О кино с Алексеем Гусевым: Кое-что про Вирасетакула, Каннский фестиваль, а также «УС», который отклеился

อภิชาติพงศ์ วีระเศรษฐกุล: так зовут режиссера, который минувшим вечером получил из рук председателя каннского жюри Тима Бертона Золотую пальмовую ветвь. «ลุงบุญมีระลึกชาติ» – а так называется победивший фильм. Но для тех, кто недальновидно пренебрегает изучением тайского, можно и перевести: режиссера зовут Апичатпонг Вирасетакул, фильм же называется «Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни». Горе вам, дикторы новостей культуры; зря вы насмехались над коллегами, докладывавшими об исландских вулканах.

Но кто же мог предполагать? До сих пор Сиам – он же Таиланд – был известен лишь котами, близнецами и королем, влюбленным в английскую учительницу. Ничто из этого, прямо сказать, наличия собственной кинематографии не предвещало. Тем более – стóящей пальмового золота.

Легко предположить, что, присудив главный приз представителю нации, до сих пор на кинокарте мира не значившейся вовсе (о братьях Пан – были такие – лучше промолчим), Тим Бертон всего лишь стремился к эпатажу (раз уж с «Алисой» недополучилось); легко, слишком легко. Что такое таиландское кино в целом, положим, западнее Непала мало кому известно, но фамилия Вирасетакула в западную кинопрессу ныне попадает не впервые: еще в начале года престижный американский журнал Film Comment опубликовал список 50 лучших фильмов минувшего десятилетия, и два Вирасетакуловых опуса вошли в первую десятку. Да и вообще в среде западных кинокритиков таиландский вундеркинд считается едва ли не самым многообещающим из всех, кто начал снимать кино в XXI веке.

Из чего не следует, что никакой «погони за новизной» в решении жюри не было вовсе: была, как не быть, вот уж лет тридцать, как она обязательным этапом входит в каннское многоборье. Меньше всего на Лазурном Берегу стремятся проводить состязание старперов. Неправ будет тот, кто за победной арией сиамского гостя услышит всего-навсего политкорректное расшаркивание старушки Европы, которая давно уже пытается сдать в утиль свой старый кованый сундучок с надписью «Бремя белого человека» и для этого кидается на шею кому ни попадя. В конце концов, если Европа чем-то взаправду и отличается от прочего мира, то именно тем, что крепче других выучила несколько стародавних фраз, из которых одни надо всегда помнить, иные же – наоборот, никогда не употреблять. И среди этих последних есть и такая: «Из Назарета может ли быть что доброе?»

Из Таиланда, как выяснилось, может. Российские каннские обозреватели, по отечественной нашей потребности в четкой паспортной прописке, характеризовали фильм про памятливого дядюшку Бунми в основном как мистическую сказку (притчу, легенду – Проппа они помнят не очень-то). Это как фильмы братьев Коэнов называть черными комедиями, и даже еще хуже. Вирасетакул в своих фильмах не то чтобы нарушает привычные формы повествования – он их попросту игнорирует. Может титры в середину фильма вставить. Или рассказать несколько историй одновременно – не параллельно, а именно одновременно. Ведь дядюшка Бунми так хорошо помнит свои прошлые жизни по той простой причине, что всё еще живет их. Линейное развитие времени – вообще западное, греко-римское изобретение; на Востоке время существует в форме своеобразных эонов, которые на равных плавают по океану вечности: одна жизнь, другая, третья, и все рядышком. Другое сознание, другое восприятие; и всё, что понадобилось Вирасетакулу, чтобы учинить свой гевалт среди западных кинокритиков, – перевести это восточное мировосприятие на киноязык без скидок на существующую, западную традицию. Тихонько миновать все устоявшиеся каноны: экранной драматургии, экранного времени – и предложить взамен нечто столь же почтенное, столь же древнее, но совершенно неведомое. Остается лишь надеяться, что в тайской традиции ветвь пальмы столь же почетна, сколь и в средиземноморской. А то еще выяснится, что там она означает что-нибудь вроде нашего подорожника…

