Лес, кирпич и две собачки. История знаменитого вальса, который Рязанов передал нам от Мейерхольда

Начало 2024 года — столетний юбилей песни о кирпичном заводе и 150-летие режиссера Всеволода Мейерхольда, без которого всем известная мелодия не появилась бы на свет. «Фонтанка» рассказывает историю песни.

Без малого десятилетие эта песня занимала первые строчки в неофициальном песенном хит-параде, существуя одновременно как в исходном классическом, так и в многочисленных народных вариантах-переделках. Служила музыкальным фоном живых газет. Считалась образчиком пошлости. Подвергалась гонениям. С некоторых пор ее мелодия служит обязательным телевизионным музыкальным новогодним фоном, хотя большинство из нас об этом даже не догадываются… Это все о ней. Вернее, о них. О «Кирпичиках».

«Параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В большом мире изобретён дизель-мотор, написаны «Мёртвые души», построена Днепровская гидростанция и совершён перелёт вокруг света. В маленьком мире изобретён кричащий пузырь «уйди-уйди», написана песенка «Кирпичики» и построены брюки фасона «полпред». (Илья Ильф, Евгений Петров, «Золотой телёнок», 1931).

За два дня до кончины Ленина, 19 января 1924 года, в московском ГосТиМе (Государственный театр имени Мейерхольда) состоялась премьера спектакля «Лес» по пьесе А. Н. Островского. Спектакль имел оглушительный успех. Московские критики восхищенно писали: «Своим «Лесом» Мейерхольд пробил широкую брешь в стене, опоясывающей заветное кладбище «вечных святынь», и показал, что современный театр — он везде, хоть за тысячу лет до нас, при условии творческого к нему подхода». Впрочем, находились и те, кому спектакль категорически не понравился. Например, Маяковскому. «Для меня глубоко отвратительна постановка «Леса» Мейерхольда при всем колоссальном интересе, который вызывает во мне гармошка, но безотносительно к театру, — бурчал пролетарский поэт. — Это не новое искусство, а воскрешение покойников».

Живой классик очень к месту помянул гармошку. Собственно, благодаря ей «кирпичики» буквально высыпались из новаторского театрального «самосвала» Мейерхольда.

Одна из самых любимых сцен Мейерхольда в его «Лесе» — сцена любовной встречи Аксюши и Петра.

Вспоминает актер театра и кино, народный артист СССР Михаил Жаров: «…в сцене не хватало лирики, мечты. Искали музыку, которая дала бы внутренний ритм сценической жизни… Помог опять случай. В театре было трио отменных гармонистов — Макаров, Попков, Кузнецов. На репетиции обычно играл Макаров. Однажды Мейерхольд ему сказал:

— Макаров, сыграй какой-нибудь старый вальс.

Но вальсы Макарова не подходили. Мейерхольд ходил по зрительному залу, насвистывая и напевая сам. Все тоже усиленно мурлыкали... Вдруг Макаров, исчерпав свой концертный репертуар, тихо заиграл «Собачий вальс». Наступила тишина. Все повернули головы к сцене, затаенно слушая, и одновременно, в какую-то секунду, всем стало ясно, что вот именно этот — да!.. да! — только этот вальс, такой наивный и трогательный, должен звучать здесь, в любовной сцене. Наивность его мелодии подчеркивала какую-то особую, почти детскую непосредственность всего образного строя спектакля, его оформления и даже костюмов и грима, к которым Мейерхольд вернулся в «Лесе».

Боже, ведь как просто, и никто не мог вспомнить! И Мейерхольд воскликнул:

— Браво, Макаров! Ну конечно, только он! Где же ты раньше был, милый?» (Михаил Жаров, «Жизнь. Театр. Кино», М., Искусство, 1967).

Нет-нет, речь здесь идет не об известной фортепианной пьеске, которую одним пальцем способен наиграть практически каждый. В данном случае имеется в виду плотно к тому времени подзабытый дореволюционный вальс «Две собачки» авторства композитора и музыканта Семена Бейлезона.

