Басков скучал над разбитой любовью

В Михайловском театре прошла первая оперная премьера сезона – «Паяцы» Леонкавалло.

Так называемая «премьера» сделана уже традиционным для Михайловского театра способом: за рубежом была приобретена постановка прошлого столетия, отжившая свой короткий век в Европе и ушедшая теперь на прокат по странам третьего мира. «Центр культурного Петербурга и творческая лаборатория российского искусства» (так неброско в программке поименован Михайловский театр – «один из самых известных музыкальных театров России и мира») с поистине рыночной во всех смыслах этого слова щедростью представил на суд публики очередной «элитный секонд-хэнд».

Конечно, есть в оперном мире постановки «нетленные», которые бережно сохраняют и восстанавливают в каждом театре – будь то Метрополитен, Ковент Гарден или Мариинский. Спектакль Лилианы Кавани – определённо не из таких и, как говорится в известном фильме, “художественной ценности не представляет”. Собственно режиссуры в спектакле нет; есть банальная «разводка» артистов по простым, как мычание, мизансценам. Мизансцены эти достойны, быть может, провинциального драматического кружка, но на столичной сцене, пусть и не театра из разряда «первачей», выглядели совершенно не к месту. Особенно чудовищная пустота обнаружилась в кульминации, то есть интермедии второго акта (всегдашней «изюминке» у талантливых режиссёров): кроме колёсной модели верблюда (на которой катается Арлекин) и обряженного курицей статиста, уместных в этом спектакле куда меньше, чем кондиционер на Северном полюсе, других «находок» г-жа Кавани публике не явила.

Декорации крайне минималистичны, чтобы не сказать – убоги (художник-постановщик – Данте Ферретти); под стать им и костюмы Габриэллы Пескуччи. На серо-голубом заднике неряшливо обозначены три многоэтажки-“точки” (родные братья купчинских и северных новостроек конца ХХ века); слева от зрителя возвышаются некие условные руины жилого дома, возле которых стоит автомобильный прицеп-вагончик. По центру – дощатый помост-сцена. Всё.

Такую постановку могут спасти только прекрасные певцы-артисты да первоклассное музыкальное исполнение (так уже было однажды, когда в этой постановке пели Пласидо Доминго, Хуан Понс, Светла Васильева и Пьетро Спаньоли, а дирижировал несравненный Риккардо Мути) – однако здесь мы подошли к самой скорбной части нашего повествования. Исполнитель главной роли (Канио) Ренцо Зулиан – весьма средний итальянский певец, который и в молодые свои годы никогда не выступал в ведущих оперных театрах мира. Теперь же, когда его карьера явно на излёте, он продемонстрировал публике крайне бедный голос с отсутствием низких нот и совершенно проваленной серединой. Тенор страдает нешуточной одышкой (в знаменитой арии “Vesti la giubba” он брал дыхание практически после каждого слова), а тембр голоса Зулиана таков, что в России максимумом в его вокальной биографии, в лучшем случае, стали бы партии Мисаила или Юродивого.

Несколько лучше в вокальном отношении выглядел Стефано Антонуччи (Тонио) – крепкий баритон, познавший за свою творческую жизнь немало минут славы на самых престижных сценах мира. Однако на третьем десятке лет сценической карьеры голос певца уже явно обнаруживает все признаки износа; вполне прилично исполнив Пролог, он сразу «спёкся» и в спектакле, скажем прямо, не блистал.

Зато приятно удивил баритон Дмитрий Даров: в роли Сильвио он показал прекрасные вокальные данные, крепкий профессионализм и вполне достойное (в рамках полнейшей пустоты «постановки» г-жи Кавани) сценическое поведение. На месте был и Беппо-Арлекин в исполнении Станислава Леонтьева.

Светлана Мончак (Недда) обладает красивым лирико-колоратурным сопрано, и эта партия ей явно не по голосу: в нижнем регистре и на середине певица начинает форсировать; разумеется, голос её от этого теряет полётность. Есть опасение, что если г-жа Мончак продолжит петь несвойственные её типу голоса партии, то скорее всего, её ждёт обычная судьба всех «лёгких» сопрано, решивших добиться успеха в веристском и драматическом репертуаре: укрупнение, раскачивание голоса и скорый выход «в тираж».

Исполнение партитуры оркестром под управлением Даниеле Рустиони напоминало пирог, испечённый на уроке домоводства в пятом классе: местами комковатый, местами сырой, местами пригоревший – но везде удручающе невкусный. Неспособный к аккомпанементу, юный дирижёр «гнул» своё, артисты – своё. Как поётся в песенке, «Оркестр гремит басами, трубач выдувает медь». Рустиони (прозванный в оркестре «вентилятором») активно размахивал руками под музыку и даже что-то покрикивал в упоении, извлекая из оркестра громкие, но невнятные звучания. Хор Михайловского театра (по обыкновению нестройный и неслаженный) пел нечто отдалённо напоминавшее песни итальянской эстрады в исполнении подвыпивших бардов у костра. В артистической ложе сидел Николай Басков (который должен петь в этом спектакле пятого декабря) и откровенно скучал: на него практически никто не обращал внимания…

Кирилл Веселаго,
Фонтанка.ру