ПоделитьсяНовый директор Московского художественного академического театра рассказал «Фонтанке» о просьбе Татьяны Дорониной, благодарности Герману Грефу, расставании с Ольгой Бузовой, объяснил, что должен делать МХАТ и как им управлять, а также обозначил свои планы в качестве режиссера.
— Владимир Абрамович, зачем вы купили «билет на войну»? Вы же понимали, на что идете, когда соглашались на директорство во МХАТе, это у вас не первый театр. И, тем не менее, вы берете этот билет.
— Есть театральные традиции. Которые в истории со МХАТом были попраны. Когда мне рассказали всю эту историю, когда я услышал, что там сделали с Татьяной Васильевной Дорониной, более того, когда, оказавшись внутри театра, я узнал подробности, для меня стало абсолютным убеждением, что это не война, а возвращение справедливости. Потому что нельзя так поступать с человеком, который является кавалером всех орденов «За заслуги перед Отечеством», который реально сегодня связывает нас со МХАТом того периода, когда он был единым театром, и это по сути единственная женщина — руководитель театра, потому что Галины Борисовны Волчек с нами, к сожалению, уже нет. Здесь нет никакой войны. Это просто технические действия — всё, что я делал в случае с Михайловским театром и Новосибирским театром, и то, что я сделаю во МХАТе. Но те обстоятельства, в которых оказался театр, беспрецедентны. Я даже не понимаю, что бы было дальше и кто разруливал бы эту ситуацию, если бы я не пришел.
— Сразу ряд вопросов. Те, кто ставил прежних руководителей театра три года назад, — они же никуда далеко не ушли и по-прежнему принимают решения?
— Да, я вчера разговаривал с Владимиром Ростиславовичем Мединским, мы договорились, что встретимся на днях и он расскажет мне, как это всё происходило и какие обязательства брали на себя Бояков (Эдуард Бояков, художественный руководитель МХАТа с декабря 2018 по ноябрь 2021. — Прим. ред.) и команда. Насколько мне известно, из своих обязательств они ни одного не выполнили и полностью обманули тех руководителей, которым что-то обещали.
— Их три года обманывали, а они не видели?
— Бояков — уникальный персонаж. Он смог не только прежним руководителям, а многим людям полностью заморочить голову.
— Что за традиции были попраны?
— Первая и самая важная — уничтожен старый репертуар театра. Не создав ничего нового, никогда нельзя трогать старое. Второе — то, как обошлись с Татьяной Васильевной. Никто не имел права поступить с ней так, как это сделали они. И третий момент. Есть обязательные платежи, которые должны выплачиваться государственным учреждением и на которые деньги всегда должны быть зарезервированы. Это зарплаты, всё, что связано с содержанием здания, и налоги.
— Разве они не платились?
— 28 октября, когда я пришел в театр, то получил СМС от главного бухгалтера: «У нас на счетах 2 миллиона и платежи делать не из чего».
— А куда всё делось?
— Более того, 2 октября театр получил субсидию 58 миллионов, а когда я пришел — не было ни копейки. Это не просто безответственное поведение. Я это понимаю так: человек, который управлял этой ситуацией, вел себя как антрепризник, а не как управленец академического театра. Я благодарю Бога за то, что министр сделала мне это предложение. Минкульт сейчас предпринимает огромные усилия для того, чтобы ситуация в подведомственной ему сфере была стабильная. Случись невыплата зарплаты, это привело бы к большим репутационным потерям.
— Но есть и другие мнения. Вот, например, Антон Красовский с Russia today говорит, что Бояков вернул интерес к театру.
