Андрей Литвинов: (фото)

Перед презентацией в Градсовете проекта Ледовой арены на месте СКК, прозванного при первом осуждении «забинтованной банкой», «Фонтанка» расспросила автора о его идеях.

Руководитель архитектурного бюро Lifequality Андрей Литвинов принадлежит к молодому поколению архитекторов. Он один из немногих, кто готов тратить деньги на проекты «для души». Даже если они никогда не будут реализованы. Беседа отошла от СКК и повернула к болевым точкам – в том числе и устью Смоленки, где, как оказалось, архитектор испытывает желание воплотить очередную смелую идею.

- Андрей, в чем принципиальное отличие вашего проекта Ледовой арены от СКК? Зачем сносить одну арену и создавать другую?

– Реконструировать и реставрировать, не делая объект при этом востребованным и известным, – это экономически нецелесообразно, инвестор этого делать не будет. Мое видение – надо сохранить функционал и славу самой известной городской площадки столетия и прославить ее в мире. Арены на 21 тысячу зрителей строятся везде и являются конкурентными как площадки для культурных мероприятий, а у нас в стране нет такого формата. Мы исследовали топ-10 проектов подобных арен в мире, некоторые из них еще строятся, их ждут к только к 2022-2025 годам. И чтобы не догонять потом, надо их опередить уже сейчас.

У новой ледовой арены другой принцип проектирования. Будет параболический профиль чаши трибун, зрительские гондолы – подвесные трибуны на высоте 35 метров, клубная зона под трибунами со стеклянной стеной, примыкающей к транзиту, откуда выходят хоккеисты. Так фанаты смогут их увидеть. Арена в мегаполисе должна быть постоянно востребована, для этого она будет трансформироваться под огромное количество мероприятий. Там будет самый большой в мире видеокуб для трансляций, который сможет изменять характеристики и для улучшения акустики убираться под крышу, как шасси самолета. За чашей стадиона – пространство для посетителей, фуд-корты, магазины, несколько вестибюлей на большое количество людей. И это увеличит класс качества внутреннего пространства, радиус объекта будет больше. Естественно, для самой большой ледовой арены надо строить здание заново, у старого радиус увеличить невозможно.

Почему я вцепился в этот проект? Инвестор, готовый потратить на это деньги, изучить лучшие практики мира и взять от них максимум, довольно долго бился с архитекторами за создание концепции и в итоге предложил работать нам. Правда, боюсь, что инвестор перегорит, пока все это решается.

- Почему архитекторы не понимают, что хочет инвестор?

– Это общероссийская проблема работы с заказчиком. Коллеги по цеху жалуются: «Инвесторы достали, они издеваются над нами, они невменяемые – мы им рисуем тысячи вариантов, нам за это не платят». Я считаю, что количество этих вариантов обратно пропорционально твоему пониманию клиента. Я не могу себе позволить рисовать ему 10 проектов, у меня все же бизнес, я так обанкрочусь. Вот сидит напротив меня инвестор, мне надо зайти в его голову и увидеть именно его образ этого объекта, потом выйти и реализовать. Он может сам не знать, чего хочет, а я, как психолог, провожу сеанс психоанализа, и вытаскиваю из него эту идею, пусть криво рассказанную своими словами. Это для архитектора – высший пилотаж. Поэтому эти навыки я постоянно развиваю, чтобы как можно быстрее понять, что он хочет, а не я. Свои идеи я буду реализовать за свой счет. Я живу в постоянном режиме эксперимента, мне интересны проекты, про которые понимаешь: да, это правильно, но их в ближайшее время у тебя никто не закажет.

- Например?

– Есть у меня проект, под который я год искал участок, нашел и купил. Рядом с аэропортом Пулково. И уже начал проектировать. Это новый офис моей компании и архитектурной ассоциации, где я хотел сделать еще и библиотеку о русском авангарде. По мере создания наших филиалов за рубежом возникала потребность в сети архитектурных представительств, филиалов проектных бюро. Мы уже представлены в нескольких странах, и есть ответные запросы. Все эти филиалы в моем офисе в «Красном треугольнике» не поместятся. Это уже формат архитектурной ассоциации, включающей представительства российских, европейских, азиатских и американских компаний в одном месте, плюс общедоступная библиотека на платформе офиса.

Я уже должен был занести проект на экспертизу, но тут вспомнил про устье Смоленки. Я давно слежу за ситуацией там – это горячая точка города. И вдруг я подумал, может быть, на Смоленке такой проект был бы нужнее? Я давно влюбился в это пятно (пятачок, где раньше предполагался театр Аллы Пугачевой. – Прим. ред.). Там прекрасно впишется террасный парк с одной стороны, с другой – вход в ассоциацию и библиотеку. Парк нужен не плоский, а возвышающийся – там хорошие видовые перспективы. Он не будет выглядеть как здание, все остекление обращено внутрь, а снаружи – природный материал.

