«Лошадиные объедки казались вкусными, как шоколад». Звезда «Свадьбы в Малиновке» Гелий Сысоев — о том, как выжил в блокаду

Имя Гелия Сысоева находится в книге памяти храма в Кобоне — в списке погибших смертью храбрых в 1942 году. Там не знают, что шестилетний мальчик с удивительным именем чудом избежал смерти, когда колонну с эвакуированными жителями блокадного Ленинграда разбомбили фашисты.

Гелию предстояло пережить две блокадные зимы, вырасти, стать артистом Александринского театра, сыграть Андрейку в «Свадьбе в Малиновке» и еще около сотни ролей в кино, а также озвучить героев голливудских блокбастеров — «Человека-паука», «Облачного атласа» и многих других.

Сегодня 85-летний заслуженный артист России Гелий Борисович каждый месяц выходит на сцену «Театра на Литейном» в спектакле «Поминальная молитва». А летом он снялся в главной роли в короткометражном фильме молодого режиссера Александра Удальцова «Река памяти» — об одиноком старике-ветеране. Этот фильм режиссер и автор сценария посвятил своему ушедшему деду Борису, а реализовать идею помогли продюсер Алексей Неймышев, фонд «Александр» и Александр Сокуров.

Гелий Сысоев рассказал «Фонтанке», как блокада превратила его в несгибаемого оптимиста, из-за чего он не смог стать клоуном и зачем после войны купил дуранду.

Мама

«Моя мама прошла всю войну и получила два тяжелых ранения. Третье ей нанесли в КГБ — тяжелой пепельницей, на допросе. Она ведь сразу после войны у меня еще отсидела, Братскую ГЭС строила. Она никогда о войне не говорила, рассказывала смешные случаи только. Вероятно, есть у человека такая психологическая защита.

Ее муж Ростислав Владимирович закончил перед самой войной гимназию с золотой медалью, что-то необдуманно сказал про Иосифа Виссарионовича и 20 лет лагерей получил. Он каждый раз говорил: если бы меня не сослали, меня бы точно в окопе подстрелили.

Сразу, как началась война, мама ушла на фронт. Она была командиром взвода санитарок-носильщиц. Она потом очень смеялась над актрисами в военных фильмах, которые в юбочках играют, с губами накрашенными. Какие там юбочки — они таскают на себе раненых, у них пропитанные насквозь кровавые штаны.

Мама устроила, чтобы нас с бабушкой — мне тогда было шесть лет — эвакуировали через Кобону, эвакопункт на юго-восточном побережье Ладожского озера. Я мало что помню — только как грузились в машины, очень тесно было. Перед самой Кобоной нас и разбомбили».

Блокада

«Самым страшным было полное непонимание, что будет дальше. Помню постоянные бомбежки. Мы не ходили в бомбоубежище — бабка моя заметила, что лестничная площадка на втором этаже зданий всегда оставалась нетронутой. Она сажала меня верхом на ножную швейную машинку и выкатывала на площадку. Там мы оставались живы. А дома вокруг рушились — я шесть раз менял жилплощадь во время блокады.

Помню, как женщины везут по улице санки с окоченевшими трупами, закрытыми простынями. Подбегаешь, цепляешься за ноги трупа — и катишь с удобством.

Что мы ели? От батьки доставался клей столярный, кисель делали из него. Раньше же все натуральное было, никакой химии. Свечки ели. С бабкой ходили на бадаевские склады, землю собирали, она сладкая была, делали чаек. Помню, как нам на Новый год выдали роскошные куски свиной кожи, и бабка делала студень.

Никогда не поверю, что в таком городе, где было столько магазинов, ресторанов, складов, осталась только сладкая земля. Значит, кто-то жил по-другому? Анатолий Викентьевич Королькевич, замечательный артист Театра музыкальной комедии, написал книгу про блокаду, ее категорически отказались тут печатать, он смог ее опубликовать в Польше. Там я прочитал, что кто-то в блокаду и мясо ел. Я об этом не знал…

Первую контузию помню в 1942 году — поднимаю голову, а в меня летит толь — ну, крыши покрывают им, рубероид. Это здание рушилось. Впереди шла волна, и меня отбросило в подворотню, я влетел в стену, сильно ударился. Мама меня там нашла, под обломками, отволокла в медпункт.

Другой раз от взрыва вылетело стекло, ударило меня по голове, и я язык почти откусил. Мне тогда операцию сделали и кровь перелили — надо же, кто-то в блокадном Ленинграде отдал мне свою кровь.

Когда нас разбомбили под Кобоной, мы вернулись, а карточки все свои потеряли. Возле нашего дома располагались лошади военные. Чтобы их не съели, лошадей охраняли красноармейцы. Им давали дуранду — жмых такой, остатки растений, из которых масло выжали. И мы ночью с бабкой ползли туда — а красноармейцы сразу стреляли, если кто-то приближался к лошадям. Ползли, и то, что лошади выплевывали, собирали. И мне эти огрызки казались вкусными, как шоколад! Когда уже блокаду сняли, я на рынке на Обводном канале у Каменного моста увидел, как продают этот жмых. И купил на три копейки целый его ворох. Принес домой — ну, бабка, сейчас такой вкусноты поедим! А она на меня так странно смотрит. Пробую — а невкусно».

Клоун

«Я и стал артистом, потому что нормальный человек туда не пойдет, а контуженный — самое то. Я еще мог бы запить, конечно, но, видимо, не такая судьба.

