Обескровленная крепость: Владимир Машков и его команда в экранизации повести Бориса Васильева «В списках не значился»

В прокат вышла военно-историческая драма «В списках не значился» по одноименной повести Бориса Васильева 1974 года. Самое известное лицо в фильме принадлежит одному из продюсеров — Владимиру Машкову, сыгравшему старшину Степана Матвеевича. Главного героя Колю Плужникова и других молодых защитников Брестской крепости играют актеры Московского театра Олега Табакова, которым руководит Машков.

Заметная доля театральной условности присуща новой экранизации, режиссером которой выступил Сергей Коротаев. Если сравнивать с уже имеющейся киноверсией «В списках не значился» — фильмом Андрея Малюкова «Я — русский солдат» 1995 года, то в нынешнем варианте гораздо меньше следов режиссерской индивидуальности. Это сугубо продюсерский проект, вылизанный до блеска в плане зрелищности, соответствующий голливудским кондициям и вполне удовлетворительный как способ заинтересовать юного зрителя, который не слишком любит читать, но с удовольствием воспримет эстетику компьютерной игры, образующей в фильме интересный гибрид с театральностью.

В принципе, авторы нынешней экранизации отнеслись к первоисточнику с пиететом, без особых вольностей, насколько это позволяет двухчасовой хронометраж. Как и в случае с фильмом «Я — русский солдат», пришлось пожертвовать длинной васильевской экспозицией, хотя в ней немало любопытных деталей, обрисовывающих и характер героя, и его кармическую миссию как самоотверженного защитника, который будет до последнего охранять то, что считает нужным, будь то чужие чемоданы или старая крепость, «истекающая живой человеческой кровью», по выражению Васильева.

Однако внимательному читателю повести трудно не заметить мелкие изменения в деталях, в которых сложно уловить какой-то смысл, кроме желания кинематографистов продемонстрировать свободу в обращении с первоисточником: мол, как пожелаем, так и сделаем.

Например, ресторан, где герой проводит первый вечер по прибытии в Брест, перед тем как отправиться в крепость, запросто переименуем из «Беларуси» в «Ренессанс». Чем была плоха «Беларусь», совершенно непонятно.

Педантичные зрители могут придраться и к другим переделкам, в частности географического характера. В одной из начальных сцен, где Плужников знакомится с будущими сослуживцами, рассказывающими о себе, один называет свой гомельский адрес, другой представляется как «смоленский», что соответствует васильевскому тексту, но третий внезапно сообщает: «А я из-под Красноярска, деревня Горячий Ключ». Город Горячий Ключ существует в Краснодарском крае, а в Красноярском есть деревня Золотой Ключ, но в любом случае непонятно, зачем понадобилась авторам фильма эта дополнительная вымышленная локация? Что она добавляет к сюжету и что меняет в характере и отношениях персонажей? Разве что наводит на предположения, что в Брестскую крепость пробрался какой-то шпион, нетвердо выучивший легенду.

Передав основную сюжетную канву исходного текста (с аккуратной хронологической разметкой в виде титров: «12 день войны», «22 день войны», «54 день войны»… и закадровым голосом Машкова, в нужные моменты зачитывающим васильевский текст), авторы фильма не стали углубляться в мистико-религиозную подоплеку повести, где последняя перед эпилогом фраза недвусмысленно уподобляет Колю Плужникова Христу: «Он упал на спину, навзничь, широко раскинув руки, подставив солнцу невидящие, широко открытые глаза. Упал свободным и после жизни, смертию смерть поправ».

В фильме Коротаева юный герой Владислава Миллера к финалу усилиями гримеров и постижеров и правда приобретает сходство с измученным и изможденным Иисусом Христом, но в отличие от Васильева, пытавшегося забраться под кожу своих героев, кинематографисты чаще скользят по поверхности, предпочитая плакатную наглядность психологической глубине и тонкости. Именно поэтому в фильме можно увидеть эпизод, где Плужников бросается в атаку с красным знаменем — сцена, совершенно немыслимая в контексте васильевской повести, где знамя, которое ни в коем случае не должно достаться врагу, появляется значительно позже и выступает как своего рода аналог плащаницы, опять-таки с завуалированным религиозным подтекстом.

А иногда авторы фильма понимают первоисточник чересчур буквально. Вот, скажем, Плужников размышляет о жестоком законе войны, по которому жизнь последнего выжившего оплачена кровью погибших раньше него: «С удивительной ясностью он видел сейчас их всех. Всех, кто, прикрывая его, бросался вперед, бросался не колеблясь, не раздумывая, движимый чем‑то непонятным, непостижимым для него». И действительно, иллюстрируя эти мысли героя, в финале все персонажи, погибающие на протяжении фильма, вдруг возникают за его спиной, как для коллективной фотографии, чистенькие и отмытые от крови и копоти, чтобы братски или отечески похлопать Плужникова по спине и тут же исчезнуть.

Это, пожалуй, одно из самых сомнительных художественных решений, хотя, вероятно, за ним стояло исключительно благое намерение авторов быть максимально наглядными и доходчивыми для юного зрителя, а не отпугивать его сложными оттенками смысла, заложенными в васильевской повести.

Но тогда уж в стремлении понравиться молодежи можно было бы смелее пойти дальше и более наглядно показать, что еще в 1974-м советский писатель Борис Васильев обогнал голливудского режиссера Квентина Тарантино как альтернативный историк и чуть не позволил Коле Плужникову застрелить Гитлера, приехавшего погулять по Брестской крепости: «Плужников не знал и никогда не узнал, кто посетил Брестскую крепость в конце лета сорок первого года. Не знал, иначе выпустил бы весь диск в сторону фашистского парада. Не знал, что видит сейчас уменьшенную расстоянием крохотную фигурку того, чей личный приказ обрушил 22 июня в три часа пятнадцать минут по местному времени первый залп на эту самую крепость».

Остается надежда, что, может быть, следующее поколение кинематографистов все-таки доведет до логического конца идею Васильева, допустившего в своей истории сослагательное наклонение, и юный советский лейтенант-снайпер сможет хотя бы на киноэкране приблизить конец Второй мировой, убив Гитлера гораздо раньше, чем персонажи «Бесславных ублюдков».

Лидия Маслова, специально для «Фонтанки.ру»