Накануне нового, 2017 года, многие музейщики задавались вопросом: выставки о революции мы в план, конечно, поставили, но вот в каком ключе их делать отмашки так и не получили. Контраст по сравнению со столетием начала Первой мировой войны налицо: тогда патриотическое рвение государственных структур подкрепил мощный профессиональный и общественный запрос на, если не осмысление, то, как минимум, прояснение темы «забытой войны».
О том, что юбилей революции (революций?) проходит вяло, написано много. Выводы экспертов вполне применимы к музейной репрезентации темы. Открыты уже практически все выставки, посвященные 1917 году – не умаляя достоинств каждой, заметим, что большинство из них очень похожи. Все красно, лозунгово, знакомо и шаблонно, изредка красиво. Плакаты, транспаранты, винтовки, матросы, Петров-Водкин, Малевич. Балерина, особняк балерины. Смотря на эту отчетную октябрьско-ноябрьскую демонстрацию, думаешь: какое счастье, что не стали открывать постоянный музей, посвященный дням, потрясшим мир (в отличие от музеев Отечественной и Первой мировой войн, 2012 и 2014 года открытия соответственно). Он бы закрепил это отстраненное поверхностное восприятие 1917-го года как этюда в багровых тонах.
Очевидно, что революции в рефлексии 1917-го не произошло. Хотя кто-то смог порассуждать на эту тему свободно и творчески: слово за современным искусством. Музей стрит-арта на шоссе Революции оправдал свой адрес и все лето радовал креативом программы «Праздник к вам приходит». Немецкий классик Ансельм Кифер погрузил эрмитажную публику во внешне спокойную экспрессию своих огромных полотен, посвященных Велимиру Хлебникову. Специально созданные для выставки картины стали по-настоящему мощным повествованием о революции и человеческом одиночестве. Но мое личное «первое место» за выставку уходящего года о 1917-м уходит Цай Гоцяну и Государственному музею изобразительных искусств им. А.С. Пушкина (ГМИИ им. Пушкина, Москва).
ПоделитьсяЦай Гоцян – один из самых известных художников в мире и, как водится, неизвестный у нас. Поэтому выбор команды музея во главе с Мариной Лошак вызывает особую благодарность. Вместе с мастером они смогли за два года работы создать шедевр. Смело и открыто, без лапидарности и по-настоящему творчески. Правда, очередь из страждущих приложиться к нему не наблюдалась, дверь в музей осталась не выломанной, и без полевой кухни обошлось.
Если серьезно, то блокбастером этот неспешный философский разговор и не мог стать. Тон беседы Цай Гоцяна со зрителем не терпит суеты и шумихи. С восточной сдержанностью и спокойствием нас приглашают подумать не о красных и белых, вождях и жертвах, а о течении времени, одним из проявлений которого является революция.
За несколько месяцев до открытия выставки, музей обратился к москвичам с необычной просьбой – пожертвовать детские коляски и кроватки. Неудивительный призыв при подготовке современных инсталляций (для Фабра, например, Эрмитаж искал старые заводские станки). Критики вспомнили коляску с плачущим ребенком из знаменитой сцены на лестнице в «Броненосце Потемкин» Эйзенштейна. Ждали обыгрывания этой темы, но результат превзошел все ожидания. Силуэт главного здания музея оказался полностью закрыт огромной, доходящей до портика, грудой собранных атрибутов детства, сквозь которые прорастают живые березы. В сентябре их листья вполне жизнерадостно шумели, а по мере экспансии осени – жухли и опадали. Нетривиальное начало разговора о революции. Естественная смена природного состояния, буквально вырастающая из колыбели.
После такого вступления вид знаменитой лестницы Пушкинского музея уже не удивляет. Ее пространство стало усеченным из-за натянутого над головой тончайшего шелка с выжженной надписью. Огромные буквы прямо над головой не сразу складываются в сознании в цельную фразу, что не мешает восхищаться техникой исполнения этой кириллической каллиграфии. Расположение на лестнице сделало ее эпиграфом и, одновременно, эпилогом экспозиции. Едва уловимые воздушные ожоги на чистейшем белом полотне постепенно образуют строчку «Интернационала»: «НИКТО НЕ ДАСТ НАМ ИЗБАВЛЕНЬЯ: НИ БОГ, НИ ЦАРЬ И НИ ГЕРОЙ». Незаслуженно подзабытая формула.
Цай Гоцян известен как гений пиротехнических картин, в прямом смысле пишущий порохом. Он готовит пиротехнические смеси разных составов, рассыпает их на холсте с подготовленными шаблонами каких-то сцен или надписей и производит взрыв. Результат полностью предугадать невозможно: как отпечатаются пороховые «волны» от взрыва и перенесется рисунок с вырезанного шаблона? Подготовка таких работ сродни ритуалу.
Взрыв – идеальное революционное слово. Тем интереснее, что для художника это способ мирного созидательного процесса. Творчество Гоцяна показывает, что уметь разжечь пламя недостаточно. Надо быть в состоянии его контролировать.
Два пороховых полотна колоссальных размеров, «Река» и «Сад», расположились в центральном зале музея. Основу композиций составляют десятки плакатов и фотографий, сделанных за последние сто лет. Пороховая техника превращает их в «негативы»: среди причудливого вихря следов взрыва всплывают белые силуэты самых разных людей, частные образы и известные символы. Сложность замысла и уникальность исполнения делают задачу описать увиденное едва ли выполнимой. Усиливает впечатление центр зала, превращенный в невысокое, но огромное по площади поле «взошедшей пшеницы». Мини-колосья местами примяты и образуют какой-то странный рисунок. Непонятные круги, видные только с воздуха, явно инопланетного происхождения – типичная история про НЛО. Разгадку дает огромное зеркало на потолке: в отражении видно, что затоптанные колосья образуют гигантский серп и молот в окружении небольших звезд.
По большому счету нам словно не хотят ничего конкретного сказать. Нет оценок, узнаваемой атрибутики разговора о 1917-м – ничего, что ждешь от заявленной темы. На баннерах с названием выставки выведено что-то в духе «+Я ОКТЯБРЬ». При ближайшем рассмотрении надпись оказывается двумя китайскими иероглифами и их русским переводом. Октябрь – идеальный месяц для чуткого размышления и саморефлексии. Ради создания этого настроения художник беспроигрышно взял в союзники Чайковского – в залах царит «Осень» из «Времен года». Музыка сопровождает единственную видеоинсталляцию на экспозиции: проект дневного салюта на Красной площади в честь столетия революции. Художник-пиротехник предложил провести фейерверк-размышление. Оказывается, огненные картины в небе могут быть не только ликующе праздничными, но напротив, умиротворяющими своей глубиной.
Гулко раздающийся залп громыхает как жестяной лист и замирает в воздухе вместе с тающими на экране звездами. Залп за залпом, пятиконечные фигурки с детских советских рисунков вырастают над Красной площадью, заполняют собой небо и, растворяясь, падают вниз, заливая все алым. Главный советский знак с выстрелом возносится выше своего рубинового собрата на Спасской башне и неминуемо исчезает мелкими капельками, как распыленная кровь. Взмывают в небо и стремительно рассеиваются словно фломастером начертанные даты «1917-2017». Непривычное сочетание цифр, надо сказать.
У этой инсталляции стоит много людей. Большинство снимает на видео, искренне улыбаясь вспышкам в небе. Празднику не стыдно радоваться, а любой фейерверк, хоть во дворе на Новый год, вызывает у нас ажиотаж и позу оператора. Тем более, когда ясно, что никакого салюта, ни в прямом, ни в переносном смысле, октябрь текущего года не принесет.