Анализировать распределение прочих каннских призов, помельче, – занятие праздное и несложное, вдогонку-то. Каннский пресс-корпус в один голос твердил: конкурсная программа слабая, слабейшая за многие годы, и потому ни одно решение жюри особого шума не вызвало. «Большой приз жюри» достался фильму Ксавье Бовуа «Люди и боги»? Что ж, в Каннах всегда поощряли национальное левокатолическое кино, еще со времен Мориса Пиала. Одобрения это у большей части критики не встречало, лишь вызывало раздражение; но традиция жива, традиция специфически французская, и не из «простых», так что отнеслись с пониманием, как к экологическому акту. За режиссуру награжден Матье Амальрик? Пусть; во-первых, его все любят, во-вторых, он и вправду старался. Лучшим сценаристом признан кореец Ли Чан Дон? Почему бы и не Ли Чан Дон? Актерские призы ушли к Жюльетт Бинош и Хавьеру Бардему? Тут возражений и вовсе не предвидится. Бардем поделил свой приз с куда менее именитым итальянцем Элио Джермано, знакомым (но навряд ли запомнившимся) отечественному зрителю разве что по главной роли в плохом фильме Дарио Ардженто «Любите ли вы Хичкока?». Впрочем, Даниэле Лукетти, снявший Джермано в конкурсном фильме «Новая жизнь», – режиссер весьма средний, из тех, что никогда «не мешают актерам играть», потому что не имеют для этого никаких оснований (у хороших режиссеров эти основания обычно есть); а итальянец, если ему не мешать играть, при удачном стечении обстоятельств на каннский приз наиграет без труда. Наконец, был еще «простой», никакими эпитетами не снабженный «приз жюри», который достался фильму «Кричащий человек», поставленному Махамат-Салехом Харуном, что родом из Республики Чад. Но это уж фирменный ход бертоновской режиссуры: трэшевый прием, блокирующий саму возможность обсуждения. Что сказать о кинематографе Чада? Никакого сравнения с таиландским.

Так что вопросы если и возникали, то лишь по поводу фильмов, вовсе обойденных вниманием жюри. Прежде всего по поводу «Еще одного года» Майка Ли, на протяжении всего фестиваля бывшего фаворитом критики. Тут, однако, ответ парадоксален, но прост: Майк Ли – и так каннский любимец, имеющий в своем багаже и Золотую пальмовую ветвь, и приз за режиссуру. От него не убудет, а Канны перво-наперво должны торить дорогу молодым. Вот снял бы, положим, Майк Ли что-то из ряда – из своего ряда – вон выходящее, совершенно неожиданное: тогда другой разговор. А так – ну да, гений, и всем это известно, и всё такой же гений, как прежде… Нет интриги – нет и повода для обсуждения. Эта логика может казаться справедливой или нет. Но это – каннская логика.

В соответствии с ней же не заметило жюри и другого британского гения (собственно, их там, на острове, уже много лет как всего два, если всуе не поминать о Гринуэе) – Кена Лоуча. А с фильмами Китано и Бертрана Тавернье и логики никакой особой не понадобилось. В конкурс их пригласили, как приглашают в гости старых друзей, все недостатки которых давно известны наперечет; и даже когда эти недостатки – почему-нибудь – вдруг чудовищно разрастаются, затмевая собой все былые достоинства, от дома друзьям, разумеется, не отказывают; но горячо хвалить их за эти недостатки было бы всё же чересчур. Пусть посидят, чаю попьют. У всех бывают неудачные дни.

Единственное, пожалуй, что в решении жюри по-настоящему обидно, – это полностью проигнорированный игровой дебют Сергея Лозницы «Счастье мое». Но и тут странностей-то нет. Реалии российской глубинки, запечатленные выдающимся документалистом с документальной беспощадностью (деятели молодого российского кино могут дальше играть по своим песочницам хоть в школу, хоть в больницу), показались на западный взгляд столь недостоверными и нарочитыми, что фильм провели по разряду гротескных стилизаций. Как ни забавно, но «они там» действительно всё еще не могут осознать, что «мы тут» Кафку таки сделали былью. Подобный же казус случился в Каннах 12 лет назад, когда при полном недоумении местного истеблишмента состоялась премьера германовского «Хрусталева». Перед Германом, помнится, потом отдельно извинялись – за непонимание. Там это, пожалуй, было уместно; но у Лозницы совсем иной темперамент. Он человек спокойный и молодой; если кто не понял, снимет еще один фильм и объяснит еще раз. Всё так же: не повышая тона, мягко и беспощадно.

Ах да, еще же Михалков. О, это очень хитрый человек! Одно присутствие его фильма (ну, того самого, который вслух не называют) в каннском конкурсе – тому живое свидетельство. И как же все мы опасались, что Тим Бертон, с его-то любовью к трэшу, возьмет да брякнет, ничтоже сумняшеся, каннского золота на михалковский опус. Но трэш у Михалкова уж больно специфический. И сам Михалков, как уже было замечено, уж больно хитрый человек. Он заранее пригласил Бертона почетным гостем на Московский фестиваль. Наверное, он вправду полагал, что когда тебя покупают за такую цену, ты должен быть польщен. Но Бертон, как на грех, оказался сообразителен лишь наполовину. И понял только, что его покупают. А вот про высокую оказанную ему честь – приехать на Московский международный фестиваль – не понял совсем. Это потому, что он совсем не такой хитрый, как Михалков. Ну да оно и к лучшему.

Алексей Гусев
«Фонтанка.ру»

Фото: festival-cannes.fr.

О новостях кино и новинках проката читайте в рубрике «Кино»