ПоделитьсяОчередной — можно сказать, традиционный — концерт пианиста Григория Соколова прошёл в Большом зале петербургской Филармонии.
Французский философ Жорж Сорель первый в новейшей истории начал рассматривать миф как движущую силу истории и даже «средство организации масс». Он также полагал, что для мифа не играет роли сколько-нибудь близкое соответствие реальным событиям: важен движущий мотив и эмоциональный потенциал серии драматических образов, которые миф порождает в умах. И еще – что миф должен представать как нечто единое, цельное и неделимое, и тогда никакой анализ не сможет его разрушить.
Григорий Соколов — это идеальный миф нашего времени, когда мифотворчество накрепко сплавилось с технологиями управления массовым сознанием. Говоря современным языком, «Григорий Соколов» — это бренд, а гениальность музыканта заключается в том, что создал он его сам, основываясь на каком-то (возможно, интуитивном) знании уже много лет назад.
Он нелюдим, немногословен, замкнут в себе — вот она, загадочность гения! Он практически не записывается в студии (исключение, подтверждающее правило, составил его недавний сольный концерт в театре Сhamps Elysée, поскольку снимал его сам знаменитый Бруно Монсенжон — автор фильма «Рихтер непокоренный») — и потому билеты на его концерты распродаются практически вообще безо всякой рекламы. И какова публика на этих концертах! Нужно быть Гоголем, чтобы описать причудливую толпу из профессиональных (и не очень) музыкантов – концертирующих пианистов и убелённых сединами консерваторских учёных мужей, положивших жизнь на написание теоретических трудов о том, как надо играть на фортепиано. Городские сумасшедшие и преданные поклонницы, «просвещённые» чиновники и уже изрядно истаявший пласт той интеллигенции из поколения «физиков и лириков», которые идут на Соколова в силу того, что «такой концерт нельзя не посетить».
Поделиться
Однако не только их привлекает возможность приобщиться к «высокой» культуре, противостоящей басковым, киркоровым и иже с ними: новообращённость «бизнес-леди» в коктейльных нарядах и «предпринимателей» в новеньких костюмах безжалостно выдавали звонившие мобильные телефоны (рингтоны неофитских телефонов исторгали такие разухабистые мотивчики, рядом с которыми опереточный канкан показался бы скорбным хоралом).
Григорий Соколов как личность — это тайна за семью печатями. Вся информация о Соколове строго дозирована — но всё, что известно, повторяется с привязчивостью легкомысленной песенки вот уже много лет. Григорий Соколов — это масштаб, это сверхчеловек, это — гений. Армия его преданных поклонников (численности которой позавидует любая звезда оперы или балета) расскажет вам о Соколове всё (точнее, всё, что положено знать простому смертному): родился в Ленинграде, первый сольный концерт дал в 12 лет, закончил питерские десятилетку и Консерваторию, в шестнадцатилетнем возрасте получил Первую премию на Конкурсе имени Чайковского. Играет он две программы за сезон, в Москве с некоторых пор не выступает вовсе, а в Питере играет, как правило, только один раз в год — и все адепты творчества пианиста из Москвы каждую весну дружно устремляются на берега Невы. Вам с благоговением расскажут о том, что Он (именно так) отказался от концертов в Лондоне, поскольку снятие отпечатков пальцев для получения визы «считает для себя унизительным»; что «Шопен (Шуман, Шуберт, Бетховен — нужное подчеркнуть) у него “особенный”» (правда, не уточняют, у кого же — «заурядный»).
Всё это свидетельствует не только о благополучном функционировании бренда «Григорий Соколов», но и о явлении куда более прискорбном: фактическом слиянии культуры «массовой» и «высокой». Французский органист и музыкальный критик Бернар Гавоти ещё в прошлом веке отмечал, что если критик «придаст слову его ценность и смысл», то это значит «равным образом возбудить недовольство читателей и артистов, ибо и те, и другие ожидают крайних суждений, степеней превосходных. Виртуоз останется недовольным, если не объявить его не знающим себе равных. А слушателю всегда приятно поверить, что г-н Х. или Y. – «лучший исполнитель своего поколения»; это избавит его от дальнейших сравнений, позволяя безмятежно аплодировать». Потому и аплодируют безмятежно на «элитных» концертах «модным» певицам и дирижёрам нувориши (виноват: «бизнес-элита»), для которых имена Анны Моффо, Натали Дессей или Фьоренцы Чедолинс — пустой звук, а словосочетания Бруно Вальтер или Клаудио Аббадо звучат почти неотличимо от «Реми Мартен».
Что же касается концерта «человека-бренда» Григория Соколова, то он прошёл с вполне предсказуемым успехом. В первом отделении были исполнены Вторая партита Баха до минор и Семь фантазий Брамса, соч. 116. Безупречная форма, богатые градации звука, ясного и красивого (хотя часто неодушевлённого и даже стерильного) — одним словом, всё comme il faut — осталось непонятным только одно: зачем пианист играл эти вещи.
Баха, конечно, можно играть как угодно — в том числе и «романтично»: это доказали все, от Бузони до Гульда и Горовица. Но (в отличие, например, от «Меблировочной музыки» Эрика Сати) Бах не предназначал свои опусы для игры «ни о чём». Я не побоюсь и такого весьма банального вопроса: что, собственно, г-н Соколов хотел сказать своим слушателям? Образно выражаясь, его музицирование напоминало некоего школьника-отличника, вымахавшего до огромных размеров: всё чисто, всё красиво; тут forte, там — piano... и при этом как-то всё «по-школьному». Часто говорят, что архитектура — это застывшая музыка; а у Соколова музыка — это звучащая архитектура: добротные, красивые, крепко и на века сложенные здания, сплошь симметричные и холодные на ощупь.
Во втором отделении г-н Соколов исполнил Сонату фа-минор Шумана — и вновь всё напоминало большой и прекрасный по форме, красиво расписанный, но герметично закупоренный сосуд. «Необычайная погруженность в себя» — вещь, конечно, хорошая. Однако концертирующий пианист, всё-таки, профессия экстравертная; как правило, человек выходит на сцену в том случае, если ему есть, что сообщить людям. Кроме Сонаты фа-минор, в программе второго отделения ничего не значилось: время было рачительно рассчитано на «бисы»: не играть же «третье отделение», в конце концов!
Критики, разумеется, будут писать о «новых прочтениях», «скрытых смыслах», «концептуальности»; о «глубинах» или «высотах», или даже о «спорных трактовках». Однако художника, как известно, судят по его же собственным законам. Умиротворённый комфорт и уют — вот, пожалуй, единственное, что явно чувствовалось в соответствовавшей всем самым строгим ГОСТам игре пианиста. Так что следующего появления в Петербурге Григория Соколова в апреле 2011 года можно будет дожидаться в dolce far niente, полном безмятежного покоя: судя по всему, этот бренд ещё не скоро выйдет из моды.
Кирилл Веселаго, Фонтанка.ру
