«Реквием» Верди в Мариинке: Смерть – не трагедия, а встреча с детством (фото)

«Реквием» Верди, сочинение «слепленное из золота, грязи, крови и желчи», как писал о музыке великого итальянца другой, не менее великий француз, Жорж Бизе, обрело сценическую жизнь на сцене Мариинского театра. Эту жизнь вдохнул в траурную мессу Даниэле Финци Паска, режиссер Цирка Дю Солей, один из самых поэтичных и тонких лириков театра наших дней.

Мода на театральные постановки ораториальных сочинений началась относительно недавно. Пожалуй, отсчет стоит вести с прогремевших на весь мир «Johannes Passion» («Страсти по Иоанну») Боба Уилсона – эта постановка прокатилась по многим сценам мира, и имела невероятный успех. Попытки облечь в сценические (и более того – балетные, пластические) образы литургическую музыку, конечно, предпринимались и ранее. Не всегда эти опыты оказывались удачны: стоит вспомнить в этой связи Олега Кулика, чья постановка Vespri della Beata Vergine Клаудио Монтеверди («Вечерня Девы Марии») в театре Шатле потерпела сокрушительное фиаско. Гораздо легче поддаются сценической интерпретации, скажем, оратории Генделя: там, по крайней мере, присутствует некий сюжет, характеры персонажей очерчены в драматических речетативах и ариях, есть ярко выраженная повествовательность.

Однако же не стоит встраивать в этот ряд работу Даниэле Финци Паски, итальянца, явно прижившегося в Мариинском театре после спектакля-фантазии на темы «Аиды» Верди. Потому что видение Паски – по первой профессии, напомню, циркового клоуна и акробата, а также постановщика поэтичных шоу в Цирке дю Солей - это особенная оптика, которая резко отличает его от других. Паска смотрит на мир удивленно, наивно, радостно. И этот непосредственный, «невзрослый» взгляд неожиданно прозревает за сверкающей амальгамой вещного мира иные миры: хрустальные сферы, в которых грубая, косная, тяжелая материя не имеет значения. Именно эту идею – послойного обнажения жизни по ту сторону смерти, восхождения к сияющим небесам, – Паска воплощает в спектакле по «Реквиему» Верди, оставаясь полностью верен смыслу и духу этой музыки.

Иконография спектакля проста и узнаваема: клубятся в вышине курчавые, пышные барочные облака, словно перелетевшие на сцену с полотен Гвидо Рени. Переливается лазурью светлое небо, в котором кувыркаются ангелы с пушистыми крылами (ощущение полета ангелов достигается сложной системой зеркал). Жаркое адское пламя закручивается в зловещую воронку, которая притягивает и засасывает грешные души – а в это время грохочет и воет грозно-стремительный хор Dies Irae («День гнева»).

Но – по порядку. Сразу же после тихой прелюдии, когда все три занавеса, наконец, подняты, на сцене, раскрытой во всю глубину, виден огромный, прозрачный, будто бы мыльный пузырь; он легко колеблется под детскими руками, внутри него плещутся снопы света совсем иной природы – белые, переливающиеся радужными красками. Паска отзывается на музыку Requiem Aeternam («Вечный покой»), не мудрствуя лукаво: девочка с красным мячиком в руках, упомянутые ангелы в белых туниках (и опять – привет живописцам-академистам Гвидо Рени и Аннибале Карраччи), хор, стоящий плотными рядами, и поющий с завязанными глазами. Красные повязки на глазах символизируют страх незнания, или тьму заблуждений. Люди страшатся смерти, ибо не знают ее. Лишь в момент Lacrimosa - («Слезная») плавная мелодия, исполненная неизъяснимой печали и умиротворения утишает тревогу, усмиряет ужас, утоляет печали – и люди разных сословий и поколений снимают повязки с глаз, дабы увидеть величие господа, явленное в красоте божьего мира. Неважно, где находятся они – по ту, или по эту сторону бытия. Мир един; все в нем пронизано невидимыми скрепами и нитями.

В буклете к «Реквиему» цитируются бесхитростные письма детей к Богу: «Вчера в школе объявили, что ты есть. Здравствуй», «У детей должен быть свой Бог. Славный добрый Богиненок», «Мне нравится, когда небо все больше и больше облакачивается».

Сила Паски-режиссера - в том, что он сохранил в себе эту непосредственность детства. И нас, зрителей, он призывает «стать, как дети». В его вселенной славный добрый Богиненок сидит на престоле, воздвигнутом в кудрявой раме «облакаченного» неба. И к нему можно запросто заглянуть, если вдруг красный мячик, с которым играет девочка в голубом платье закатится к подножью престола.

Зрелище, придуманное Паска, его женой Жюли, вместе с его постоянной командой – сценографом Жаном Рабассом, художником по свету Алексисом Боулсом, видеодизайнером Роберто Виталини, художницей по костюмам Джованной Буцци, и музыка «Реквиема», знакомая до последней ноты, представляли собой странный контраст ожидаемого и неожиданного. Оркестр, ведомый Гергиевым, явно почуял эту странность. Во всяком случае, Гергиев начал инструментальную прелюдию таинственно и глухо, под стать медленно поднимающимся занавесам. Позже его неукротимая энергия нашла выход в яростных вихрях Dies Irae - и оркестр зазвучал привычно мощно, сильно, экспрессивно, подхватив стремительную хоровую волну: благо, «Реквием» в Маринке исполняется часто, не менее пяти раз за сезон.

Самым слабым звеном оказались певцы: даже Злата Булычева, опытная певица, с прекрасным меццо, звучала как-то хлипко и неубедительно, не сумев насытить партию подлинно живым смыслом. Ансамбль певцов – сопрано Виктория Ястребова, тенор Сергей Семишкур, бас Илья Банник – оказался ниже среднего и выбивался из общего, высокого уровня постановки. Это обстоятельство, да еще назойливый и беспрестанный шум телевизионных камер, в которых, как назло, в самых тихих местах включалась система охлаждения, изрядно подпортили впечатление от премьеры.

Гюляра Садых-заде
Фото: пресс-служба Мариинского театра/Наташа Разина