ПоделитьсяВ сентябре общественную организацию «Альтернатива», которая борется с рабством, после пропажи его прежнего руководителя возглавил Евгений Рассказов. Широкой публике он больше известен по позывному Топаз и по участию ДРШГ «Русич», о взглядах которой в последнее время много говорят в связи с кейсом ее участника Славяна.
«Фонтанка» поговорила с Евгением Рассказовым о том, какое место он занял в «Альтернативе», собирается ли бывший боец «Русича» спасать из рабства мигрантов и зачем он выставил скандальное фото 20 апреля.
О руководстве «Альтернативой» и пропаже её основателя
— В своем официальном обращении вы говорите, что «взяли шефство» над «Альтернативой». Что это значит? Можно ли сказать, что вы теперь возглавляете движение?
— Да, я являюсь фактическим руководителем. Все административные решения, связанные с оперативной работой, со спасением людей и так далее, сейчас принимаю в конечном итоге я. Но, тем не менее, у нас [есть] совет сотрудников, которые уже давно работают в организации.
— Сотрудники еще надеются на то, что Мельников найдется (в сентябре 2022 года руководитель «Альтернативы» Олег Мельников пропал в Харьковской области. — Прим. ред.)?
— Да, безусловно. Сейчас, когда я поставлю организацию обратно в рабочее русло, когда мы станем снова выполнять большой поток заявок, соответственно, привлекать больше ресурсов в организацию, я хочу открыть еще дополнительную сферу деятельности. Хочу в зоне боевых действий заниматься поиском пропавших без вести и, возможно, способствовать спасению людей из военного плена. Тогда у нас будет больше доступа к информации и возможностей как-то повлиять на ситуацию. Сотрудники, конечно, верят, что все еще не потеряно.
— После его исчезновения не было информации о том, где он может находиться, жив он вообще или нет?
— Нет, никакой информации не было. Запросы были как в официальные ведомства украинские, так и в общественные фонды, в том числе в организации, которые связаны с Организацией Объединенных Наций. Неофициальные ответы были вполне себе честные: если бы он был пленен, то, вероятнее всего, попал бы в обменный фонд. Если он был пленен людьми, нечистыми на руку, то, скорее всего, они бы быстро поняли, что человек это необычный, и охотно бы вышли на связь, потребовав выкуп. Значит, остается наиболее вероятный вариант, что во время этой суматохи наступления он был убит и, собственно, погребен. Тем не менее, пока мы не установили точную информацию, никаких выводов не делаем и будем предпринимать меры по поиску руководителя.
— В публикации «Альтернативы» говорится, что раньше вы были их сотрудником. Когда и как долго?
— Это было, по-моему, в 2018 году. Я год трудился в организации, брал самые сложные задачи, куда выезжал всегда один, в другие города или соседние страны. Выполнял задачи по поиску людей, спасению из рабства. Я тогда уже вышел с первой командировки, в 2016 году прекратил участие в боевых действиях. Ну, соответственно, «Альтернатива» к тому моменту уже вообще не имела никаких связей с воинскими организациями. И по сей день «Альтернатива» даже под моим фактическим руководством остается в первую очередь правозащитной волонтерской организацией, которая деполитизирована. Мне абсолютно наплевать на национальные, идеологические и прочие моменты, когда речь касается деятельности организаций. Я четко разделяю эти моменты.
— То есть раньше «Альтернатива» была связана с воинскими организациями?
— Нет, она не была связана. Но раньше функционировала одна из, скажем так, линий деятельности организаций по помощи в освобождении военнопленных. Тогда в этом было больше целесообразности, потому что ополчение Донбасса не было организацией, подконтрольной органам государственной власти Российской Федерации, и с украинской стороны было очень много добровольческих батальонов, которые не подчинялись фактически руководству страны. По этой причине была острая необходимость для существования такой деятельности.
— Как вы пришли в организацию на этот раз?
— Я с самого начала знал, что ребята продолжают трудиться в условиях ограниченных ресурсов, в условиях отсутствия фактического руководителя. Так получается, что у меня, благодаря информационной деятельности, есть ресурс как информационный, так и некоторый экономический. Я могу позволить себе помочь организации, поэтому принял такое решение.