Я всю жизнь мечтал быть клоуном. Мне казалось, что клоун — самая добрая профессия, которая существует, — когда дети смеются. Но моя последняя стадия дистрофии, которая развилась в блокаду, а потом всю жизнь сказывалась на моем здоровье, не дала мне такой возможности. Клоун же прежде всего физически должен быть очень хорошо развит. Так что свои комедийные порывы я воплощал в драме.

Я с 13 лет на заводе, закончил там курсы механика по точным морским приборам и попал на флот. А в театральный институт поступил благодаря Аркадию Иосифовичу Кацману. В 19 лет я решил осуществить свою детскую мечту и пошел на вступительные экзамены на актёрский факультет Ленинградского театрального института. Я читал «Мцыри» — со страшными завываниями, голос срывался до визга. Сзади в морской форме сидят мои ребята с флота, мрачно смотрят на приемную комиссию. Они мне заранее пообещали: «Мы этих интеллигентов всех побьем, если тебя не примут». А вся комиссия рыдает. От хохота.

Ну, после такого провала я со своим морским коллективом плетусь по Моховой. И вдруг сзади догоняет Кацман: «Товарищ Сысоев, можно вас на минуточку? Приходите завтра и почитайте "Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру"».

Так я и сделал. Прошло на «ура». С балом 4,9 я единственный из поступающих был. Хотя трагика из меня не получилось. А я всю жизнь мечтал о глубокой роли. Короля Лира хотел сыграть».

Театр

«Я счастливый человек. Моими товарищами по сцене были такие артисты, как Николай Симонов, Николай Черкасов, Василий Меркурьев. И я не был в массовке, в массовку в Театр Пушкина набирали сто человек, и они просто стояли на заднем фоне. А мы работали, эпизодики разыгрывали.

Актер, как и музыкант, должен вставать с утра и до самого выхода на сцену готовить что-то в себе, растить. Если этой напряженной внутренней работы нет — не будет настоящей игры, одни только реплики. Мой друг, актер Валерка Кухарешин, обижался: «Ты мне не так реплику подал». А я все время не так подавал, хулиганил. Меня старики в Пушкинском театре ругали: «Почему ты тут не с той стороны кулис вышел, я текст из-за тебя забыл!» А меня хоть с какой стороны, хоть выброси с потолка — если есть нужное состояние, тебе все равно.

Я об одном жалею — что плохо к себе относился. У меня inferiority complex, как это называется по-английски, комплекс неполноценности. Я даже с жизнью хотел как-то покончить, потому что мне казалось, что не получается у меня ничего на сцене, что я бездарность. И я вышел на Фонтанку, зашел по пояс, смотрю, а вокруг фекалии плавают. И как-то смешно мне стало, нелепо — делать это в таком окружении. Ну я и вылез.

А я влюблен в староанглийский язык. Гамлета третий акт знаю наизусть —

To be, or not to be: that is the question:
Whether 'tis nobler in the mind to suffer
The slings and arrows of outrageous fortune,
Or to take arms against a sea of troubles

And by opposing end them?

Река памяти

«Я не люблю стрелялки, бессмысленные сериалы и кино, не снимаюсь там принципиально. Вот фильм «Т-34» — это же чушь собачья. Фашисты все тупые, у русских обязательно любовь-пряники. Но когда мне режиссер Александр Удальцов предложил сняться в фильме «Река памяти», посвященном его деду, я сказал, что буду сниматься бесплатно. «Только вы мне транспорт организуйте, добираться тяжело», — попросил. Роль была очень сложная, слов почти нет, все нужно через глаза передавать. У режиссера даже сценария написанного не было, он просто показывал мне альбом со своим дедушкой Борисом, рассказывал что-то. Обожаю такие вещи — когда есть простор и нет специальных изобразительных средств.

Мой герой похож на целое поколение. Это те, кто сейчас сохраняют самое основное — нашу память, нашу победу — душой, а не оружием.

Почему после войны такие люди были удивительные, такой энтузиазм у всех был, любовь друг к другу? Когда война закончилась, мы жили в бывшей дворянской квартире, где было 37 съемщиков. И это при одном туалете. И знаете, как мы жили? Во как! Все праздники, кто чего мог, все вытаскивали. Во дворе, набитом дровами, запускали патефон, накрывали на стол.

Те, кто пережили блокаду, отличаются от других. Мы более счастливые. Я живу и радуюсь всему — траве, солнцу. Люди, которые прошли такую школу жизни, которое это пережили, они никогда не будут кого-то ненавидеть, делать подлости.

Теперь все не так. Но когда-нибудь век Калигулы закончится. Жаль только, что если сейчас начнется заваруха — то получат все.

Как можно выступать за войну — я не знаю. А вот тех, кто в ней победил, надо славить. Потому что они перешагнули через самих себя. Чем дальше — тем более одинокими мы становимся. Победившее поколение уходит. «Смертию смерть поправ…»

Когда я родился на 5-й линии Васильевского острова, батька собрал офицеров и они пошли на меня смотреть. Все младенцы в роддоме орали, а я улыбался. Товарищи ему говорят: «Может, даун?» А он им отвечает: «Нет, просто это такой солнечный ребенок. Я назову его Гелием, в честь солнца».

Беседовала Мария Лащева, «Фонтанка.ру»