Гельман: Смольный не должен решать, что хорошо, а что плохо

«Раньше владелец кафе в Париже для художественной среды был более значим, чем музеи. Владелец кафе мог решать, какого художника кормить бесплатно, а какого нет. Музеи же собирали только прошлое», - пояснял в минувшую субботу скандальный галерист Марат Гельман суть музеев современного искусства собравшимся в «Ткачах», где открылась выставка «Icons». "Фонтанка" слушала его лекцию о культурной политике Смольного и современном искусстве.

«Раньше владелец кафе в Париже для художественной среды был более значим, чем музеи. Владелец кафе мог решать, какого художника кормить бесплатно, а какого нет. Музеи же собирали только прошлое», - пояснял в минувшую субботу скандальный галерист Марат Гельман суть музеев современного искусства собравшимся в «Ткачах», где открылась выставка «Icons». "Фонтанка" слушала его лекцию о культурной политике Смольного и современном искусстве.

О современных художниках и их публике

Вопрос «что такое современное искусство?» не дает покоя не только обывателям, но и критикам. Наверное, поэтому в зале выставочного центра «Ткачи» собралась сотня совершенно разных по возрасту и достатку людей, чтобы послушать, что думает о нем главный российский продюсер современного искусства Марат Гельман.

Можно ли назвать искусством акции арт-группы «Война» или панк-молебен «Пусси Райот»? Нельзя сказать, что Гельман ответил на этот вопрос, но направление для размышлений задал, отметив, что «лучшие современные художники – это те, кто работает на грани между искусством и не искусством». Современное искусство стерло грани между творцом и публикой, пояснил Гельман. «Художник сошел с пьедестала. Раньше он всегда сохранял дистанцию. Ну, самое простое – скрывал то, как именно это было сделано», - рассказал Гельман. В современном мире такой необходимости у создателей произведений нет, и даже больше, сам процесс создания любого арт-объекта может стать отдельным произведением.

Мастеру больше не надо 5 лет учиться ремесленническим навыкам, чтобы создавать шедевры. Что это значит? Галерист привел пример: на одной из первых выставок «Русское бедное» показывались работы Александра и Ольги Флоренских (петербургских художников из группы «Митьки». - Прим. "Фонтанки"). По сути, эти работы – скелеты животных, сооруженные из самых простых вещей, будь то детали от венских стульев или клаксон.

«После этого мы стали получать отзывы, в которых люди говорили: «Я тоже так могу». Но это было не так, как с «Черным квадратом» Малевича. Когда люди видели эту картину и говорили: «Я тоже так могу» - они имели в виду, что это не искусство. А в данном случае «я тоже так могу» означало, что «я – тоже художник». Мы начали получать их работы, где-то более удачные, где-то менее. Но это очень важная позиция, отличная от той, что была», - довольно рассказывал Гельман.

Как итог, художников стало очень много. «Откройте любой глянцевый журнал, посмотрите на рекламу парфюма. Это тоже творение художника. В мире стало много поставщиков образов», - заметил галерист. Но поставщик образа еще не совсем творец, оправдывается Гельман, да, дизайнер сделает красивее художника, но работает он в той среде, которую до него создали художники. Именно они придумали кубизм, импрессионизм, дадаизм и прочие направления, которыми теперь пользуются дизайнеры. То есть, хотим мы того или нет, но художники определяют нашу жизнь – направления переходят в архитектуру, дизайн бытовых вещей и прочее, вне зависимости от желания публики.

О музеях современного искусства

Тема сохранения современных произведений Марату Гельману, который является директором музея PERMM, не просто близка. Она его болевая точка. Он привел аналогию из бытовой жизни. Вот, живет семья в большом доме. Все ненужное она скидывает на чердак, все нужное – в библиотеку. Следующее поколение, заезжая в дом, первым делом идет на чердак, смахивает пыль, обнаруживает какую-то вещь, сетует, что поколение предков было идиотами, так как прятали такую красоту на чердаке, моет ее и отправляет в библиотеку. То же происходит и с классическими музеями, которые нацелены прежде всего на обнаружение шедевров прошлого.