- Почему русский авангард?

– Когда я приезжаю в любой цивилизованный город, я иду в библиотеку, особенно в Европе – это показатель продвинутости города. Ищу отдел, посвященный России, чтобы понять, как страну видят за рубежом, что считают в ней существенным. Так вот, в 80% случаев там литература по русскому авангарду 20-30-х годов. Я задавал вопрос глобальным компаниям о восприятии России с точки зрения градостроительства. К удивлению, нас назвали своими учителями, а Москву и Петербург – местами для архитектурного паломничества. Они считают, что современная архитектура вышла из русского конструктивизма, и революция этому только способствовала, облегчила восприятие новых материалов и технологий. Европа тогда была еще заформализована традициями и давлением классической архитектуры. И бренд Петербурга как колыбели современной архитектуры в мировом восприятии город совершенно не использует!

- Вы уже представляли кому-то этот проект?

– Я не знаю юридических моментов вокруг этого участка. Финансирование я уже нашел. В проект у Пулково я планировал вложить полмиллиарда. При переносе на Смоленку пока сложно говорить, как поменяются затраты. Можно же повернуть так, что никто никому не помешает – город получает необычный террасный парк, а такие проекты стоят довольно дорого. Я получаю свой офис, горожане – место для прогулок с вертикальным зонированием. Ну, можно, конечно, просто там деревьев посадить и считать это парком. Я готов и с горожанами его обсуждать.

- Раз это горячая точка, не боитесь протестов? На Смоленке выступают вообще против любого строительства, только за зеленую зону.

– Наверное, им надо сказать спасибо, что этот участок до сих пор свободен. Когда сталкиваются две истории, можно найти логичный компромисс. Если люди хотят парк, я могу выслушать, покреативить и сделать что-то особенное, если мне дадут возможность внутри разметить мою ассоциацию с открытой библиотекой. Я это сделаю сразу и за свои деньги, не надо ничего ждать. И это выглядит не как дом, а как арт-объект, там даже окон нет. Полностью бетонная конструкция, а со стороны – это зеленый холм с террасами. Театр песни не вязался с этой территорией, так как это было именно здание. Мой вариант компромиссный, той же концепции, что и «Зарядье». Мне очень нравится этот пример, это прямо моя идеология.

Что касается протестов, среди моих исследований есть одно, я о нем не рассказывал никому. Я наблюдаю за ситуацией с парками, внесением поправок об увеличении процента озеленения. И я считаю, что это поверхностно, так как прописаны только критерии количества. Когда в том же жилье увеличивают процент озеленения, девелоперы плодят пустыри. Засеял все травой, вроде выполнил нормативное требование.

Я фиксировал несколькими камерами посещаемость парков: Авиаторов, Удельного. Туда же никто не заходит, хоть вокруг куча жилья. Это повод задуматься – что-то не так с рекреационными зонами. Территории, в которые не вложены средства и ничего не развито, туда же страшно заходить.

- Вы сейчас еще по двум болевым точкам города прошлись…

– В последнее время вообще много таких очагов возникает, особенно вокруг парков, и мне стало интересно. Само явление активизма – прогрессивное, но тут есть один момент. Когда они останавливают какой-то процесс, возникает пауза. Вот Удельный парк, это же проблемная рекреационная зона. Убрать его нельзя, нельзя застроить жильем, но с ним можно что-то сделать. Пока решение не найдено, надо взять время и сохранить его. Но когда это время затягивается, возникает тупик.

- Так можно долго ждать. Кто должен генерировать эти идеи? За чей счет воплощать?

– Город не может тратить на это бюджетные деньги. Он должен зарабатывать, а не тратить. Город – это ведь тоже инвестор, государство – тоже олигарх. Мне как жителю неважно, кто потратит деньги на проект и откуда они. Главное, чтобы правильный проект был проинвестирован. Но и не инвесторы должны предлагать решение по рекреационным зонам, а горожане должны просить: «сделайте нам вот так» или «вот так мы не хотим».

В этих парках ведь вполне можно культурные функции завязать с коммерческими. Почему-то у нас считают, что художник должен быть бедным, а в Америке культура – это бизнес. Можно именно коммерциализировать культурное развитие в связи с рекреацией. Это, конечно, долгоокупаемые проекты, не для девелоперов с первичным капиталом, желающих быстрее заработать. Вот поэтому, кстати, в Европе сложно конкурировать, особенно с немцами – просто невозможно. Потому что ты лучше не сделаешь. У них срок окупаемости проектов – лет 30, и деньги соответственные.