— Полное вранье. У каждого театра есть свое предназначение. Большой и Мариинский театры обязаны хранить наследие. МХАТ обязан хранить наследие Cтаниславского и Немировича-Данченко — Татьяна Васильевна этим и занималась. Красовский как зритель нас не интересует. Нас интересует, что закладывал Станиславский, когда создавал этот театр — общедоступный театр. В 2015 году МХАТ посетили 345 тысяч зрителей. 2016 год — 285 тысяч, 2017 — 265, 2018 — порядка 245 тысяч. Тенденция к понижению по понятной причине — потому что вообще не было денег, Доронина вообще их не просила. Потому что такие, как Красовский и многие другие, за 30 лет не написали о ней ничего хорошего. Она и Соломин в Малом театре были единственными в Москве руководителями, хранившими традицию русского психологического драматического театра. Доронина никому не позволяла показывать голых писек-сисек, не пускала современных авторов (не буду называть фамилии), которые занимали высокие должности и писали пьесы. Она их презирала и потому всегда была c ними в конфронтации, но за счет своего авторитета и масштаба личности не позволяла зайти никому. А когда пришел Бояков, он сразу всё уничтожил. Последняя история с Бузовой показывает, что он устроил там просто балаган. Мы проанализировали: все проекты, включая его знаменитый «Лавр», являются убыточными для театра. Для него — неубыточными. Потому что авторские отчисления только за один «Лавр» порядка миллиона рублей. Это больше, чем мы платим наследникам Прокофьева и Шостаковича. Более того, лицензия сделана бессрочной.
— С Бузовой вы же тоже хайпанули — первым делом отменили постановку «Чудесный грузин», в которой она была занята, и медиа только об этом и говорили.
— Я ни в коем случае не называю этим словом…
— Это я называю.
— Я сделал простую вещь — за два дня до спектакля посмотрел продажи: 225 билетов на 445 тысяч рублей. Ну зачем это?
— Бузова говорит совершенно другое.
— Она может говорить всё что угодно. Но у нас есть документы. Теперь она предъявляет театру какие-то деньги, а я считаю, что это она должна была платить нам за то, что выходит на сцену. Бояков дал всем своим покровителям в Москве слово, что Бузовой больше не будет, и в очередной раз обманул. Когда я увидел, что её поставили в состав 2 ноября, решение принял мгновенно.
— А кто его покровители?
— Я не буду это говорить, это всем известно. Это бездарный спектакль — мы уже расстались не только со спектаклем, но и с режиссером, который его поставил. Бузова на этом фоне, говорят, была не очень плохой — но она не нужна на этой сцене. Миллионы её подписчиков никак не конвертировались в наших зрителей. Я однажды уже рассказывал: Цискаридзе, который давным-давно не танцует, а я уговорил, чтобы он иногда выходил к нам на сцену, — так вот, соотношение его гонорара и дохода театра на сегодняшний день самое эффективное.
— В разных спектаклях МХАТа были задействованы и другие люди, не имеющие отношения к театру.
— Ну почему. Например, был Якубович в «Лавре». Я с ним встретился, и он сказал, что готов выходить бесплатно. Я понимаю, это позиция. Ему это важно.
— Кто вообще может выходить на сцену классического театра? Человек, не имеющий профессионального образования, может?
— Я выпускаю даже тигра на сцену Михайловского. Когда это уместно! У нас выходил, если ты помнишь, Андрей Караулов в спектакле, наш бывший руководитель оперы выпустил его сыграть на гитаре и спеть в «Севильском цирюльнике». Это комическая вставная роль, ну, в принципе, это уместно. По большому счёту, может быть всё что угодно, когда это а) талантливо и б) уместно. Но если это делается ради слова «хайп» — это недопустимо.
— Современная драматургия, современная музыка в классическом театре может быть?
— Вот что меня очень сильно расстраивает… Мне казалось, что я не большой специалист в драматическом театре. Но вот я сейчас начал смотреть старые спектакли, старые записи БДТ при Товстоногове, Малого театра. И вижу, что музыки было очень мало. А сейчас одна музыка, и мне это очень странно. Может быть, я чего-то не понимаю, но есть музыкальный театр — там должна быть музыка. Есть драматические театры, где всё-таки база другая: текст, замысел режиссера, игра актера, контакт со зрителем. А сегодня везде одна музыка. Этого я не понимаю.
— Драматургия современная может быть во МХАТе?
— Конечно, конечно, это и будет. Сейчас первой нашей премьерой будет спектакль «Женщины Есенина» по роману Захара Прилепина.
— Прилепин остается в театре?
— Да, пока да. У меня к нему вопросов нет. Он особо в театре не появляется и не появлялся, у него не было даже своего кабинета.
— Он же зам художественного руководителя?
