Литвиненко умер, как Цепов

В истории российских отравлений новейшего времени особой строкой вписана гибель известного петербургского бизнесмена Романа Цепова. Эта история так и осталась загадкой. Но удивительно то, что до сих пор никто толком и не пытался найти на нее ответ. Как будто все с самого начала договорились делать вид, что ничего особенного не произошло. В отсутствие собственного Скотланд-Ярда это оказалось несложно.

Директор крупного охранного предприятия, охранявшего первых лиц города при Анатолии Собчаке, неожиданно заболел и спустя две недели, после странной, тяжелой болезни, умер в сентябре 2004 года. О том, что смерть была не роковой случайностью, догадывались и говорили многие. Не случайно и то, что по факту смерти Романа было возбуждено дело по ст. 105 УК (убийство). Результаты расследования огласке не предавались. Однако на днях дело, находившееся в ведении горпрокуратуры, забрала Генеральная прокуратура. Мы думаем, тоже не случайно. Почему – чуть ниже.

На минувшей неделе Марина Литвиненко, супруга умершего в Лондоне от отравления полонием-210 экс-сотрудника ФСБ, в интервью «Коммерсанту» рассказала о гибели ее мужа, действиях врачей и симптомах болезни, причину которой установили слишком поздно.

«Тайный советник» обратился к лечащему врачу Романа Цепова, заведующему отделением 32-й больницы, заслуженному врачу России Петру Пирумову, который многие годы наблюдал Цепова и был с ним в близких отношениях. Он впервые рассказал о последних днях жизни человека, который играл немаловажную роль в жизни российского закулисья.

- Все началось субботним сентябрьским днем. Звонит его жена: Петр Ашотович, Роману плохо. Отравился. Какие симптомы? Рвота и понос. Я хоть и был за 300 километров от города, позвонил на работу и послал к нему домой бригаду. Я еще по Афганистану знаю, что это сочетание очень опасно – если это не остановить, наступает обезвоживание и обессоливание организма, человек быстро теряет силы... Задача – налить его. Дать жидкости и провести дезинтоксикацию. Единственное, что меня смутило сразу, не было температуры. Обычная токсикоинфекция сопровождается резким повышением температуры тела.
Всю ночь с субботы на воскресенье у него работала бригада реаниматологов, самочувствие немного улучшилось, но симптомы остались. Я приехал в воскресенье и убедил его лечь в больницу. Состояние было плохое. Рвоты уже не было, понос стал реже. Но главное - никаких признаков инфекции не было. Это было отравление без отравления!

Я пригласил крупного специалиста в этой области из Боткинской больницы. Мы делали бактериологические исследования и параллельно его лечили. Что нам сразу не понравилось – не было должного лейкоцитоза. Обычно организм борется с болезнью, и содержание лейкоцитов резко повышается. А у него реакции организма не было, защита не срабатывала.

Надо сказать, Роман накануне почти всю неделю провел в Москве, приехал в Петербург только в пятницу. Спрашиваем, что ел в тот день. «Ничего», - отвечает, только пил. По всему выходит, отравился он еще в Москве.
Рому надо было знать – он был очень избирателен в еде, в последнее время вел вегетарианский образ жизни. Не знаю, с чем это было связано – со здоровьем или какими-то другими причинами, но в случайных местах он не ел.

Первые сутки я просто ночевал в его палате. Мы капали ему все необходимые препараты, защищали все органы, очень серьезно работали. Самочувствие стало получше. Но клиники отравления по-прежнему не было. И это меня очень смущало. Более того, лейкоциты потихоньку стали снижаться, их было сначала порядка 7 тысяч, потом они опустились до четырех тысяч. У меня уже возникло подозрение, что все это неспроста. А Роман – он все больше молчал и на расспросы мои о том, что и где ел, толком не отвечал.

На всякий случай, я решил его дополнительно проверить. Обыскал все лаборатории в Петербурге в поисках тех, которые бы могли определить соли тяжелых металлов. Нашел только одну - с трудом уговорил сделать срочный анализ. Через три дня получаем ответ – все в норме, но в моче обнаружена ртуть. Она хоть и в пределах нормы, но все равно такого количества никто не ожидал.

Тем временем самочувствие у него на фоне этой терапии понемногу улучшилось. Я отправил его на легкий массаж, и он стал потихоньку оживать. И в следующую пятницу Роман решил выписаться из больницы, более того, сам сел за руль и утверждал, что все у него пошло на поправку. Но лейкоциты все время падали, и в день выписки они у него уже были 2,5 тысячи. Я ему говорю – с такой кровью очень опасно, организм не сопротивляется, он открыт любой инфекции. Если мы на дне этого провала – это хорошо, а если нет? Но Роман настоял на выписке – я, мол, буду беречься. Накануне мы собрали консилиум из ведущих врачей Петербурга в области гастроэнтерологии, обсудили все анализы, и я немного успокоился - никаких особо плохих прогнозов никто не делал. Мы думали, может, это лимфограммоматоз кишечника, думали, что это может быть лучевое отравление – клиника как при лучевой болезни. Но дозиметром посмотрели – все в пределах нормы.