- Кроме парков, петербуржцы еще очень трепетно к историческому центру относятся. Вы там тоже «посягнули на святое» с несколькими проектами.

– Почему историческая застройка важна? Ее сохраняют, потому что это фишка города, его заработок на туризме. Все говорят про память, но это еще и источник дохода. В петербургских ПЗЗ и других законах нет качественных параметров. Вот фасад исторического здания. «Красный треугольник», к примеру. Все согласовывали, расстекловку, цвет подбирали. А кирпич поверх покрасили красной краской. То есть формально все выполнили, а по факту что получилось? В историческом центре Вены – совершенно другой качественный формат. И исторический центр Петербурга мне не нравится, он выглядит некачественно.

- Что значит некачественно?

– Идешь по Парижу, в каждом доме своя особая дверь, можно каждые 30 секунд фотографировать и собрать коллекцию дверей, невероятных произведений. Дома более-менее обычные: классика, известняк. Но именно дверные и оконные заполнения создают качество дома, они дают понять, что там есть хозяин, даже если фасад старый. А у нас эти железные двери с домофонными кнопками, где-то стеклопакеты. Можно трепетно и щепетильно согласовывать облик, а потом сделать из некачественных материалов. А при должном качестве и новодел можно встроить в исторический центр. Например, мне нравится современное здание за Казанским собором. Не знаю, кто его спроектировал. Видно, что не экономили: дорогие системы, материалы, остекление. Оно и сидит там хорошо, на мой взгляд.

- Что мешает и нам так сделать?

– Закон нам диктует только количество, габариты, параметры. При этом – неопределенность. Того, что в законе прописано, уже недостаточно. Уже и двусмысленность формулировок ушла, и добились четких трактовок, а люди все равно привыкли «решать», выносить на обсуждение, согласование…

У нас вот много говорят о коррупции. Все уже знают, что есть чиновники «берущие», а есть «дающие». С кем из них бороться? Эти два звена ведь не контактируют друг с другом, и есть промежуточное звено, о котором вообще не говорят. Я их называю решальщики – ищут проблемы у одних, интерпретируют и предоставляют данные другим. Это уже отдельная профессия такая – решальщик. Если бы не было этого звена, коррупции, может, и не было бы.

– Наши архитекторы не особо представлены за рубежом, а вы вот уже сеть представительств открыли и ассоциацию собрать хотите. На кого сегодня ориентируется архитектурный мир, кто задает тренды?

– Пять лет назад мы вышли за границы России – открыли филиалы в Майами, Дубае, Сеуле и в феврале открываемся в Брисбене. Мы так ломаем комплекс российских архитекторов, которые за рубежом практически не представлены. И, надо сказать, там на нас смотрят с удивлением. Я выбрал себе для филиалов определенные регионы, которые успешны и авторитетны для конкретного социума. В Азии, например, приглядывался к Шанхаю, и только там я понял, что для Азии Шанхай – не авторитет. Авторитет – Сеул и Южная Корея. На корейское чудо все смотрят, корейцы являются примером градостроительного развития, когда из ничего становишься прогрессивной страной, не имея ресурсов, кроме мозгов. Сеул впитал в себя самые смелые проекты, там не боятся воплощать идеи, аналогов которых не было. Они первыми в истории создали город с нуля – это известный «умный город» Сонгдо. Поэтому я и открыл офис в Сеуле.

- Почему же у нас смелые проекты не реализуют? У вас их целая коллекция, и другие архитекторы наверняка подобное делают. Почему они никому не нужны?

– Когда представители Смольного посещали наш филиал в Сеуле, я представил им проект реновации Обводного канала. Пока «находится на рассмотрении». Смелые проекты не утверждаются, потому что все упирается в инвестиции, к которым в конце концов мы все равно приходим. Это не только творчество, но и аналитика – архитектурные проекты должны быть интересны, исходя из потребности города и инвесторов, и эти интересы должны совпадать. Надо методику создавать на примере какого-то проекта. Методично, капля за каплей, чтобы все привыкали. Многие же архитекторы предлагают какие-то космические истории, которые город заказать не может. Я когда проект создаю, еще и выкладку с аналитикой для инвесторов делаю. Но деньги размещаются там, где все стабильно и понятно и не происходит потрясений – как в Швейцарии. Вот будет у нас, как в Швейцарии, тогда и смелые проекты со сроком окупаемости в 30-40 лет появятся.

Беседовала Анна Романова,
для «Фонтанки.ру»

© Фонтанка.Ру