— То есть вы сами предложили помощь?
— Да.
Об источниках финансирования и возвращении на фронт
— Какие кейсы вы планируете решать прямо сейчас? Можете привести примеры успешных кейсов и неудачных?
— Мы уже вытащили человека из Иркутска, детдомовца. Парень по исполнении 18 лет покинул приют, должен был находиться в особом учреждении, где они дожидаются, когда им государство выдаст квартиру. Туда подъехал человек, предложил ему жилье, работу. Парень поехал и благополучно попал на несколько лет в рабство, где его избивали. У него группа инвалидности, психогенный энурез... Он в таком психологическом состоянии, что не очень сильно отдает себе отчет в реальности. Его вытащили, сейчас доставили в Москву, будем делать об этом уже полноценный сюжет. Кроме того, параллельно сейчас идет работа вытащить девушку с Кавказа, которая находится в очень сильном семейном насилии. В аналогичной ситуации вытащили девушку из Севастополя. В принципе, сейчас много кейсов, я назвал те, по которым мы сейчас активно работаем.
— А неудачные истории были в последнее время, когда не удалось по каким-то причинам помочь человеку?
— В последнее время нет, потому что сейчас организация только набирает свои былые объемы работы. Когда был пик, конечно, были неудачные моменты, они освещались в СМИ. Когда из-за проволочек дипломатических ведомств третьих стран не удалось вовремя помочь девушкам, которые находились в сексуальном рабстве. И там буквально из-за простоя в неделю девушки покончили с собой.
Люди, которые находятся в рабстве, нередко оказываются запуганы злоумышленниками. Для нас неудачей также считается, когда у нас есть, по сути, все факты, налицо состав преступления, но ни мы, ни сотрудники полиции не можем предпринять каких-либо действий по освобождению этих людей, пока они не заявят о том, что им нужна помощь. И не подкрепят это какими-то правовыми актами типа заявления в полицию. До этих пор мы никаких действий предпринимать не можем.
— На какие средства сейчас будет существовать «Альтернатива»? В организации заявляли, что большую часть расходов из личных средств покрывал Мельников. Вы говорите, что хотите открыть новое направление, расширить штат. На что?
— В настоящий момент все еще есть пожертвования частные в организацию. Кроме этого, есть, скажем так, не только люди, которые скидываются по 100, по 200 рублей. Буквально вот позавчера командир военнослужащих безвозмездно передал в пользование организации автомобиль. Иногда это люди состоятельные, которые могут позволить себе какие-то серьезные инвестиции.
Ну и я же не сейчас, не завтра хочу это сделать. Я хочу показать работу, несколько громких резонансных дел провернуть и уже с этого момента призвать людей к какой-то серьезной поддержке. Уже тогда провести переговоры на каких-либо условиях, начиная от просто безвозмездной поддержки, заканчивая рекламой, с организациями, которые позволят нам более свободно и полноценно работать. Объективно «Альтернатива» все еще остается одной из единственных, если вообще не единственной организацией, которая ведет свою деятельность против всех видов современного рабства.
— Вы больше не планируете участвовать в боевых действиях? Если планируете, то как это можно совместить с работой в «Альтернативе»?
— Нет, сейчас не планирую, потому что, помимо «Альтернативы», у меня есть еще личный гуманитарный проект, который занимается помощью гражданским людям в зоне боевых действий. И я понимаю, что взял на себя слишком много ответственности за людей. Я не могу просто их бросить и поехать на фронт. Но понятно, что если мне придет повестка каким-то образом, я бегать от неё не буду.
Поделиться— Как вообще сочетается участие в боевых действиях и работа в НКО? У многих вызвало диссонанс, что вернувшийся с фронта человек решил заняться невоенной благотворительностью. В интервью вы говорили очень жестокие вещи, это резонирует с привычным образом благотворителя (в одной из стрим-трансляций Рассказов рассуждал о сексуальном возбуждении, которое возникает при убийстве. — Прим. ред.)
