«Согдийские художники — непредсказуемые». Реставраторы Эрмитажа показали восстановленные росписи с Великого шелкового пути

Есть в Эрмитаже выставки, о которых музей рассказывает всем: они проводятся в парадных залах, Галерее графики, манеже Малого Эрмитажа или Главном штабе. А есть такие, которые рассчитаны не на широкую публику, — но даже непосвященному человеку найдется над чем на них задуматься. Из таких — два проекта в Реставрационно-хранительском центре «Старая деревня», приуроченных к конференции по реставрации монументальной живописи.

Первая выставка рассказывает не о вещах, а о героях — реставраторах. Под вывеской «НЕшёлковый путь: реставрация, хранение и изучение памятников монументальной живописи» — в фойе — портреты сотрудников: тех, кто, как отметил директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, сохранил для человечества настенные росписи Пенджикента, Пскова, Нимфея, оазисов Шелкового пути… Они пришли в Эрмитаж в 1950-х годах, когда лаборатория, отмечающая теперь 70-летие, только была создана.

«Это были люди, которые не имели, может быть, профильного образования, — здесь рождалась методика, здесь люди осваивали специальность реставратора, здесь они думали, как надо это экспонировать, — и всё им удавалось, потому что они не просто работали, они служили делу», — сказала куратор выставки, заместитель заведующего Отделом научной реставрации и консервации Эрмитажа Наталья Полевая.

В частности, ввели методику, основанную на применении синтетической смолы — полибутилметакрилата, сохранившую для нас стенную клеевую живопись на лёссовой основе (лёсс — осадочная горная порода. — Прим. ред.) и фрески на известковой штукатурке.

При этом ученики этих специалистов — как и сами открытые ими методики — работают до сих пор. Сотрудники сохраняют привитое им предшественниками трепетное отношение к экспонатам как часть эрмитажной культуры, а технологии совершенствуются.

Вторая выставка в РХЦ — «Пенджикентские росписи. К завершению реставрации» в Открытом хранении Отдела Востока. Там представлены фрагменты росписей пяти композиций, отреставрированных за последнее десятилетие, — причем почти все их широкая публика никогда не видела (а к композиции «Пирующие», которую выставляли раньше, добавились новые фрагменты, и она вернется в основную экспозицию Эрмитажа уже вместе с ними).

«Росписи — это особая техника исполнения, это не фрески: фрески делаются по сырой известковой штукатурке, а росписи — по сухой лёссовой, это два совершенно разных материала, — объясняет Елена Степанова, заведующая лабораторией научной реставрации монументальной живописи. — Лёсс — это мергельно-песчаные отложения, это почва азиатского региона, из неё делали сырцовые кирпичи, строили жилища — дворцы, парадные помещения, а потом их богато украшали росписями. Живопись в городе, про который сейчас идёт речь, создавалась с V по VIII век. После того как жители ушли из этого города, он больше никогда не застраивался и не восстанавливался. Его засыпали земля, песок, он медленно-медленно умирал, превращаясь в руины».

О существовании огромного пласта согдийского искусства люди могли так и не узнать, если бы после Великой Отечественной в Среднюю Азию не направились археологические экспедиции. С 1947 года они начали изучать памятник «Древний Пенджикент» (на территории современного Таджикистана), который оказался богат уникальными росписями. Ученые поняли: эти росписи нужно спасать.

«Способа на тот момент в школе реставрации вообще не существовало, поэтому был создан метод на основе полибутилметакрилата (это синтетическая смола), — продолжает Елена Степанова. — Как спасти такие росписи? Их надо было сначала раскрыть, укрепить прямо на стене, снять со стены, упаковать в ящики и транспортировать в Ленинград, в музей. Здесь их ожидала дальнейшая лабораторная обработка».

Толщина штукатурки, которую снимали со стен с изображением, доходила до сантиметра в 1950-1960-е, когда использовались ксилольные растворы (они проникают глубоко в толщу штукатурки), и стала меньше со временем. Вывозили в Ленинград росписи вплоть до 1991 года — хотя археологи работают в Пенджикенте и в наши дни. Теперь росписи уже не вывозят, но помогают создавать музеи на местах.

«Живопись залегала более 1300 лет под землёй, — поясняет реставратор. — И влага, и соли, и корешки деревьев — всё могло влиять. Сохранность стен даже ослабевала, а уж пигмент, краски сплывали очень быстро, и утрат много. Но тем не менее, и художественной, и исторической ценности эта живопись не теряет даже из-за плохой сохранности».

Эта выставка — загадка, тест на воображение: даже научным сотрудникам предстоит еще изучать и изучать, что изображено. А уж обычным посетителям без подсказок тем более не обойтись. Реставраторы в археологической живописи не реконструируют утраты: в VI–VIII веках там не было клише, подготовительного рисунка, трафаретов; у одних и тех же персонажей не было одинаковых поз или атрибутов — что превращает в фантазию любую попытку дорисовать утраты. «Согдийские художники — непредсказуемые», — улыбается реставратор.