Но в современных квартирах чердаков нет – все ненужное выбрасывается, продолжает ассоциацию Гельман. Все лучшее исчезает. Поэтому если раньше перед музейщиками основной задачей было найти лучшее, то теперь - сохранить его для потомков.

Как можно определить, что именно можно считать достойным сохранения? Четких критериев нет и быть не может, уверен Гельман. Это только кажется, что всегда существовали некие отправные точки, согласно которым создавались картины и скульптуры. Но на самом деле мерила всегда были разными: в Древней Греции самым важным было приблизиться к идеалу, на котором была построена ее философия, в Древнем Риме, где мастера снимали копии с греческих статуй, важным стала точность в копировании, во время Ренессанса художники стремились к подобию – похожа ли нога на картине на ногу реального человека, и т.д.

В итоге в ХХ веке творцы сломали критерии. Вместо них пришел контекст – попадает ли то или иное произведение в контекст нынешнего дня или не попадает. Актуальность пришла на смену мастерству, талант заменил ремесло. На первый план в художественной среде вышли даже не музеи, ведь они работают только с прошлым и с известными именами, а галеристы, которым приходится самостоятельно определять – стоит ли вкладываться в того или иного автора. Гельман не оценивает, плохо это или хорошо. Это просто данность, с которой придется мириться.

О венских акционистах и табу для художников

Вопрос из зала, от художника: если нет критериев оценки современного искусства, не означает ли это, что художник волен делать все, что хочет? Марата Гельмана данный вопрос врасплох не застал: «У современных художников и художественной среды есть табу. Это уголовное право». Понятно, подчеркнул специалист в области искусства, что это табу варьируется в зависимости от страны, но в целом правило едино для всех.

«Другое дело, если художник идет осознанно на нарушение закона. Тогда здесь включается вопрос поступка и жеста. Так, арт-группа «Война» и ее акция на Литейном мосту. Возможно, они нарушили закон, и могут оплатить штраф. Но какой масштаб. На Западе никто не разбирается, ФСБ там или что. Для мировой публики эта акция вновь открыла архитектуру города. Мы привыкли к открыточному виду города и стали забывать, какой Петербург красивый. Поступок мелкий – на штраф в 500 рублей, но какой жест!» - привел пример Гельман.

Никогда не простит музейное сообщество и не примет вандализм, уверен Гельман. «Все-таки Дюшан пририсовывал усики на репродукции Моны Лизы», - вспомнил галерист известного художника, стоявшего у истоков дадаизма. При этом куратор «Icons» заметил: вандализм не может оправдать никакая идея, «даже самая левая и правильная». «Как Александр Бренер, нарисовавший доллар на картине Малевича. У него был правильный посыл. Он хотел сказать, что Малевич умер в нищете, а сейчас какие-то люди на нем зарабатывают миллионы. Но не надо портить чужое произведение искусства», - взмолился Гельман.

Второе табу – художник не имеет права наносить увечья посторонним людям. Только себе. «Даже венские акционисты не могли наносить увечий друг другу. Только себе», - рассказал Гельман. К слову сказать, участники того австрийского движения, в перформансах которого часто использовались жертвенные животные, за свои акции нередко попадали в тюрьму. Так, в июне 1968 Гюнтер Брус начал отбывать шесть месяцев заключения за унижение символов государства, а затем покинул Австрию, чтобы избежать второго ареста. Отто Мюль получил месяц тюрьмы после участия в публичной акции «Art and Revolution» в 1968. Герман Нитш получил две недели заключения в 1965 после участия с Рудольфом Шварцкоглером в фестивале психофизического натурализма.