— Конечно, это резонирует, и так и должно быть. Если человек является жестоким и для своего врага, и для своего народа, этот человек не воин и не защитник народа. Этот человек, скорее всего, просто убийца и преступник. Я все-таки придерживаюсь позиции, что беспощадным и жестоким нужно быть к врагу, а для народа всегда нужно предоставлять максимальную любовь, помощь и поддержку. Это не то место, где нужно оголять клыки. Ведь в этом же, в принципе, суть солдата. Почему солдата в любой стране представляют другом и ребенка, и старика, и кого угодно? Но это не отменяет того, что этот же солдат на территории врага будет страшным оружием.
О денацификации и аналогиях
— Будете ли вы вызволять из рабства трудовых мигрантов? Или, скажем, если запустится ваш новый проект по вызволению из плена, принимать заявки от украинцев?
— Конечно. Я прекрасно понимаю, что беря на себя руководство такой организацией, я беру на себя огромную ответственность. В нашей стране на самом деле очень мало по-настоящему рабочих, по-настоящему честных правозащитных организаций, которые борются против таких вот пока еще не урегулированных полноценно законом моментов. И если я превращу это просто в еще один инструмент войны, коих и так предостаточно на самом деле, то грош цена моей деятельности и грош цена моим словам.
Мне все-таки хочется создать организацию, которая покажет людям, что, несмотря на то, что идет [военный конфликт] (и [он] очень важен), есть дела, которые вне флагов, вне политики, вне идеологии необходимо решать. Потому что это общечеловеческие вопросы гуманизма. Если мы не будем решать их, если мы не будем пропагандировать их решение, то очень скоро мы поймем, что нам не за что воевать.
— Ваше отношение к мигрантам этому не помешает?
— Нет, не помешает. У меня, во-первых, враждебное отношение к незаконным мигрантам, которые нарушают закон моей страны и угрожают физически моему народу и всем жителям в моей стране. Во-вторых, [у меня] враждебное отношение к людям, которые способствуют тому, чтобы здесь было очень много незаконных мигрантов. Потому что это не защищенные ни социально, ни законно группы лиц, которые очень часто становятся не только преступниками, это понятно, но и жертвами преступлений, которых нам потом приходится спасать.
У меня нет никаких проблем с этим. Я с радостью этих людей буду спасать по нескольким причинам. Первая причина: так как мы все таки строим великую страну, великое общество, первое, о чем мы должны думать, это закон. По закону, эти люди, как бы к ним кто ни относился, не должны находиться в рабстве. Во-вторых, зачастую, оказывая помощь этим людям, мы помогаем им вернуться домой. И эти люди потом у себя дома рассказывают, что лучше сюда если ехать, то легально, нормально оформляться, потому что мне повезло встретить ребят из «Альтернативы», а кому-то не повезло.
— Знаете, все-таки не похоже, что вы только против незаконных мигрантов выступаете. Буквально месяц назад оставили пост, в котором разницы между легальными и нелегальными мигрантами не делали.
— Конечно, но вы воспримите этот мой пост в общем контексте, после каких ситуаций я это написал. И уже в эмоциональном состоянии таком раскачанном я это написал. Какая была альтернатива? Что, нужно было написать, что давайте выходить на улицы, какие-то кровопролития устраивать? Нет, это ни в коем случае не допустимо. Я предложил хотя бы маленькую инициативу общественную, которая бы поспособствовала тому, чтобы мигрантов стало меньше в нашей стране. Потому что это действительно очень серьезная проблема, которая создает опасность как для самих мигрантов, так и для граждан нашей страны.
— Как вы сейчас охарактеризуете свое видение национального вопроса? Вы можете назвать себя сейчас или в прошлом националистом или неонацистом?
— Сейчас я активно стремлюсь к тому, чтобы не вешать на себя ярлыков. Я хочу считать и называть себя простым русским человеком. Во мне нет шовинизма. Я просто хочу, чтобы у нас на улицах было спокойно, потому что, помимо всего прочего, сейчас идет [вооруженный конфликт]. Если допустить любой насильственный кризис внутри страны, это, знаете, как карточный домик начнет сыпаться. Подвергнется опасности обороноспособность у нас на линии фронта; обороноспособность, пониженная на линии фронта, усилит политический кризис внутри страны. Политический кризис усилит социальный кризис, социальный кризис усилит вопросы национальные и так далее, и тому подобное. У нас начнется полнейший хаос.