Мы не всегда знаем сюжет, поэтому нужно найти либо литературный прототип, который его «расскажет», либо аналогичные сюжеты, изображенные в других местах, — рассказывает куратор выставки Лариса Кулакова, научный сотрудник Отдела Востока.

Например, ближе всех ко входу (все пять работ собраны на противоположной стене зала) мы видим работу под условным названием «Борцы». На ней каждый легко увидит двух сцепившихся мужчин — почему-то изображенных в разном цвете. Но специалист поймет больше: например, толстая коричневая линия под ними — обозначение воды. А в воде притаились женские фигуры.

«Когда такая сохранность, нужно найти что-то, за что ты зацепишься глазом, а дальше воображение тебе достроит фигуру, — подсказывает куратор. — То есть вы видите руку, видите локоть. Вы знаете, что дальше плечо. Вот это ее торс, она погружена в воду. И вот эта вторая рука, что-то она держит».

Что это за сюжет — ученым неизвестно. Внимание на себя еще обращают растущее на берегу дерево и гигантская фигура персонажа, от которого остались только ноги. Он стоит, опираясь на копье или шест, что у него в руках — неясно.

Когда-то это была большая сцена, нанесенная на стену в жилом доме.

«Древний Пенджикент — уникальный город: он отличается тем, что росписи здесь находятся не только в храмах или дворцах, а именно в домах богатых горожан, — продолжает Лариса Кулакова. — И это огромные залы, как правило, парадные. Дом делился на парадную часть, куда приглашали гостей, и приватную зону. И вот эти парадные залы, коридор, который шел в парадный зал, покрывали росписи в несколько ярусов».

С другой стены того же помещения, что и «Борцы», другой сюжет на выставке — «Синетелое божество». Глаза его сбиты (вероятно, после того, как в зороастрийский Пенджикент в VIII веке пришел ислам), на одной руке изображен браслет, нога в колене согнута, есть набедренная повязка…

«А вот эти маленькие черные пятнышки — это плесень, — с горечью признает куратор. — Это очень мешает видеть целиком композицию, потому что она вся крапчатая. Но ее не убрать, она убирается вместе с краской».

«Пирующие» — фрагмент стены другого парадного зала. Здесь живопись поделена по регистрам. В центральном можно увидеть пирующих мужчин, пьющих из ритонов (у одного — сосуд в форме человечка, причем также с ритоном), нижний ряд отделен «перлами» (орнамент, напоминающий ряд белых «жемчужин»), в верхнем тоже происходит свое действие — на ковре в цветочек. По мнению куратора, герои могли отмечать сезонные праздники или сбор урожая. О том, что дело происходит на Шелковом пути, свидетельствуют богатые кафтаны, узорчатые ткани.

«Меня удивляет всегда, вообще каким чудом это всё сохранилось, — признается куратор. — Работа реставраторов, которые могут расчистить максимально каждое пятнышко пигмента для того, чтобы мы могли увидеть эту композицию, — вот это удивительно, потому что это терпение и труд невероятные!»

Сбоку показывают вертикальный фрагмент «Райский чертог». От него, кажется, не осталось почти ничего, но куратор показывает — и проступают высокая фигура человека в причудливом головном уборе (скорее всего, божества), и площадочка с фигуркой льва, лапа которого приподнята.

Напротив еще одна сцена — «Человек с коровой». Интересно, что эта роспись была снята со стен еще в 1975 году, но до 2000-го пролежала в полевом ящике. Впрочем, это не повредило ее сохранности: ПБМА — материал обратимый, обратимость с годами не меняется, и даже через большой промежуток времени фрагмент можно взять в работу и провести те же реставрационные мероприятия, — уверены в музее.

Практически все темное изображение, которое читается на росписи сразу, — это корова. Человек изображен красным цветом.

«Для ранней живописи довольно характерно, когда тело рисовали красным, — отвечает Кулакова. — Здесь вообще мало цвета. Белый, вот этот темный и красный — всё. Потом [росписи] уже стали более богатые по палитре».

По словам заведующей лабораторией научной реставрации монументальной живописи Елены Степановой, при согдийцах все было «ярче, краше, помпезнее».

«Зеленого цвета не существовало у них вообще в палитре, но самые богатые — синие, красные, — конечно, использовались в качестве фонов, — продолжает она. — На этих фонах все очень богато и нарядно выглядело. Они очень активно использовали синий лазурит, это очень дорогой пигмент, и они его использовали очень много».

Богатство касалось не только цветов, но и влияний.

«Они знали традиции, культуры соседних государств, стран, и ничто было им не чуждо, — рассказывает Елена Степанова. — Они знали прекрасно и буддийское искусство, в ранней живописи мы это видим, встречаются и эллинистические элементы. Великий шелковый путь, всё проходит караванами — не только товар, но и искусство».

С учетом того, что раскопки в Пенджикенте были начаты уже в послевоенное время, там не работали западные экспедиции, и в крупнейших мировых музеях коллекций согдийского искусства нет. Его можно увидеть в местных музеях — в Душанбе, Пенджикенте, Пайкенде, Ташкенте, Бухаре, — а также в Москве в Музее Востока. Но петербуржцам достаточно прийти в Эрмитаж.

Алина Циопа, «Фонтанка.ру»