О литературе с Виктором Топоровым: Нобелевский ноблесс оближ (фото)

В питерской «Амфоре» вышел в русском переводе роман Герты Мюллер «Качели дыхания» (2009), - роман, судя по всему, и принесший ей в том же году нобелевскую премию по литературе, официально присужденную «за сосредоточенность в поэзии и честность в прозе, с которыми она описывает жизнь обездоленных», - то есть фактически за благие авторские намерения (или за конъюнктурный расчет, за благие авторские намерения выдаваемый). Роман вышел, я бы сказал, не просто в «Амфоре», но разумеется в «Амфоре». А почему, собственно говоря, разумеется?

Потому что арт-директор «Амфоры» Вадим Назаров несколько лет подряд предугадывал имена будущих нобелевских лауреатов во всей их подчас чудовищной непредсказуемости и загодя скупал права на их произведения. В какой-то момент, оценив по достоинству этот индивидуальный алгоритм, я посоветовал Назарову запустить книжную серию «Будущие нобелевские лауреаты», потому что он, как этакая литературная баба Ванга, вполне имел и имеет на это право. И Вадим Борисович моим советом воспользовался: такая серия и впрямь запущена.

Всего в двух или в трех случаях (за десять-то лет!) не угадав имя будущего лауреата, Назаров и тогда не терялся, но тут же приобретал права на мгновенно подорожавшие произведения внезапного баловня нобелевского жюри. Так произошло и с Гертой Мюллер, выпущенной по-русски «благодаря субсидии Института Гете, финансируемого Министерством иностранных дел Федеративной Республики Германии», что, конечно же, несколько утешает. У нас говорят: Пушкин заплатит, а за роман «Качели дыхания» все-таки лучше, что заплатил Гете.

Герта Мюллер румынская немка, представительница национального меньшинства, затем румынская диссидентка (против бесчеловечного режима Чаушеску), и, наконец, немецкая (ФРГ) писательница правозащитного направления из числа беженцев из Восточной Европы. То есть, выражаясь символически в Германии ее бесплатно снабдили «инвалидной коляской», да и во всей Западной Европе, включая Стокгольм, для нее и для таких, как она, имеются отдельные лифты (социальные) и пандусы. Поэт и прозаик Герта Мюллер удостоена множества наград, грантов и стипендий; нобелевская премия из них самая крупная, но, даст правозащитный бог, не последняя.

Поэтесса Мюллер написала роман «Качели дыхания» о другом поэте – Оскаре Пастиоре. Собственно, начинали они писать вместе, но внезапная смерть Пастиора в 2006 году (бедняге не исполнилось еще и восьмидесяти) помешала полноценному соавторству, пусть и поспешествовала вольно или невольно нобелевской премии. Пастиор тоже был румынским немцем-диссидентом и тоже в конце концов оказался в Германии – на беженских хлебах и при правозащитных делах. Но сначала – в молодости – он несколько лет провел в СССР, куда (как и родная мать Герты Мюллер) был насильственно депортирован в 1945 году, еще до окончания войны.

Сейчас эта депортация слывет одним из самых зловещих сталинских преступлений (как и высылка немцев в Казахстан из Республики Поволжья в 1941 году). Хотя в свое время считалось, что советские немцы были высылкой из ареала обитания не столько наказаны (в отличие от нескольких народов Кавказа, а также от крымских татар), сколько спасены от неизбежного в ином случае народного гнева. Уже в ранние 1950-е, на пике борьбы с «безродными космополитами», по той же модели предполагалось «спасти» и советских евреев. Так или иначе, румынских немцев депортация «во глубину сибирских руд» в 1945 году определенно спасла – «благодарные» за гитлеризм румыны, безусловно, вырезали бы их всех до последнего.

Повествователя в «Воздушных качелях» (то есть как раз Оскара Пастиора) мы застаем семнадцатилетним симпатягой, путающимся, надо полагать, для поэтического вдохновения, со взрослыми дядьками – Ласточкой, Сосной, Ухом, Витком, Дроздом, Шапкой, Зайцем, Кошкой, Чайкой и Жемчужиной – летом в городском саду, а зимой в общественных банях. При гитлеровцах это было двойное преступление: гомосексуализм плюс осквернение расы (путается повествователь в основном с румынами), а при Советах – всего-навсего одинарное и не больно-то строго наказуемое мужеложство.