Случилось так, что на генеральном прогоне «Леса» в Москве довелось побывать молодому актеру, будущему известному кинодраматургу Алексею Каплеру. Он еще и барышню с собой прихватил, начинающую киевскую актрису Асеньку. Увидев сцену встречи Аксюши и Петра, услышав ту самую «собачью» мелодию, Каплер был потрясен до глубины души. Цит.: «Сердце у меня сжалось и горло перехватило…»

Спустя месяц после премьеры «Леса» Каплер и Ася возвратились в Киев. В один из дней, заранее не сговариваясь, они оказались вместе на частной богемной вечеринке. Делясь московскими новостями, Каплер рассказал о постановке Мейерхольда и о звучащем в ней чудесном вальсе. Поэт-песенник Павел Герман попросил наиграть мелодию, но Алексей Яковлевич, как ни старался, изобразить не смог. Выручила Ася. Она напела ее по памяти, а пианист Митя тут же переложил с голоса на клавиши и бросил вызов Герману: слабо сочинить слова? Поэт вызов принял и удалился в соседнюю комнату. Отсутствовал недолго.

Рассказывает советский кинодраматерг, писатель, заслуженный деятель искусств РСФСР Алексей Каплер: «Вернулся Павел. Митя сел за пианино. Герман стал рядом и, глядя в бумажку, прочитал глухим голосом свой текст. Он даже и не пытался петь, а только проговаривал слова. А Митя играл медленно-медленно.

…За веселый шум, за кирпичики

Полюбила я этот завод…

— Ася, Асенька, пожалуйста, — просили все.

И, взяв у Германа бумажку, Ася запела.

Вальс был так хорош, полон такого очарования, что невзыскательный текст даже не покоробил нас.

Это был текст знаменитых «Кирпичиков».

Вальс — по просьбе Германа — впоследствии аранжировал композитор Валентин Кручинин. Колдовское «чуть-чуть» талантливого композитора сделало вальс еще прелестнее, еще очаровательнее…» (Алексей Каплер, «Загадка королевы экрана», М., Советская Россия, 1979).

В части невзыскательности текста Алексей Яковлевич излишне придирчив. Все-таки речь идет об экспромте, литературной игре. На деле Павел Давыдович Герман, которому к тому времени исполнилось 30, был крепким профессионалом, автором текстов к десяткам популярных романсов. В их числе такие бесспорные хиты, как «Всё, что было» и «Только раз бывает в жизни встреча…». Между прочим, стихи в мега-популярном «Авиамарше» («Всё выше, и выше, и выше стремим мы полёт наших птиц…») — тоже его… Гораздо больше вопросов к самому Алексею Яковлевичу. Очень уж поведанная им история смахивает на авторскую байку. Тем более что писал он ее в летах почтенных, в ранге маститого драматурга. Существует версия, что никакого посредника в лице Каплера между композитором и поэтом не было. Просто Валентин Кручинин сам сходил на спектакль «Лес» и, запомнив мелодию вальса, попросил своего приятеля Германа сочинить текст.

Есть и другие версии. Но почти в каждой невольным катализатором к появлению на свет «Песни о кирпичном заводе» все равно выступает Мейерхольд с его безупречным музыкальным чутьем и слухом. Этот момент будет особо подчеркнут в статье, вышедшей в журнале «Пролетарский музыкант» (№8, 1930): «Известно, что огромная популярность так называемых «Кирпичиков», этого отвратительного «жестокого» романса, ведет свое начало именно от мейерхольдовского «Леса», в котором эта вещь исполняется гармонистами в форме вальса («Две собачки»)». Такой вот случится перевертыш. По мере роста популярности песни Мейерхольду станут пенять на то, что он в своем спектакле пропагандирует «Кирпичики»! Но критика, нападки и запреты случатся позже. А пока… Мелодия «Двух собачек» прочно закрепится в спектакле (14 июня 1936 года Москва отметит 1 500-е представление «Леса»!), а написанная по ее мотивам «Песня о кирпичном заводе» начнет победоносное шествие по СССР. И не только. «Кирпичики», равно как и многие другие песенки НЭПа, с их ренессансом дореволюционных городских и жестоких романсов, охотно начнут брать в свой репертуар звезды эстрады русской эмиграции.

