Анатомия явки с протестом

Споры о туманной доставке Леонида Развозжаева из Киева. Болезненная новость о его явке с повинной. Наконец, 24 октября на встрече с правозащитниками оппозиционер заявил о пытках. Конечно, роль Халтурина на суде обещана Удальцову, но и за Леонидом последнее слово. Только все же не стоит наговаривать на семью Путина. Правильные явки в кабинеты не заходят последние лет сто.

Или почти.

Как порой кто-то все же наблюдает снежного человека, так раз в десятилетие пишутся и концептуальные явки с повинной.

По крайней мере, ветераны передают эти былины по цепочке.

Чем чаще пересказ, тем мучительнее сомнения.

Так уж случилось, что автор статьи этих явок принял столько, что в советское время можно было на ту макулатуру выменять дефицитный роман "Признание Мегре".

И как часто начинались повести XIX века, однажды мне посчастливилось познакомиться с совестливым человеком.

Тогда, осенью 1985 года, вечерело. В кабинет зашел пехотный полковник в форме и с порога заявил о том, что ему необходимо признаться в тяжком.

Бывает.

Присаживайтесь.

Взрослый офицер рассказал, как под Гатчиной он совершил наезд на пешехода, не смог справиться с испугом и скрылся. Он третьи сутки не спит, жить так больше не может. Созвонился.

Выяснилось, что потерпевший отделался испугом с переломом, а номер машины никто не запомнил. Было мощное желание объяснить гостю, чтобы он валил домой, что он сам себя уже наказал, но жажда оказалась одолимой, и им под мою диктовку был заполнен протокол явки с повинной.

Потому что напротив меня сидел честный человек, который категорически не разбирается в мире, куда заглянул. Значит, я ему все от души разложу, мы обнимемся, а ночью он вновь передумает и придет к другому оперу. И вновь по совести все расскажет. Заодно и о визите ко мне. Другой, может, будет не похож на меня. Опасность.

Эта история рассказана сотню раз в разных милицейских компаниях. Мало кто верил в артефакт.

Право разъясняет немудреную процедуру явки доходчиво: если органы следствия располагали сведениями о преступлении и задержанному лицу было известно об этом, то подтверждение им факта не может расцениваться как явка с повинной.

Но к теории мы обращаемся, если практика заходит в тупик. Сегодня на дворе время для теории некомфортное.

Кремль звонит руководителю канала, НТВ сигнализирует прокатом "Анатомии протеста", вдруг ошарашенные депутаты и сенаторы требуют расправы с врагами единодушия, органы вздыхают, а реагировать вынуждены.

Ни малейшего предубеждения - сплошная гордость и демонизация единства.

Отсюда везде и всюду явки пишутся как удобно. За последние сто лет ничего не изменилось. В практике уголовного розыска это делается с огоньком: например, нащупывается лежбище налетчиков, выбивается им дверь, столкновение с мордобоем, колка без особых доказательств и с рукосуйством, выискивание слабого звена, разжевывание ему низкой истины, мол, если сдашь коллег по ночному ремеслу, то пройдешь краями. Идеологически хилый ерзает, потеет, соглашается на подписку о невыезде. Тогда его убеждают, что явка смягчает вину. Совсем тупым книжку на нужном месте показывают. О том, что, по легенде блатного мира, она увеличивает срок, умалчивают.

Клиент соглашается, и вот через час опера предоставляют следователю фирменный протокол явки - штемпель, подпись. Следователь знает правила игры и не задает идиотских вопросов - куда и при каких обстоятельствах пришел раскаявшийся, к кому именно он обратился, отчего так казенно и складно изложен текст и каковы мотивации.

Если же все-таки сотрудник юстиции начинает дурака валять, то жулик в коалиции с сыщиком требует смены собеседника ввиду профнеадекватности последнего.

Разумеется, явку пишут под диктовку. И не потому, что задержанный не согласен с сутью излагаемого, а потому, что сам он настрочит честно, но неразборчиво с процессуальной точки зрения. Эта мизансцена красочнее всего запечатлена в "Месте встречи", где Жеглов не согласился со стилем Колывановой: "Я, Манька-Облигация".

Чуть позже адвокат, которого все же допустили до бумаг, натыкается на явку. Юрист сам все понимает. Либо он впоследствии взывает к великодушию судьи, размахивая явкой, либо он инициирует процедуру отказа от базового заявления. И в ход идет единственный аргумент - подзащитного пытали. В ответ на это полицейские и тюремщики представляют отчет, изобилующий пропусками в графе «обращения к врачу». И в том и в другом случае судья не верит, но поступает несимметрично убеждению. Если подсудимый на явке стоит как на клятве, то это смягчает, если "били", значит, отрицает очевидное и перевоспитание возможно только в условиях изоляции.

Все вышеперечисленное - таблица умножения. С теми, кто этого не понимает, человек в погонах будет говорить, как с ребенком - аутентично. То есть строго официально, постоянно ссылаясь на Конституцию. См. новеллу о честном полковнике в начале текста.

В битве инакомыслящего Леонида Развозжаева с Голиафом, судя по всему, приключилась та же история. В Киеве его остановили люди в штатском. Они доходчиво объяснили ему, что все решено верховными. Читай: Бурбоны - это всерьез и надолго. Короче, кричи не кричи... Вскоре он убедился в этом благодаря бесцеремонной слаженности родов войск двух стран.

Перед тем как зачитать права, Леониду долго рассказывали, как инакодействующих прослушивали да отслеживали. Итого: мордовские лагеря плюс слабое утешение на "Эхе Москвы". И только после предложили выход: он не бьется в истерике при пересечении госграницы, для порядка получает арест, пишет явку, отсыпается как человек на простынях и через некоторое время получает свое условно. Отточено, как талон на повидло в диетической столовой.

Теперь, как мы знаем из сетевых новостей, 24 октября к Развозжаеву все же допустили правозащитников. Леонид рассказал о пытках. СК начал проверку, и уже появились сообщения правоохранителей, что за медицинской помощью никто не обращался.

Калька. Предположение, предложенное ленинградцем Бродским о том, что крестить и висеть на кресте - вещи немного разные, оспорили немногие.

Чтобы уйти от неприглядной интонации, когда судят о судьбе со стороны, можно вспомнить две аксиомы. Они известны персонажам, часто встречающимся со следователем.

Первая: лучше с властью не спорить; если уж невтерпеж, то лучше не подставляться; если уж попался, то сознаваться не поздно и на суде. И бери все на себя - за группу больше дают.

Последняя: в делах подельников могут разобраться только сами подельники.

Мудрости несколько противоречат, но такова диалектика борьбы последние несколько тысяч лет.

Так что искренними явками с повинной не пахнет и запаха их не предвидится. Ущербность в одном – это лишь подобие выхода. И для человека с ружьем, и для испугавшегося.

А еще говорят, что однажды слышали чистосердечное признание. Но это уже религиозные глубины.

Запоминается последнее предложение. В нашем контексте каждому уместно произнести вслух следующее утверждение: «Я ни разу не видел человека, в здравом уме добровольно заявившего на самого себя».

Евгений Вышенков, «Фонтанка. ру»