— Был, да, и сейчас есть, формально. Поскольку нет художественного руководителя, он занимается своими вопросами и готовит премьеру спектакля по своей книге.
— А есть какие-то современные авторы, драматурги, наши, отечественные, которые вам нравятся?
— Конечно.
— Постановки, которые хотелось бы увидеть?
— Да, конечно, мы будем их искать, и уверен, что найдём очень талантливых молодых людей, которые будут с нами взаимодействовать. Я жду встречи с Ксенией Разуваевой, главой Росмолодёжи, мы с ней будем делать огромные программы для привлечения молодёжи во МХАТ. И «Пушкинская карта», я считаю…
— Это отличный проект, «Пушкинская карта»…
— Конечно. Новосибирский театр на сегодняшний день номер один по продажам билетов по «Пушкинской карте» с огромным отрывом. Контент, который мы создали за шесть лет, настолько востребован молодёжью, что мы были поражены.
— Что остаётся в Новосибирске, который вы оставляете? Туда реально пошла молодёжь?
— Мы каждый день продаём от 300 до 500 билетов по «Пушкинской карте».
— Что это за молодёжь, кто это?
— От 14 до 22 лет — и более того, они требуют, чтобы родители с ними ходили. Они хотят для родителей покупать билеты по «Пушкинской карте».
— Почему они пошли в театр? Что они ходят смотреть?
— Потому что контент, который создан в театре, для них очень интересен.
— Какой, что это?
— Все наши спектакли: от «Лебединого озера» до «Тоски», от «Золушки» до «Ромео и Джульетты».
— Это интересно молодёжи?
— Очень, как ни странно. Удивительная вещь, которую никто не понимает: все эти голожопые и мерзопакостные спектакли давным-давно никого не волнуют, они неинтересны публике. Я недавно с Богомоловым на эту тему разговаривал. Он сделал своих «Ромео и Джульетту», но этот продукт только для Москвы. И в Питере, и в Новосибирске все хотят простую и понятную классику, которая сделана очень красиво. Это моя стратегия на протяжении последних 15 лет. Театр должен показывать то, чего ты не увидишь в обыденной жизни. А стратегия Табакова всегда была: посмотри в окно и покажи это в театре. Это две абсолютно разные стратегии.
— Но и та и другая имеют место быть.
— Абсолютно, да. Стратегия Станиславского, когда он создавал Художественный театр, была тоже очень простой: это должен быть общедоступный театр, с одной стороны, а с другой стороны, он должен воспитывать души людей, включая актёров и режиссёров. Мы говорим сейчас про «атмосферу театра», а он говорил, что это место, где воспитываются души людей.
— Вернусь чуть-чуть назад. Вы говорите, что не покупали «билет на войну». Но история с тем же портретом Боякова, который вы показательно снимали в холле театра и выложили запись в Сеть, — это война. Вы же специально это сделали, не просто так. Cделали, чтобы показать, что теперь всё будет по-другому, или чтобы показать Татьяне Васильевне?
— Я это сделал абсолютно случайно. Увидел, что он висит рядом с Татьяной Васильевной, — ну, это невозможно просто. Безусловно, в первую очередь это было её условие, чтобы я убрал этого человека из театра.
— А вы ещё до официального назначения с ней говорили?
— Нет, только после того, как встретился с труппой и ей передали, что я рассказывал на этой встрече. Потом я встретился с её помощником, и она передала через него первое письмо для меня. И первое условие было, чтобы Боякова не было в театре.
— Как труппа отнеслась к вашему появлению?
— На втором собрании уже не было ни одного вопроса. На первом не было ни одного вопроса от ХПЧ и всей администрации. Это означает полное доверие. На втором собрании с труппой тоже не было ни одного вопроса. Они приняли на сегодняшний день всё, что я делаю.
— Вы ведь третий раз проходите это всё?
— Третий, да.
— И сказали в начале, что это уже набор технических действий.
— Абсолютно.
— Рецепт?
— Рецептом со мной поделился Виктор Абрамович Новиков (художественный руководитель театра
— Хоть чуть-чуть, какие это действия?