Дебютное представление «Кирпичиков» состоялось в постановке театра-варьете «Павлиний хвост» (Москва, ул. Большая Дмитровка, 1), музыкальным оформителем которого служил композитор Кручинин. Сохранилось описание этого театрального действия:

«Униформой были бальные платья и фраки с павлиньим пером у корсажа или в петлице. Песня «Кирпичный завод», или просто «Кирпичики», инсценировалась осторожным намеком. Запевали Колумбова или Оганезова (обе славились в «Летучей мыши» Балиева), подпевали вальсирующие пары в бальной «прозодежде», но в красных косынках и кепках. Песня подавалась ряженой, как новейший волапюк. Нарочитая смесь стилистики салона и фабричной окраины показалась многим зрителям пародийной» ((Д. И. Золотницкий, «Будни и праздники театрального Октября», Л., Искусство, 1978).

Прозвучавшую в столице песню тут же подхватили другие исполнители. «Кирпичики» не транслировали по государственному (а другого и не было) радио, тем не менее их повсеместно запели на эстраде, в питейных заведениях, в клубах и на танцплощадках. Пели все: рабочие, нэпманы, домохозяйки, ответственные работники, красноармейцы и даже (о ужас!) комсомольцы. В фельетоне Василия Андреева (1926) жилец коммунальной квартиры жалуется на соседа, ежедневно пиликающего приставучую мелодию на скрипке: «Нет, ты пойми. Я встаю с постели — «Кирпичики», прихожу со службы — то же. Пью чай, обедаю, сплю — все под «Кирпичики».

В 1925-м «Кирпичики» тиражируют на граммофонной пластинке в исполнении хора под управлением Федора Алехина, а столичное издательство «Музсектор» выпускает ноты «Двух собачек» с комментарием на обороте: «Бейлезон. Две собачки. Вальс, исполняемый в пьесе «Лес» А. Островского». И это при том, что господин Бейлезон уже 5 лет как эмигрировал в США, принял имя Саймон Беллисон и стал солистом группы кларнетистов Нью-Йоркского филармонического оркестра! В том же году дело дошло до экранизации: в кинопрокат вышел одноименный фильм.

На окраине где-то города,

Где всегда непролазная грязь,

Про кирпичики фильма новая,

В Межрабпроме Руси родилась…

Сюжет фильма «Кирпичики» незатейлив: до революции на кирпичном заводе где-то в провинции работает девушка Маруся, влюбленная в революционера-рабочего Семена. Приказчик Пашка, имея свои коварные виды на Марусю, сдает Семена полиции. Парня арестовывают, но ему удается бежать из тюрьмы и вернуться к Марусе. Начинается Первая мировая. Снова вынужденная разлука. В дни Октября Семен штурмует Зимний дворец, а через несколько лет его назначают директором кирпичного завода в родном городке, где Семен вновь встречает свою возлюбленную.

«В Советском Союзе в 1925–1926 годах делали сборы фильм «Кирпичики», пьеса «Кирпичики», а сама песенка не сходила с эстрадных подмостков клубов и пивных. Надо ли говорить о перепевах — разных «Гаечках», «Шестеренках» и откровенно пародийных — под «Камаринскую» — «Эх вы, шарикоподшипники мои!..».

Во времена оны в Древнем Китае существовала прослойка образованных китайских певичек (наподобие японских гейш), развлекавших публику исполнением песен на определенную мелодию, на которую могло существовать 100–200 вариантов текстов. К примеру, на известную китайскую мелодию «Чжэгутян» в современных сборниках русских переводов китайской поэзии можно найти не менее двух десятков стихов… Ну а в 1920-е в советской песенной культуре возник свой «Чжэгутян» — «Кирпичики». Вернее, их примитивно-универсальная мелодия, на мотив которой можно было спеть практически все.

Рассказывает русский советский прозаик, поэт, фантаст Вадим Шефнер: «…автора их никто не знал, но они были у всех на устах; на мотив «Кирпичиков» появилось тогда много вариантов. Один начинался так:

В нашем городе была парочка:

Он был слесарь, рабочий простой,

А она была пролетарочка,

Всех пленяла своей красотой.

Дальше события развивались печально: в пролетарочку влюбляется молодой богатый нэпман; он начинает водить ее по роскошным ресторанам; преподносит ей ценные подарки, обольщает девушку, отбивает ее у слесаря; тот в отместку убивает нэпмана и за это попадает в исправдом, а красавица «идет на бульвар» (Вадим Шефнер, «Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде», Л., 1976).