Тем не менее в субботу я прислал ему домой медсестру, чтобы она поставила капельницу и взяла кровь на анализ. Она мне в воскресенье звонит – Петр Ашотович, состояние мне его не нравится. Я все бросил, приехал к нему – у него начался стоматит, такое ощущение, что содрали кожу с языка и губ. Симптоматика такая, как будто больному только что сделали курс химиотерапии. Мы думали, что это какая-то аллергическая реакция на какой-то препарат. Но нет такого препарата, который бы дал такую реакцию. Все было так, как будто ему сделали химиотерапию при лейкозе. Ведь смысл химиотерапии – убить опухоль, то есть быстрорастущие клетки. Человек сначала ничего не замечает, а потом у него падают лейкоциты, начинается стоматит. Потом уже страдают клетки костного мозга, падают тромбоциты. И наступает третья стадия – в медицине она называется цитопиния. Это когда к больному подойти даже нельзя, он подхватывает любую инфекцию на расстоянии 5-7 метров. У Романа все было очень похоже на симптоматику при лечении лейкоза химией. К тому времени как раз началась вторая стадия - выраженная реакция, которая привела к опустошению костного мозга. Лейкоцитов была уже тысяча.

Мы опять собрали консилиум и сказали, что ему надо находиться в многопрофильной клинике, где есть служба переливания крови, инфекционисты. И профессор Голофинский предложил - давайте мы его возьмем к себе, на кафедру госпитальной терапии Медицинской академии. Там есть все, что нужно, любой специалист. Но Роман категорически отказался. Его супруга поговорила со знакомым врачом в Германии. Тот его отговаривал от госпитализации здесь и предлагал вылететь в Германию.

Вокруг началась какая-то суматоха. Стали появляться какие-то врачи, которые вообще ничего в этой теме не понимают. Наконец семья приняла решение положить его в 31-ю больницу. Я тут же позвонил своей знакомой из этой клиники, большой умнице профессору Белогоровой. Попросил ее вернуться с дачи, а были выходные. Через три часа звонит мне. Знаешь, говорит, там все плохо, он буквально расползается у нас на глазах. Это, говорит, очень похоже… есть такой гемотоксический яд, которым лечат лейкоз. На следующий день я послал в эту клинику все результаты исследований, но было уже поздно – вскоре Роман умер.

Расследование было очень непрофессиональное. В тысячу раз менее серьезные дела рассматривались куда тщательнее. У меня даже историю болезни не запросили.

А потом был один непонятный звонок. Здравствуйте, говорят, Петр Ашотович, мы судебные эксперты такие-то, очень бы хотелось ваше мнение услышать, что же это было. Я предложил им приехать, Нет, говорят, давайте телеконференцию проведем. Хорошо. Я им всю клинику рассказал. Высказал свои предположения о гемотоксическом яде. Они это внимательно выслушали, а потом говорят мне: Петр Ашотович, а мы-то выяснили, от чего он умер. У Романа Игоревича был рак предстательной железы, и он сам себя залечил лекарствами. Я им в ответ: как же вам не стыдно, вы что, с медсестрой разговариваете? Да я ему не просто УЗИ все переделал, мы двадцать раз его с ног до головы смотрели, и уж поверьте, мы бы нашли этот рак, сто раз бы нашли. Да и какой рак вам даст полное опустошение костного мозга?! Кому вы это рассказываете? Короче говоря, я им сказал так: мне с вами разговаривать неприятно, я вас не уважаю. И повесил трубку. Вот этот звонок меня и убедил, что вся эта история неспроста…

А. Л.

P. S. Мы не прокуратура и тем более не врачи, а потому не хотим делать какие-либо выводы. Но две эти истории, случившиеся с разницей в два года за тысячи километров друг от друга, очень похожи. Предположим, в Петербурге причиной смерти был тот же полоний, о котором еще месяц назад мало кто слышал, а тем более знал что-то предметное. Неудивительно, что питерские врачи, действительно сделавшие все возможное, чтобы спасти больного, не диагностировали отраву. Ведь и их лондонские коллеги нашли радиоактивный изотоп почти случайно. Потому что больной Литвиненко прожил на неделю дольше больного Цепова.

И все же, если Цепова, как и Литвиненко, тоже убил полоний-210…
Должен быть тот, у кого есть доступ к промышленным лабораториям, где производится этот элемент. Потому что по уже прозвучавшему мнению многих компетентных экспертов, его невозможно получить кустарным способом. Потому что Литвиненко получил чудовищную дозу препарата, стоимостью около 10 миллионов долларов. Этот доступ был неоднократным, потому что период полураспада элемента - 138 дней. То есть через какое-то время он становится непригодным как орудие убийства.

Согласитесь, у Генпрокуратуры есть шанс ответить на вопрос, кто избрал столь экзотический и дорогой способ расправы.

Полный вариант этого текста читайте в газете "Ваш тайный советник" от 25 декабря 2006 года.