Маэстро Марис Янсонс: «Если начать говорить оркестру такое, через час они тебя возненавидят» (фото)

Марис Янсонс, один из плеяды великих дирижеров XXI века - на пороге 70-летия. Следующий сезон пройдет под знаком его юбилея. Он совершит два почти кругосветных турне: с амстердамским оркестром Концертгебау, который под его руководством впервые поднялся с третьего места на первое в рейтинге журнала Grammophon, и с оркестром Баварского радио, который при нем вошел в десятку лучших оркестров мира, заняв шестое место. В маршруты гастролей включены обе российские столицы. По просьбе «Фонтанки» маэстро открыл тайны творческого процесса.

Латыш по происхождению, петербургжец по прописке Марис Янсонс, один из плеяды великих дирижеров XXI века - на пороге 70-летия. Следующий сезон пройдет под знаком его юбилея. Он совершит два почти кругосветных турне: с амстердамским оркестром Концертгебау, который под его руководством впервые поднялся с третьего места на первое в рейтинге журнала Grammophon, и с оркестром Баварского радио, который при нем вошел в десятку лучших оркестров мира, заняв шестое место. В маршруты гастролей включены обе российские столицы. По просьбе «Фонтанки» маэстро открыл тайны творческого процесса.

- Вы – руководитель двух оркестров, входящих в «высшую лигу». Как вам удается распределяться время между двумя городами и двумя оркестрами? По каким принципам вы выстраиваете репертуарную политику?

- Конечно, положение мое довольно сложное. Я все время должен думать о новом репертуаре для оркестров, разучивать с ними новые сочинения. Я не могу повторять произведения. То есть, я могу сыграть с баварцами Четвертую Брукнера, в Мюнхене, а потом повторить ее же, но уже с оркестром Концертгебау в Амстердаме – это не страшно. Но, допустим, что мы сыграли с баварцами Четвертую Брукнера на BBC PROMS, в Лондоне.. . И всё, два-три года я не смогу ее там играть. Я постоянно озабочен обновлением репертуара, поиском незаигранных сочинений. Необходимость быть всегда новым, оригинальным в подборе программ довлеет надо мною. Тут есть и положительный момент: ты развиваешься, нет застоя, нет успокоения. На Западе главный дирижер должен владеть широким репертуаром. Это не значит, что он всегда должен дирижировать идеально. Караян, который имел самый широкий репертуар в мире, тоже не все делал идеально – но его исполнение никогда не опускалось ниже какого-то уровня. И, скажу вам, планка качества, даже при неудачном исполнении, была очень высока.

- То, как вы исполнили в Люцерне симфонию Брамса – было эталоном качества, стиля и глубины. «Леонору№3» вы провели, не побоюсь сказать, гениально. Каждая нота вступления прозвучала значительно, веско.

- Думаю, это результат моей основательной подготовительной работы. Эту «Леонору» я в своей жизни играл много раз. И Брамса тоже. В принципе, я могу открыть партитуру утром, провести репетицию – и вечером сыграть концерт. Тем не менее, перед исполнением «Леоноры» я за три недели начал погружаться в эту музыку, представлять себе картины, как это должно звучать. Эта музыка прошла через меня. Я выходил на сцену – и у меня была потребность рассказать, передать, то, что я пережил вместе с ней. А можно было бы выйти и просто так сыграть – я вас уверяю, это было бы очень неплохое исполнение. Все было бы на месте.

- После концерта вы сказали, что порой чувствуете себя Бетховеном, становитесь им, будто влезаете в его кожу…

- Да, такое чувство у меня бывает. Например, перед исполнением Первой симфонии: мы сейчас готовим цикл бетховенских симфоний к гастролям в Токио. Теперь я глубже понимаю метод Мравинского: хотя я и раньше уважал то, как он работал. Но по молодости я не до конца понимал, что он делает, и зачем. Многие вокруг говорили: «Ну, сколько можно мусолить «Пятую» Чайковского?» Однако, если ты хочешь по-настоящему глубоко понять, что несет сочинение, – надо погрузиться в партитуру, пропустить ее через свои нервы, нутро, проникнуться каждой нотой. В ином случае, твой профессионализм и профессионализм оркестра обеспечит приемлемое исполнение. Но прорыва, откровения не случится.