В данном конкретном случае Слесарь — персонаж, безусловно, положительный и трагический.

А нэпмана нисколечко не жалко. Как говорится, собаке — собачья смерть. А все потому, что…

«В обществе насаждалось активное неприятие «нэпманов» — прослойки новых собственников, мелких предпринимателей, зажиточной части населения. Пресса того времени, например, даже печатая криминальную хронику, выполняла совершенно определённую идеологическую задачу — не только напугать обывателя, но прежде всего возбудить чувство злорадства по отношению к новой буржуазии, которая в первую очередь становилась объектом преступлений» (Александр Сидоров, «Песнь о моей Мурке», М., ПРОЗАиК, 2010).

Классическим примером тому — народный вариант «Кирпичиков», посвященный классическому той поры гоп-стопу. Этот нэповских времен ремейк на многие десятилетия сохранился в среде советской дворовой шпаны, в 1970-е входил в репертуар Аркадия Северного, а уже в наши дни стал одним из хитов замечательного питерского музыкального коллектива «Ля-миноръ»:

Как-то в городе, на окраине,

Это было весенней порой,

Из кино вдвоём с милой дамочкой

Шёл шикарно одетый пижон.

Вдруг откуда-то с переулочка

Двое типов навстречу идут:

— Угости-ка нас папиросочкой!

Не сочтите, товарищ, за труд!..

А на ей была шубка беличья,

А на ём воротник из бобра;

А как вынул он портсигарчик свой —

В ём без малого фунт серебра.

Завели они их в сад заброшенный,

Где кирпич выстилает проход:

— Вы присядьте-ка на кирпичики

Да сымайте свое барахло…

Поджанр советской уличной песни — песни-хроники, изготавливаемой по методике «утром в газете, вечером в куплете», — зародился в Ленинграде. В начале 1920-х в городе на Неве сложился пул полупрофессиональных рифмачей, изучавших хронику происшествий и сочинявших по ней тексты, вдохновляясь наиболее страшными и кровавыми сюжетами. Практика показывала, что за страшилки подавали больше. Так рождались песни-хроники. Соответствующими были и названия: «Отец-убийца», «Насильник», «Трамвайная катастрофа», «Кошмарный случай»… Эти тексты сбывались уличным музыкантам, а те далее несли их в массы. Наиболее удачные либо особо полюбившиеся публике песни расползались по стране, мимикрируя под особенности новых мест бытования, дополняясь подробностями, иными деталями и сюжетными поворотами. Приведем несколько примеров.

Летом 1925 года на Митрофаньевском кладбище гр-н Путятин зарезал девятилетнюю дочь. И вскоре уличные певцы запели на мотив «Кирпичиков»:

— Потюремщики, сотоварищи,

Я вам песню сейчас пропою,

Как на кладбище Митрофановском

Отец дочку зарезал свою…

В конце 1920-х газеты писали о задержании в Москве группы рабочих-фальшивомонетчиков.

На окраине, в Роще Марьиной,

В буржуазной семейке он жил

И, не мешкая, лет семнадцати,

Свой червонный завод он открыл.

Было трудно жить время первое,

Но потом, проработавши год,

За кустарный труд, за червончики,

Полюбил Сенька этот завод…

А вот зачин песенного отклика на злободневные житейские истории о принудительном (судебном) начислении алиментов:

Ни кирпичики, ни чугунные

В Ленинграде теперь не куют,

А поют всегда песню новую,

Как девчоночки в суд подают…

В принципе, подобного рода «новостийные» песенные тексты можно запросто сочинять и в наши дни. «Кирпичики» — они все стерпят. В первом приближении это могло бы выглядеть примерно так:

Как из города, из далёкого,

Где стоит штаб-квартира ООН,

Прибыл в гости к нам сизым соколом

Журналист по фамилье Карлсон.

Он летел в Москву из Америки

Двадцать два с половиной часа,

Чтоб паскудникам-соплеменникам

Распахнуть на Россию глаза… и т.д.

Но это так, шутка. Что же касается тогдашних уличных исполнителей рифмованных новостей, они исчезли как класс в 1930-е, когда в недрах милиции родился приказ «О борьбе с музыкантами, певцами и продавцами запрещенных песен на рынках и базарах». Согласно данному приказу уличные исполнители и распространители песенных сочинений, даже самых невинных по содержанию, могли привлекаться к уголовной ответственности в рамках развернутой в стране кампанейщины по борьбе с нищенством и бродяжничеством.

По мере сворачивания НЭПа нападки на «Кирпичики» и другие так называемые «песни нового быта» усиливались. Их клеймили за упаднические настроения, мещанство, «цыганщину». Весной 1929-го в Ленинграде состоялась Всероссийская музыкальная конференция. По ее итогам было принято окончательное решение запретить исполнение подобной музыки, поскольку «наряду с религией, водкой и контрреволюционной агитацией» «цыганщина» заражала рабочий класс «нездоровыми эмоциями». Была создана специальная комиссия, составленная из матерых чекистов от музыки, призванная пересмотреть всех работающих на эстраде артистов и их творческий багаж.

К тому времени Главрепертком выпустил «Репертуарный указатель. Список разрешенных и запрещенных к исполнению на сцене произведений». Как сказано в предисловии: «...к составлению были привлечены наиболее сведущие и культурные знатоки и исполнители цыганского песенного репертуара». А критерии «в оценке запрещенного эстрадного материала очевидны для всякого», так как они соответствуют единственно правильной политической линии. «Кирпичики» единственной правильной линии НЕ соответствовали. И вообще… Как более чем откровенно высказался советский писатель Константин Федин в беседе с белоэмигрантским писателем Романом Гулем, «очень уж все их («Кирпичики». — Прим. И.Ш.) пели, а власти наши не любят, когда нация хоть на чем-то объединяется, пусть даже на песне». Тем не менее в народном бытовании «Кирпичики» с их прилипчивой, с первого раза запоминающейся мелодией, продолжили свое существование. Правда, теперь исключительно неофициально-фольклорное.

«Наиболее известные городские песни, например «Кирпичики», на определенном этапе могут переходить в такое состояние, когда их узнаваемость (прежде всего в части мелодии) превращает их в трафарет для создания новых произведений, слабо ассоциирующихся с первоначальным… может порождать новые тексты, написанные по ее образцу, ремейки и т.п.» (А.С. Башарин, «Другие «Кирпичики». Из «фольклора фольклористов». М., 2008).

В одном из эпизодов давно и прочно забытого советского музыкального фильма «Здравствуй, Москва!» (1945) второстепенный персонаж в исполнении гениального Сергея Филиппова объявляет публике в пивной, что сейчас споет «русскую народную песню «Кирпичики», но в итоге достает из футляра вместо баяна… кирпичи. Тридцать лет спустя мелодия «Кирпичиков» все-таки прозвучала с экрана. Вот только ее распознали, а распознав — оценили, лишь возрастные либо самые музыкально продвинутые зрители. В фильме «Ирония судьбы, или С легким паром» (1975), в мультике, предваряющем основное кинодействие, безликие, массовой серии панельные дома шагают по планете под маршеобразную мелодию «Кирпичиков». А в самом зачине, когда герой Ширвиндта выходит из автобуса в Черемушках и покупает на уличной ярмарке бутылку шампанского, Дед Мороз, зазывая народ, наяривает на гармошке уже классический, из «Двух собачек» народившийся, вариант мелодии.

Такой вот своеобразный привет от Рязанова Мейерхольду.

Который отныне мы обречены слышать как минимум каждые новогодние праздники…

С вековым юбилеем вас, «Кирпичики»!

Игорь Шушарин, «Фонтанка.ру»

P.S. Советский критик А. Любимов во многом справедливо отмечал, что «для «Кирпичиков» была взята самая слабая часть вальса, построенная на убогом примитиве, совершенно не отражающем преподносимых слов и сюжета» (ист. — журнал «Новый зритель», 1928. №33–34). На самом деле исходная мелодия вальса «Две собачки» много сложнее и на порядок интереснее. Предлагаем читателям «Фонтанки» прослушать записанную уже в наши дни версию этого вальса, исполненную по оригинальным дореволюционным нотам. Эту запись нам любезно предоставило Творческое объединение «Красный матрос».

И. Ш.