Однако пытливый отрок рано радуется. Беда подкрадывается с другой стороны (что в его случае звучит, сами понимаете)… Любителя погулять и помыться насильственно отправляют в Россию – и вовсе не в Москву к коллегам по поэтическому журналу «Газенваген» (позднее и только в конспиративных целях переименованному в «Воздух»), - хотя, правда, и не в «ГУЛАГ», а в нечто ровно посередке. В некое учреждение, где и мужчинам, и женщинам (живущим, кстати, вместе, на вольном поселении, и практически без охраны) приходится заниматься тяжелым физическим трудом в крайне неблагоприятных климатических, да и бытовых условиях.

Байки про ужасы «ГУЛАГ»а (и про бедных румынских немцев в «ГУЛАГ»е) и составляют основное – единственное – содержание отмеченного нобелевской премией романа. Нас, читавших Шаламова (не говоря уж о более «вегетарианских» авторах, начиная с Солженицына), так же трудно напугать этими невзгодами и несчастьями, как ежа – голой ж… (сравнение опять-таки вполне во вкусе повествователя и его поэтически продуктивного прототипа):

«Беа могла выходить за территорию лагеря когда вздумается. Пропуска, если она вообще в них нуждалась, ей обеспечивал Тур Прикулич. На лагерном проспекте Беа присела на скамейку, а я отправился за шарфом. Он лежал на самом дне чемодана, рядом с батистовым платком. Я много месяцев не брал свой шарф в руки, теперь он показался мне нежным, словно человеческая кожа. Мне было стыдно перед его переливчатыми клетками, потому что я опустился, а он все еще ластился ко мне своими квадратиками, перемежающими блеск и матовость. Он-то не изменился в лагере и сберег в своем шашечном узоре прежнюю спокойную упорядоченность. /…/ Когда я передавал шарф Беа, она опять отвела взгляд, словно ускользающий в косину. Единственное, что ее красило, это загадка в глазах. /…/ Беа Цакель словно слепили из двух неоднородных частей: грациозного торса и тяжелой конструкции низа».

Так это написано. Так это переведено. Колымские, блин, рассказы! Скамейка на лагерном проспекте. Шарф и батистовый платок на дне чемодана. Взгляд, ускользающий в косину. Зловещий персонаж по фамилии Кобелиан и лагерный начальник Шиштванёнов … Так это написано и так это переведено в наиболее внятных и относительно разумных местах, потому что повествователь, писательница и переводчик то и дело сбиваются на откровенно шизофренический поток сознания – то ли в сугубо пропедевтических целях (чтобы не поняли, что это за фигня), то ли, наоборот, в поэтических, то ли, как уже сказано выше, в правозащитных.

Денежку свою имеют все трое – да и на том слава богу. 3000 экземпляров – именно таков тираж этой книги – «Амфора», надо полагать, все же реализует: Нобель есть Нобель; ничего на «Качелях дыхания» не наварит, но хотя бы - при помощи немецкого налогоплательщика – не сильно и погорит. Конечно, Герта Мюллер для обладающего литературным вкусом Вадима Назарова это, по Веничке Ерофееву, «поцелуй через силу». Однако нобелевский ноблесс оближ…

Двадцать два года назад обратились ко мне на улице тогдашней западногерманской столицы Бонна. Обратились на ломаном немецком языке, но все равно понятно. Подайте, говорят, нищему румыну.

Простите, церемонно ответил я наглецу. Я из СССР. Я сам, знаете ли, в некотором роде нищий румын.

А вот сейчас думаю: а может, это был Оскар Пастиор? И он со мной так заигрывал? А рядом с ним стояла, страшно сказать (в книге приведена фотография), сама Герта Мюллер?

Виктор Топоров,
«Фонтанка.ру»