аркадий Бабченко прежде всего был не про «якобы». Этого слова в его лексиконе не было никогда. И именно это он называл «журналистикой без посредников» – в то время, когда реальная правда доходит до читателя через океаны, трясины посредников и прокладок, начиная от собственной, приросшей уже к мозгам, самоцензуры и кончая редактурой, субординацией и соображениями о безопасности… Ипотеками, кредитами, зарплатами редакции, коллективом, который надо сохранить и которому надо на что-то жить, иначе закроют, и даже этот кусочек правды не дойдет до читателя. Бабченко был не про вот это все. Бабченко уже давно был не ко двору ни в одном российском СМИ — ни один его текст не прошел бы даже первую ступень «посредничества».
Он был – очнитесь и посмотрите, что вы натворили. Он был то, чего на самом деле ждут от журналиста читатели: чтобы журналист пришел и рассказал то, что видит, знает и чувствует. Без преграды извилистых «интересов» и отношений. Почти двести тысяч русскоязычных читателей в одном только Facebook — разве это не свидетельство огромной, назревшей тоски именно по такой журналистике? Бабченко мог спутать факты или рассказать о новости пятилетней давности, но в одном он никогда не врал — в искренности тона и в свободе выражения чувства. Более русского журналиста в русскоязычном пространстве не было — и больше уже нет. «Правда-матка», кажется, росла у него прямо из живота. Пока редакторы федеральных СМИ изощрялись в SMM и других способах привлечения «трафика», Бабченко делал то, к чему тянулись все: говорил то, что на уме, но просто сказать или не получается, или страшно. Нигде не печатался? Да. Но разве нужна в XXI веке журналисту формальная структура, чтобы донести то, что он хочет сказать. Если, конечно, есть что сказать. А у него всегда — было.
Журналистика без посредников — и расплата за нее. Все смеялись над этим его Яндекс-кошельком, но о его настоящей расплате никто толком не думал. Быть изгоем, бежать из страны, метаться, нигде не приживаться, всегда быть неудобным, не вписываться, не приспосабливаться. Просто не знать — как это делается. Пить, ругаться, материть оппонентов, расплеваться чуть ли не со всеми, кого раньше любил. Тосковать и маскировать тоску усиленно выражаемой ненавистью. Но никогда не изменить себе. Такого камертона у российской прессы больше не будет. Больше никогда не скажешь себе — по крайней мере есть этот безумный Бабченко, чтобы назвать все своими именами. Поколение 2010-х потеряло своего последнего героя. А студентов журфаков уже давно учат другим вещам.
Елена Зеликова, «Фонтанка.ру»