- Наверное, именно это постоянное стремление преумножить смыслы музыки и делает дирижера великим.

- Не только дирижера – любого музыканта: то, что он идет вглубь, не боится идти вглубь. Великие музыканты ищут то, что стоит за знаками-нотами. Чем больше у человека фантазии, чем богаче ассоциативные ряды, которые вызываются музыкой – тем насыщенней, ярче, интересней будет его интерпретация. Я дирижировал «Леонорой». Эта тяжелая поступь нисходящих тонов во вступлении… И у меня возникло явственное ощущение, что это я сам, как Флорестан, опускаюсь в темницу. Так это работает: чем ярче фантазии – тем артистичней и глубже исполнение.

- Наверное, великий дирижер, исполняя музыку, задумывается о каких-то фундаментальных, корневых понятиях: о жизни и смерти, о вечности и бессмертии…

- И тут очень помогает музыка Малера. В этом году справляли юбилей Малера, и я продирижировал практически всеми его симфониями. Вся его музыка посвящена этой проблематике: он неустанно размышляет об этих вещах, бесстрашно пытаясь заглянуть за грань жизни .

Перед исполнением, я всегда много читаю об авторе: воспоминания современников, мемуары. Именно погружение в контекст – исторический, культурный, понимание того, что думал и чувствовал композитор, когда создавал симфонию, – это придает исполнению глубину, пробуждает воображение.

Вообще, настоящее осмысление великих произведений приходит с возрастом. Поэтому я считаю, неправильным обвинять молодых музыкантов, дирижеров в легковесности, или поверхностности. Они еще мало что пережили – а ясность и глубина интерпретаций напрямую зависит от личного, чувственного и жизненного опыта.

- А что делает оркестры великими?

- Когда музыканты оркестра видят за знаками, за нотным текстом скрытый смысл, играют не ноты – а то, что за нотами. Хороший оркестр – это не просто перфектная игра, красивый звук, хороший ансамбль. Это необходимо, конечно: техника - основа исполнения. Однако по-настоящему интеллигентным оркестрам, оркестрам высшего класса интересен ты сам, твои мысли. Они ждут от тебя импульса, вдохновения. Таким оркестрам не стоит говорить: «тут сыграйте потише, а тут замедлите темп» - это для них примитивно. Если начать говорить оркестру Венской филармонии такое – через час они тебя возненавидят.

Да, я могу, как говорится, «организовать процесс»: здесь играйте вместе, а тут я дирижирую не на 2, а на 4 доли. В принципе, сейчас уровень оркестровой игры в мире так высок, что оркестры топ-класса могут отлично сыграть с первой же репетиции – и свободны. Особенно американские оркестры – уровень подготовки у них фантастический. Но амстердамский оркестр, и баварцы ждут от меня большего. Им интересно, что я делаю, и как я слышу эту партитуру. Если им сказать: тут царит такое-то настроение, – они сразу сыграют иначе. А если просто сказать – тут потише, пожалуйста, – они сделают, но это будет немотивированно, и потому – неубедительно. Это такая музыкальная режиссура. Тонкая психологическая настройка – вот в чем задача дирижера.

- Вам удалось вывести оркестр Концертгебау с третьего – на первое место. Как вам это удалось? Каковы вообще показатели, по которым определяется качество оркестра: общественное мнение, реклама, количество гастролей, выступление на статусных фестивалях?

- Вы знаете, что оценка качества оркестров – и вообще, оценки в сфере искусства - вещь довольно субъективная. Если бы меня спросили, какой оркестр сегодня лучший в мире – я бы не взялся отвечать. Скорее, назвал бы группу оркестров. Но рейтинг десяти лучших оркестров составляется на основании суждения 60 независимых критиков из разных стран: и, если уж их мнения совпали, значит, есть в этой оценке нечто объективное. Значит, это не случайность, что мы поднялись на высшую ступеньку. Значит, наша кропотливая работа принесла плоды.