— Первое и самое важное действие — ты должен точно сформулировать и изложить свою программу коллективу так, чтобы, если у них оставались вопросы, то только глупые. Это главная заповедь. Вторая — ты никогда не должен их обманывать, никогда. Если ты хоть раз обманешь, всё! — это репутация, как девственность. Поэтому должно быть полное доверие. И третий момент, очень важный, — ты должен уметь быстро находить деньги.
— Обещали?
— Уже дали.
— Уже?
— Я никогда не иду в историю, при которой у меня могут быть риски неполучения денег. Это могут быть средства, которые дают мне мои почитатели, число которых на протяжении последних 15 лет только растёт. Они помогают мне, пока я получаю государственное финансирование.
— То есть вас не огорчило совершенно, что фонд помощи театру после смены руководителя сказал, что мы больше не будем работать.
— Вообще ни капельки. Они давали очень маленькие деньги, а у меня цифра — я сказал девочкам, которые занимаются взаимоотношениями с партнёрами, — это минимум 25 миллионов рублей. Это минимум, меньше этой цифры я не разговариваю даже, меня не тревожат.
— В интервью РИА Новости вы сказали, что цензура вам нравится. Вопрос спорный, хотя в советские времена, когда была цензура, появлялись потрясающие спектакли, фильмы, книги. Тем не менее, что такое цензура в нынешних условиях, кто бы её осуществлял?
— В первую очередь, должно быть правильное понимание у руководителей. Какие цели мы ставим, беря у государства деньги? Какой продукт за эти деньги мы представляем зрителям? Зачем мы всё это делаем? И сразу же после этого возникает самоцензура. Потому что, если я истрачу на постановку 70 миллионов и не смогу показать этот спектакль или покажу его 5–10 раз, это безответственное поведение. Например, в Михайловском театре есть спектакли, которые идут по 30 лет. «Лебединое озеро», которое мы недавно поменяли, шло 13 лет. То есть требуется понимание, какой ты продукт производишь, какой контент у тебя может идти на сцене, а какой не может — вот это и есть цензура, вот что это такое.
— А где эта грань? Как быть с этой цензурой, которая у нас сейчас появилась? Даже не толпы, а отдельных людей, которые могут громко выкрикнуть, сказать «мне это не нравится, посмотрите, какой ужас», и тут же поднимается волна негодования…
— Я могу сказать, что есть часть режиссёров и художников, которые только на эту волну и работают. Этот шум им очень нравится. Мы, например, вообще к шуму не имеем никакого отношения. Более того, меня даже критика не интересует. У нас есть собственная публика, это в основном Петербург и Москва. У нас не было туристической стратегии. Это как в любом городе: есть туристические рестораны, а есть рестораны, куда ходят местные, и они очень-очень хорошие. Мы работаем приблизительно по такому же принципу, работаем для тех людей, которые живут в этом городе и которые имеют семью.
— Я уверен, что среди тех, кто приходит каждый день в театр, огромное количество иногородних.
— Они приходят — и хорошо.
— Вы же сделали Михайловский театр модным местом.
— Конечно, но модное место в первую очередь для петербуржцев. Потом уже подтянулись москвичи. Потому что ходить некуда им там, в Москве. Почему они сюда приезжают — потому что Петербург, и можно сходить в Михайловский театр. Это наша стратегия. Меня интересуют только петербуржцы, потому что я их понимаю. Вот москвичей я не понимаю, это ещё впереди. Новосибирцев понимаю очень хорошо, особенно молодёжь. Более того, в Новосибирске многие ходили в театр на меня посмотреть — о, Кехман сидит!
Я оцениваю так: возвращение Татьяны Васильевны в театр — это в год плюс 150 тысяч зрителей. Моё нахождение внутри театра на каждом спектакле — в среднем ещё 75 тысяч. Мы вдвоём приведём приблизительно 225 тысяч, и уже 245 тысяч есть. Когда она ушла из театра, приблизительно 100 тысяч зрителей ушло, не ходят вообще. Если суммировать, может быть примерно полмиллиона зрителей в год. Я надеюсь на 2022 год, если не будет каких-то серьёзных ограничений и мы останемся в 70-процентной заполняемости, а это приблизительно 945 мест и 280–300 спектаклей плюс дополнительные мероприятия, то в результате — порядка 350–400 тысяч зрителей.