Моя позиция ни в коем случае не националистическая. Сейчас я человек, который пытается сделать все, что от нас зависит, чтобы просто сохранить закон и порядок на наших улицах. Потому что, помимо всего прочего, я относительно недавно стал отцом, и сейчас я стал размышлять, что на этих улицах не только мне гулять и веселые лозунги выкрикивать, а на этих улицах еще и моему ребенку расти и становиться умным, сильным и счастливым человеком.
— А в прошлом?
— Я могу сказать, что в прошлом моя позиция была более радикальной, потому что у меня было, скажем так, намного меньше власти, которую дает какой-то информационный ресурс и репутация среди людей. Я мог позволять себе более легкомысленные поступки, высказывания, чем я могу позволить сейчас. Сейчас я понимаю, что за людей, которые меня слушают, и за людей, которые следят за моей деятельностью, я несу огромную ответственность. Эти люди мне доверяют. Могу ли я сказать, что я был нацистом? Нет. Националистом? Определенно.
— В прошлом году 20 апреля вы опубликовали свое фото, где на фоне стоял «КАМАЗ» с цифрами 88. Можете как-то прокомментировать? Это шутка такая?
— Конечно. Я в тот момент находился в зоне боевых действий. Тогда вражеская пропаганда достигала просто апофеоза абсурда и бреда, высасывали нацистов просто из пальца. И в какой-то степени это был в абсолютном смысле троллинг вражеской пропаганды. Парень, который стоит рядом со мной на фотографиях, с красными шнурками, это одесский еврей. Думаю, нацист из него получился не очень.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
— Есть ли парадокс в том, что в «денацификации» участвуют люди, которые раньше открыто называли себя неонацистами и носили соответствующую символику? Или денацификация, на ваш взгляд, не основная цель боевых действий?
— На мой взгляд, с обеих сторон конфликта любые размышления о правой и левой риторике являются абсолютно абсурдными, потому что эта риторика в условиях современного мира абсолютно устарела. Люди, которые в 2023 году продолжают размахивать флагами с символикой Третьего рейха, являются просто политически неграмотными либо не рассматривают себя как тех, кто участвует в решении каких-то глобальных проблем. [Это] люди, которые, скажем так, слишком недальновидные и не хотят анализировать то, что происходит на самом деле сейчас.
Сейчас нет ни Третьего рейха, ни СССР, зато сейчас есть повальные шовинизм и русофобия, которым болеет весь западный мир. И есть мы. Я абсолютно буду счастлив, если все европейские нации будут жить в мире и взаимопонимании. Если среднеазиаты перестанут ехать к нам и найдут место себе в своих странах, я буду за них очень рад. Я никому не желаю никакой отмены, смерти и прочего. В то же время я постоянно являюсь свидетелем того, что русский человек постоянно подвергается нападкам и дискриминации со стороны не только радикальных слоев общества в западных и других странах, но и со стороны уже системно-политической элиты и СМИ. И, как следствие, имеем, что имеем. Кого здесь уместнее называть в общественно принятом смысле фашистом, нацистом и так далее?
— Что думаете про слова депутата Картаполова о том, что если человек участвует в СВО, он уже автоматически от неонацистских взглядов отказался и «исправился»? Может быть, это необязательное условие, чтобы бороться с теми, кого у нас называют украинскими неонацистами?
— Я ведь вам, по сути, на этот вопрос ответил. Понимаете, есть много кого. На стороне противника есть сражающиеся люди, которые считают себя ультралевыми, есть на нашей стороне как ультралевые, так и ультраправые. По факту, кроме как потакание модной повесточке и риторике, разговор об этом вообще ничего не решает. Есть вещи поважнее. Сейчас, по большому счету, мировая тенденция — призывы к геноциду нашего народа. Неужели здесь есть место для разговора о каких-то там неонацистах с какой-то стороны конфликта? Есть просто мы, которые хотят, чтобы нас не трогали, и есть они, которые хотят нас уничтожить.
Беседовала Алина Ампелонская,
«Фонтанка.ру»