Это можно сравнить со спортом: приходит новый хороший тренер, и команда сразу начинает лучше играть, побеждает, выигрывает матчи. Наверняка, они лучше заиграли, потому что появился азарт, мотивация. В моем случае, было примерно так же: я очень хотел работать с оркестром Концертгебау. А они хотели работать со мной. Еще ведь нужно, чтобы оркестр и дирижер нашли друг друга. Бывает, и дирижер, и оркестр, сами по себе замечательные: а друг другу не подходят. А потом дирижер выходит к другому оркестру – и все прекрасно. Потому что они говорят на одном языке.

Я вообще-то человек очень требовательный, репетирую столько, сколько нужно. В молодости, бывало, репетировал больше, чем нужно, – и передерживал оркестр, им становилось скучно. Я буквально, влезал музыкантам в печенку – и тем их раздражал. В молодости я, возможно, был не так уж интересен музыкантам: скован, чересчур скромен, куча комплексов. И оставался я таким долго - даже когда уже работал в Осло. Мой «веер» раскрылся довольно поздно: появилась свобода, непринужденность.

Сейчас я больше доверяю оркестру. И, как мне кажется, уже могу угадать момент, когда пора прекращать репетиции, сказав оркестру: «Спасибо, достаточно, теперь пойдет». Если недорепетируешь - плохо: вечером, на концерте, может пронести, а может, и нет. Перерепетируешь – вечером все пройдет нормально, но неинтересно. Но если ты угадал момент, остановил репетицию вовремя – вечером появится невероятная свобода, спонтанность, драйв. Потому что оркестр чувствует, что подготовлен, но ему оставлено пространство для самовыражения, есть некая недоговоренность, риск, который подхлестывает, возбуждает.

- В будущем сезоне не только вы лично, но и ваш оркестр, Концертгебау, справляет юбилей. Как собираетесь отмечать?

- Я лично – никак, и хотел бы избежать всяких торжеств. Я не кокетничаю: действительно, хочу избежать шумихи. В этом году я сократил выступления на 50 процентов, в преддверии юбилея: предвидел, что 2013 год выдастся хлопотный. Хотел вообще взять отпуск на год – но посчитал, что не годится так надолго оставлять оркестры без главного дирижера. Они должны чувствовать, что я с ними. В честь юбилея амстердамского оркестра, нам предстоит мировое турне: сначала оно охватит всю Европу, потом мы поедем в Москву и Петербург, оттуда – в Китай, Японию, Австралию. А потом вернемся – и вновь полетим в Южную и Северную Америку. После этого я поеду в турне уже со своим вторым оркестром - Баварского радио: мы заедем в Москву и в Петербург, в рамках фестиваля Ростроповича. Это будет в конце апреля.

- 70 лет – это важная веха в биографии. Что вы чувствуете, что думаете, подходя к этому рубежу?

- Многое. Например, есть чувство удовлетворения. Я достиг признания, выступаю в лучших концертных залах, с лучшими оркестрами. Меня знают, многие меня любят. Есть еще гордость перед самим собой. Я знаю, что всего этого достиг своим трудом. И гордость моя растет, когда сравниваю, какими путями, порой, делаются карьеры, как люди ищут и достигают желанного признания. Я даже не хочу обсуждать эти пути. Горжусь тем, что никогда не прибегал к таким методам.

Но есть и другое чувство, оставшееся еще с детства: неудовлетворенность собой, чувство, что я что-то делаю недостаточно хорошо, что я мог бы провести концерт или репетицию лучше, интереснее, полнее.

Я никогда не вхожу на репетицию или на концерт, как победитель. У меня нет этого в характере. На самом деле, находиться на вершине пирамиды, как вы сказали, всегда быть в фокусе общественного внимания, занимать высшие строчки в рейтингах – это тяжелый груз, и огромная ответственность. Иногда груз ответственности так давит, что это сказывается на здоровье. Я знаю, что от меня ждут наивысшего результата, что я должен показать высокий класс. Это уже – жуткая ответственность: ты всегда, каждый день должен быть чуточку лучше, чем вчера, чтобы просто поддержать свою репутацию.

Гюляра Садых-заде, «Фонтанка.ру»
Фото из архива Мариса Янсонса