Изумруд из кровостока: суета с ювелиркой в детективе Карена Шахназарова «Хитровка. Знак четырех»

Новый фильм Карена Шахназарова «Хитровка. Знак четырех» носит гибридный характер: детективная интрига заимствована из повести Артура Конана Дойла, но действие помещено в московские трущобы, описанные в очерках Владимира Гиляровского. Функции Шерлока Холмса и доктора Ватсона берут на себя криминальный репортер Гиляровский и режиссер МХТ Станиславский.

Сама по себе идея скрестить две литературные фактуры выглядит чрезвычайно заманчиво и вполне могла обернуться юмористическим постмодернистским аттракционом в духе фильмов Гая Ричи о «Шерлоке Холмсе». Тем более, что у самого Гиляровского можно найти подсказку к стилистическому решению русско-британского криминального микса: «Хитров рынок почему-то в моем воображении рисовался Лондоном, которого я никогда не видел. Лондон мне всегда представлялся самым туманным местом в Европе, а Хитров рынок, несомненно, самым туманным местом в Москве».

Зловещих хитровских туманов, которые очень живописно преподносит Гиляровский, в фильме нет, он вообще производит какое-то безвоздушное впечатление и снят словно в одной грандиозной «мосфильмовской» декорации (вероятно, в том самом киногороде, который был построен для шахназаровского «Всадника по имени Смерть», и с тех пор исправно служит кинематографистам). Несмотря на несколько натурных сцен с драками и погоней на катерах, в целом трудно отделаться от ощущения, что ты смотришь костюмную пьесу. Эта стилистика задается с первого же эпизода, когда на задекорированной под ночлежку сцене МХТ Константин Сергеевич Станиславский (Константин Крюков) никак не может нащупать зерно роли Сатина и мусолит хрестоматийный монолог из пьесы «На дне»: «Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они… нет! — это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном!»

Чтобы преодолеть творческий кризис, Станиславский решает опуститься на дно по-настоящему и обращается к знаменитому автору «острых репортажей» Владимиру Гиляровскому (Михаил Пореченков) с просьбой показать ему Хитровку, о которой кинематографический дядя Гиляй отзывается довольно высокопарно: «На Хитровке царит насилие и все пороки мира, но вряд ли вы найдете более свободное место».

Художники по костюмам не воспользовались тем, что Гиляровский, культивировавший свою близость к народу во внешнем облике, представлял собой довольно экзотическое зрелище и любил щеголять в бекеше и папахе, с длинными казачьими усами (как на картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», для которой он позировал). В фильме герой Пореченкова одет в приличный, но невыразительный костюмчик, и усы его не бросают никакого вызова общественному мнению.

Зато свой имидж простолюдина Гиляровский проявляет в гастрономических предпочтениях во время совместного обеда со Станиславским и Немировичем-Данченко (Александр Олешко) в понтовом ресторане (роль «Славянского базара» исполняет петербургский «Палкинъ»), где щей не подают, и приходится довольствоваться телячьим студнем под водочку (творческая интеллигенция заказывает какие-то деликатесы со сложными названиями и бутылку лафита).

В другом заведении общепита, страшном хитровском трактире «Каторга», персонаж Пореченкова близко к тексту пересказывает ту часть очерков Гиляровского, где речь идет о торговле детьми, а также знакомит Станиславского с главной героиней фильма (Анфиса Черных). Красавица-содержанка по кличке Княжна, погибающая от побоев очередного ревнивого сожителя, действительно упоминается в заметках Гиляровского, но авторы фильма прокачивают этот эпизодический персонаж до габаритов полноценной femme fatale. Она не только распевает французские шансонетки и танцует качучу, но и крадет кошельки, а также является марухой легендарного хитровского вора Балдоха. После его гибели княжна становится наследницей главного артефакта, вокруг которого постепенно вырастает гора трупов и закручивается детективная интрига, — это массивное ожерелье с огромным изумрудом «Искра Востока» (на слух звучит как «из кровостока», и, возможно, это тот редкий случай, когда сценаристам пришла охота пошутить, хотя бы таким фонетическим образом).

За громоздким колье охотится таинственный англичанин (Алексей Вертков) в компании маленького дикаря с Андаманских островов (Егор Боршняков), стреляющего отравленными дротиками. Эта часть истории многим зрителям знакома по четвертой части шерлокианы Игоря Масленникова «Сокровища Агры», но в «Хитровке» ее дополнительно поясняет Антон Павлович Чехов (смешно округляющий глаза Иван Колесников, похоже, лучше всех остальных актеров понимает, что участвует все-таки в комедии). В соответствии с мемуарами Станиславского, Чехов смакует гениальное название для своего нового фарса — «Вишневый сад», а также рассказывает, что по дороге с Сахалина как раз проплывал мимо Андаманских островов и наслушался историй об удивительных тамошних нравах.

Таким образом, Чехов выступает неким географически-драматургическим буфером между Гиляровским и Конаном Дойлом, между которыми так и не происходит химической реакции. А она вполне могла бы случиться, если бы авторы сценария (Екатерина Кочеткова и Елена Подрез) с настоящим азартом, а не формально отнеслись к своей изначально очень увлекательной задаче — пересадить английский колониальный детектив на хитровскую почву, где «преступления без повода совершаются сплошь и рядом» (эта отмазка служит универсальным оправданием для драматургических небрежностей и недоработок). Да и чисто русский литературно-театральный контекст можно было бы дополнительно расширить в юмористическом ключе: если уж играть в это литературное буриме, то не помешало бы, например, более рельефно предъявить и автора «На дне», дать ему хотя бы небольшую роль со словами (актер мог бы колоритно поокать).

Но Горький остается в тени и лишь в самом начале получает упрек, что «слишком пунктирно наметил судьбы босяков» (а наметил бы нормально, глядишь, и не пришлось бы Станиславскому в поисках правды жизни лазить по трущобам с дядей Гиляем). Да еще ближе к финалу драматурга с характерными усами и в подпоясанной блузе можно увидеть на общем плане, когда по окончании спектакля он вместе с актерами выходит на поклоны.

В зрительном зале им аплодирует растроганная княжна, демонстрирующая, как блестяще разрешилась главная интрига «Хитровки», — когда же шикарный бюст роковой женщины безбоязненно встретится со столь же шикарным ювелирным изделием роковой судьбы? В изумрудное колье художники по реквизиту вложили все свои представления о прекрасном, но несмотря на их старания, заветная побрякушка меркнет и словно съеживается на фоне роскоши женского тела. Впрочем, возможно, так и было задумано, особенно в контексте стержневого сатинского монолога о том, что главная ценность — это все-таки человек, а не цацки.

Лидия Маслова, специально для «Фонтанки.ру»