— А сколько в Михайловский в год приходит?
— Больше 300 тысяч. Приходило в 19-м году.
— Зачем вам понадобилось второе театральное образование? Сперва продюсер, теперь режиссёр? Чему вы там хотели научиться?
— В ГИТИСе мастера тоже мне говорили: «Вы можете нам преподавать, Владимир Абрамович». Я объясню. Я никогда не влезал в творческий процесс. Но случались такие обстоятельства, при которых в театре возникали конфликты или разногласия между режиссёром, постановочной бригадой и, допустим, художественно-постановочной частью или с кем-то из артистов. В такой ситуации кто-то должен быть арбитром. Формально, чтобы быть арбитром, я должен иметь режиссёрское образование, тогда никто не сможет мне сказать: «А как это вы, Владимир Абрамович, вы же не режиссёр». Поэтому история с формальным образованием для меня важный момент. Но это первая часть Марлезонского балета. А ещё мне было очень важно понять, хотя бы теоретически, могу ли я что-то поставить. Например, Владимир Меньшов поставил всего пять картин. Он был гениальным актёром, но как режиссёр он поставил всего лишь пять фильмов, один из которых получил «Оскар» — «Москва слезам не верит», второй — «Любовь и голуби» и ещё три. Я хочу попробовать поставить как режиссёр одну оперу, один балет. Для начала у меня есть уже названия.
— И какие?
— Не скажу.
— Но это из классики?
— Да — итальянская опера и русский балет. У меня будет хореограф, художник, а я буду режиссировать, придумывать историю. Но первой будет опера. Если Бог даст, это произойдет на нашем фестивале, который мы посвятим 350-летию Петра I, примерно в конце июля — начале августа. Нет, к Петру I это не имеет никакого отношения. Мы хотим использовать неделю между окончанием «Звёзд белых ночей» и началом Зальцбургского фестиваля, чтобы попытаться сделать этот фестиваль ежегодным у нас в Петербурге. Вокруг меня сформировались очень мощные творческие силы, и я могу себе позволить попробовать поэкспериментировать. Спрятаться за Алевтину Иоффе — она выдающийся дирижёр, музыкальный руководитель Михайловского театра. Спрятаться за Вячеслава Окунева, который сделает великолепные декорации и костюмы. А я придумал уже историю, и когда рассказал её Иоффе и Окуневу, им понравилось, и они сказали, что помогут это сделать.
— Несколько лет назад много говорилось о театральной реформе. Сейчас эти разговоры сошли на нет. А как вы считаете, огромное количество государственных театров, которые у нас есть, должно таким и оставаться?
— Нет, конечно, всё должно быть переформатировано. Но для этого должен быть найден момент, когда люди прекратят ходить в театры, которые неинтересны, и они закроются естественным образом. Здесь невозможно административно ничего сделать, это нереально. Уже сейчас мы видим огромное количество театров, которые вообще не имеют бюджета, там средняя зарплата по
— У государства не хватает воли решить этот вопрос?
— Это должны решить зрители, моё мнение. Они закроются, и всё.
— Во МХАТ вы пришли директором. То есть банкротное бремя закончилось?
— Да, три с половиной года прошло.
— Какие сейчас отношения с Германом Грефом, главным взыскателем?
— У нас нет взаимоотношений, к сожалению. Я ему безмерно благодарен. Я за него молюсь, между прочим, всё время. Я ему благодарен за то, что он последователен был в своих действиях.
— И жёсткий.
— Да, достаточно жёстко действовал. Он был введён в заблуждение. Ему сказали, что я украл у него деньги, но это неправда. Я очень надеюсь, что мы всё равно с ним увидимся, и я ему объясню, потому что ни одной копейки «моих денег» никто нигде не нашёл. Если бы нашли хоть одну копейку, которую украл, — я бы сидел давным-давно. В этом была основная проблема Германа Оскаровича. Его кто-то убедил в том, что я украл у него деньги. Я не взял ни одной копейки из компании. Невозможно украсть 350–500 миллионов долларов — это невозможно в нынешнем мире скрыть. И я очень надеюсь, что мы с ним всё-таки объяснимся в какой-то момент.
Беседовал Александр Горшков, «Фонтанка.ру»