О политическом повороте

Не обошлось без разговора о политике. Сам Гельман с политическими объединениями сотрудничал довольно успешно. Так, ассоциация «Культурный альянс» была создана Гельманом в 2010 году в сотрудничестве с партией «Единая Россия». Она создавалась как объединение городов, в которых существует самостоятельная художественная жизнь в сфере современной культуры. Но в 2012 году Гельман разорвал сотрудничество с властью: «Решил для себя в политических проектах больше не участвовать. Только профессиональная деятельность: продюсирование фестивалей, организация центров искусства и курирование выставок»

«В 90-е годы было ощущение, что возникает что-то новое. Россия была частью общего мира. Мы шли к тому, чтобы строить будущее. Сейчас наша политическая элита повернулась на 180 градусов, - посетовал он. - Мы замкнулись. Мир большой превратился в «Запад». И вместо будущего, нам предлагают обернуться в прошлое. За последний год у нас исчезло слово «модернизация». Вообще нет. Зато появилось слово «возвращение». По мнению Гельмана, «в политическом смысле мы (то есть власть и граждане. – Прим. "Фонтанки") хотим разного». «И очень скоро это будет заметно. Несмотря на всякие компромиссы», - зловеще заключил он.

О культурной политике Смольного

Марат Гельман не скрывает, что с нынешней петербургской властью у него разногласия. И как бы сам Гельман ни ругал высших чинов государства за поворот в прошлое, он сам с тоской в голосе вспоминал уже ушедших чиновников.

«Антон Губанков, который возглавлял ваш комитет по культуре, был человек очень осторожный, но правильный», - вздыхал Гельман, обращаясь, по-видимому, к короткому опыту сотрудничества Петербурга и Перми. В 2010 году в рамках проекта «Культурный альянс» Петербург отправил на фестиваль «Живая Пермь» около 100 своих художников, а в ответ Пермь провела в Петербурге Дни пермской культуры. Бывший глава комитета по культуре во время проведения фестиваля говорил о важности мероприятия и скором создании на базе альянса двух городов «культурного «Сколково». Впрочем, все глобальные планы были свернуты сразу после ухода Губанкова осенью 2011 года.

Нынешние руководители культуры не вызывают у Гельмана столь доброго отношения. Наоборот, он еще раз подчеркнул, что уверен - если бы Смольный не подал соответствующий сигнал, то всевозможные православные активисты не чувствовали бы себя в городе так вольготно, позволяя себе угрожать художникам. По мнению галериста, между интеллигенцией и властью образовалась пропасть: «в Петербурге совсем очевидно проявилось то, что Георгий Полтавченко и Дмитрий Губин понимают по-разному что такое хорошо, а что плохо. Вот Полтавченко закупает книги о спасении «белой расы» какого-то автора. А Дмитрий Губин говорит: выставка «Иконы» хорошая».

Смольный не должен определять, что хорошо, а что плохо, уверен Гельман. Это вмешательство в художественную политику, которой должны заниматься специалисты, а не чиновники. Но, при этом, правительство города должно заниматься культурной политикой. То есть помогать организовывать культурный досуг, не вмешиваясь в его содержание, а если еще проще – давать деньги на то, чтобы в городе проходили выставки и работали театры.

Впрочем, делается это не просто так, а ради прибыли. А именно, чтобы проживающим горожанам было куда потратить кровно заработанные в свое свободное время, которого, как подчеркнул Гельман, у современного человека стало в два раза больше. Здесь, правда, по словам галериста, есть нюанс: «У распределителя бюджетных средств есть условно три корзинки: «хочу, могу, надо». «Надо» - это деньги на инфраструктурные проекты. «Хочу» – это инвестиционная корзина. «Могу» - это «как могу, так и помогаю». Культура везде, кроме Перми, находится в корзине «могу», причем там она тоже не на первом месте. Из этой же корзины идут деньги на социальную помощь. У губернатора есть деньги только для «надо», - подчеркнул Гельман.

Безусловно, по мнению организатора «Icons», эту ситуацию можно исправить. Нужна только политическая воля. Впрочем, по тону Гельмана было понятно – он считает, что нынешняя городская власть на это не пойдет. «Вы должны заставить Смольный… нет, Смольному надо объяснить, что городу нужна культурная политика», - обратился напоследок Гельман к собравшимся, встал и со словами «курить очень хочется» удалился.

Ольга Мясникова, "Фонтанка.ру"