Почему Болотная не похожа на Таксим

Протесты в Турции смогли выйти на такой высокий уровень, на какой они не смогли выйти в России. Почему? Можно ли вообще сравнивать то, что происходит в этих двух странах?

С арабской весной нашу «болотную» жизнь я бы, конечно, не сравнивал. В Египте, Ливии, Сирии, Ираке протестные действия сильно идеологизированы. Или, точнее, там широкие массы глубоко верующих, фанатично настроенных людей разрушают авторитарные режимы ради того, чтобы сделать свои страны менее модернизированными и в большей степени основанными на традиционных, религиозных ценностях, чем это было при Мубараке, Каддафи, Асаде, Саддаме.

В России все по-другому. Среди наших протестующих мало фанатиков. В основном это люди прагматичные, которые хотят сделать жизнь в России более ориентированной на европейские ценности.

В Турции дела вроде бы обстоят похожим образом. Те, кто выступил против правительства Эрдогана, отнюдь не религиозные фанатики. Наоборот, они хотят притормозить ползучую исламизацию. Они хотят европейских ценностей, а не религиозных, и в этом смысле напоминают наших оппозиционеров. Почему же протест всколыхнул практически всю Турцию, тогда как у нас он лишь на некоторое время захватил Москву, но так по-настоящему и не перешел в провинцию? Иными словами, почему в Турции можно говорить о делении народа на две большие (примерно равные по силе) конфликтующие группы, тогда как у нас протестует лишь креативный класс при сравнительно индифферентном отношении широких масс населения? Дело в том, что в Турции со времен реформ, осуществленных Ататюрком, сосуществуют две традиции, укорененные в массах. Одна – древняя, исламистская. Другая – светская, модернистская.

Ататюрк авторитарными методами вколачивал новые ценности в свой народ и изрядно преуспел в этом. Многие турки, а не одни лишь либералы, хотят жить, как в Европе. Они могут не понимать сложных деталей этой европейской жизни. Они могут не слишком ценить демократию и права разнообразных меньшинств. Они могут сравнительно плохо понимать, как работает рыночная экономика и почему Европа сегодня так богата. Но в целом у той части турок, которая идет вперед «под знаменем» Ататюрка, есть осознание того простого факта, что исламизацию следует держать под контролем.

При этом, естественно, как бы ни были многочисленны «дети Ататюрка», в исламской стране не может не быть большого числа людей, желающих жить в соответствии с заветами пророка. Столетия искренней веры не проходят бесследно. Европейским странам в свое время потребовались долгие годы для того, чтобы четко разделить церковь и общественную жизнь. Турция явно не прошла еще того длительного пути, который прошли народы в таких некогда очень религиозных странах, как Испания, Ирландия, Польша.

Итак, в Турции есть две примерно равные по силе и в равной степени укорененные в обществе традиции. Отсюда и вытекает напряженность противостояния. А есть ли две по-настоящему укоренные в обществе традиции у нас в России?

Путин представляет авторитарное, консервативное начало. Его интенсивно поддерживает Церковь (особенно при Кирилле). Несмотря на стремление постоянно повышать доходы населения, Путин чужд левацких ценностей. При нем богатые стали намного богаче. И кремлевские пропагандисты пугают народ в первую очередь революцией, поскольку ориентируются на тех, кто хорошо живет и боится всяких радикальных перемен.

Существует ли другое, неконсервативное начало, по-настоящему укорененное в народе? Бесспорно, таковым началом нельзя считать либерализм, распространенный в среде креативного класса. Либерализм в любой стране – это мировоззрение интеллектуальной элиты. Это взгляды внутренне свободного меньшинства. Это позиция людей, больше всего ценящих независимость, творчество, отсутствие государственного диктата.

А вот левые взгляды в нашей стране успели по-настоящему укорениться за время существования СССР. Среди миллионов людей левые ценности воспринимаются по-разному. Для кого-то они означают низкие цены, для кого-то отсутствие олигархов, для кого-то атеистическое мировоззрение, для кого-то бесплатное образование, а для кого-то мифологизированную революционную традицию, изложенную в советских учебниках. Но в любом случае левые взгляды – это не принадлежность интеллектуальной элиты, а своеобразное верование широких масс.

Но могут ли у нас протестующие сплотиться вокруг левых идей также, как протестующие в Стамбуле сплотились вокруг идей Ататюрка? Нет, это невозможно. При всей неоднозначности фигуры Ататюрка существует связанный с его именем набор ценностей, которые разделяют все люди, стремящиеся в Европу. Можно ли сказать, что у нас вокруг КПРФ (а это по сей день единственная реальная сила на левом фланге) готовы сплотиться все те, кому не нравится путинский режим?

Нет. Нынешнее руководство КПРФ сделало максимум возможного для того, чтобы сплотить не сторонников левых взглядов в целом, а только людей, тоскующих по Советскому Союзу. Вместо того чтобы сохранять объединяющие людей идеи, одновременно отвергая одиозные, Зюганов со товарищи сделали ставку на сравнительно узкий круг избирателей, для которых приемлемы и антидемократический октябрьский переворот 1917 г., и сталинские репрессии, и коллективизация, обернувшаяся голодом для миллионов крестьян. В странах Восточной Европы после бархатных революций 1989 г. коммунисты реформировались и стали вскоре центром притяжения для всех тех сил, которым не нравились консерваторы. КПРФ же у нас осталась коммунистической партией, даже не попытавшись двинуться в сторону социал-демократии. И сегодня большое число людей, которые не в восторге от Путина, предпочтут потерпеть нынешний режим, нежели вставать под знамена левых. Да коммунисты, собственно, и не пытаются привлекать под свои знамена оппозицию. Они прекрасно встроились в нынешнюю политическую систему на правах младшего партнера Кремля.

Таким образом, в Турции противостоят друг другу два больших лагеря, каждый из которых опирается на укорененную в массах традицию. В России существует лишь один большой лагерь, ориентирующийся на нынешнюю власть, тогда как все остальные политические силы расколоты. Каждая из них предпочла бы заключить соглашение с Путиным ради мягкой трансформации режима, нежели объединять всю оппозицию в целом ради полной ликвидации авторитарной системы.

Дмитрий Травин, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге