«Если что, буду первым политзеком». Петербургский казак Либерман рассказывает о своей войне

В декабре 2022 года петербуржец Марк Моисеевич Либерман, хорунжий Всевеликого войска Донского, лег «самой твердой частью тела» на гранату, брошенную в его окоп беспилотником. Четверо бойцов, которых это неочевидное решение спасло, донесли его под огнем до точки эвакуации. Но приключения казака на этом только начинались.

Теперь Марк Либерман ходит с тростью, со стомой, свисающей с живота, и со стентом в сердце. И режет на YouТube правду-матку о том, как обходятся с теми, кто выбыл из строя.

Ему 42 года, но о себе он говорит — старик. Интервью «Фонтанке» Марк Либерман дал сразу после очередной перевязки и перед встречей в госпитале с любимой женщиной. Его история достойна экранизации. Может получиться современный «Василий Теркин». Только страшнее.

— Как вы получили ранение?

— Это случилось в середине декабря 2022 года. Мы пошли менять «вагнеров», у них была ротация в точке, которую мы называли «Очко дьявола». Место жуткое. Днем беспилотники с минометом, ночью — снайпера с пулеметом. Голову не поднять. Когда мы выдвигались, меня назначили командиром группы. Окопчик буквально в половину человеческого роста высотой, помещается в нем пять человек, при этом пятый — с краешку у выхода. Сверху — одеяло шерстяное армейское, один спальник и ветками закидано. Потом мы с броников пособирали листы, укрепили потолок. Можно только в полусогнутом состоянии на корточках сидеть.

— А почему глубже не копали?

— А потому, что начинаешь копать глубже — и вместо «польки» (польского миномета) прилетает 120-й и оставляет вместо тебя большую-большую воронку. Потому что беспилотники все движения отслеживают и сразу наводят артиллерию. У нас с одного бока они стояли в 380 метрах, 500-х спереди и 800-х сбоку. И беспилотники круглосуточно курсировали над посадкой. А посадочка очень тоненькая и узенькая. Наша задача была держать позицию, пока не произойдет ротация. С утра до вечера работали беспилотники и минометы. Они думали, что у нас там глубокая «лисья нора», и били по окружности. И в один прекрасный день я слышу: прямо над нами кружит, прилетел, родной, как на работу. И тут сверху раздается характерный такой щелчок. Это от беспилотника граната отщелкнулась.

Ну, думаю, сейчас рядом бомбанет. А сам на корточках сижу в окопе, перед глазами такая выемка в навесе небольшая. Мы туда кружку с кипятком обычно ставили, как воздушное отверстие. И вот, как в замедленной съемке, вижу, как граната прямо к нам закатывается. И на ступеньку окопа падает прямо передо мной. Ступенька глубиной сантиметров тридцать, шириной — пятьдесят. Время задержки у гранаты всего три секунды. Откинуть — не вариант. Накрыть чем-то — тоже, потому что и руки бы оторвало, и всех посекло. Ну я и принял единственное решение — просто на нее лечь. Самой твердой частью, жопой. Резко выпрямился и вбок ушел, жопой на гранату. Ребята даже не поняли, что произошло. Единственное, что успел сказать: «Сейчас будет бум».

Она бумкнула. Я все еще в сознании. Спрашиваю у младшего из четверых моих бойцов: «Вывалились кишки, нет?» Он такой: «Нет... А что делать теперь?» Как что, говорю, колем промедол и тащим меня отсюда нафиг.

И вот они меня доблестно два километра тащили — километр по «открытке», километр через заминированный яр. Двое тащили, двое беспилотники отгоняли, а на нас миномет наводили.

— А как отгоняют беспилотники?

— Открывают перекрестный огонь. Противник рисковать беспилотником не хочет и уводит его. Беспилотник хорошо видно, особенно когда он летит груженый.

На середине пути я понял, что что-то они стали слишком метко по нам бить. Отдал команду: «Ребят, бросайте меня, разбегайтесь и возвращайтесь после того, как «птичка» улетит». Видели передачу в «Мире животных», когда прикидывается коза мёртвой? Потому что хищники падаль не едят. Вот я сделал примерно то же самое. Там посреди голого поля маленькая берёзочка торчала, такой кустик. Меня подтащили к ней, и там я «околел». А беспилотник надо мной висит, тот же самый. Он одну гранату на нас скинул, а у него еще одна осталась. Я лежу и думаю: скинет, не скинет? Пожужжал-пожужжал и улетел. Ребята вернулись, меня дотащили до «точки ноль». А оттуда отправили на первичную эвакуацию в ближайший военно-полевой госпиталь.

— Получается, вы полтора года провели в госпиталях?

— Нет, почему. После эвакуации меня полтора месяца продержали, пока штопали и так далее. Выписали на поликлинику в моем родном городе. Там сняли швы, а потом срочно в кардиологический центр, потому что у меня из-за минно-взрывной волны начались проблемы с сердцем и пришлось ставить стент. Лечение заняло два месяца. А потом — все. Я просто лежал дома. Зарплату тоже не переводили мне. Никто из моей части даже моей маме не позвонил, не сообщил, что я ранен. Где-то через полгода, когда я смог ходить на двух костылях, мне пришлось ехать в ЛНР искать мою часть. Если бы не мой атаман, который меня возил и со мной искал часть, я не знаю, что бы я делал. Там все были очень удивлены, что я живой. По идее, я не должен был выжить. Только после моего появления начали снова хоть немного зарплату начислять. Я вернулся домой. И про меня опять «забыли». И только в январе этого года мне сказали прибыть в резервный батальон.

Я приехал в резервный батальон. И там ждал операции, которая была назначена на 13 марта в моем родном городе. Встал вопрос, что стому пора снимать. Мне же кишечник разворотило, и у меня, знаете, такой мешочек на животе висит. Я в него какаю. И вот я приехал в госпиталь, меня приняли, а операцию делать не стали из-за плохих показаний сердца. И меня отправили обратно в резервный батальон, где не было ни лечения, ничего. Ну вот я там и сидел со своей стомой и сердцем, ждал, что дальше будет.

— Что такое «резервный батальон»?

— По идее в резервном батальоне должны находиться те, кто после ранения восстановился полностью и кого в любой момент могут отправить туда, где нужно усиление. А наша часть собрала в резервном батальоне всех калек, которым место на медроте. Нас там держали, как... В туалете — деревянной будке с дыркой — копошились крысы. По пять-шесть раз на дню нас сгоняли в подвал — если беспилотник летит или еще что-то. Однажды неделю жили в подвале на голом полу. И бойцы этот батальон называли «три шестерки», потому что там дьяволу страшно.

В конце концов мы не выдержали и с товарищем записали прямо из резервной роты видео для YouТube, в котором я рассказал, что там происходит.

После этого видео, в котором мы рассказали, что происходит в резервном батальоне, нашего комбата убрали. Я об этом узнал, когда уже уехал в отпуск по ранению на 20 суток. С 11 июля я снова на лечении. А товарища на следующий же день после публикации видео отправили на штурма, сам комбат этот и отправил. А мой товарищ взял и выжил. Сейчас вот тоже лечится от ранений.

— А вы получили выплаты за ранение?

— Нет, ни копейки не получил. Оригинал «формы 98», по которой выдаются президентские деньги за ранение, у меня на руках. Не хватает бумаги от командира. А мой командир, извините, давно погиб. У меня теперь другое подразделение. И в этом подразделении говорят: «Мы таких справок не даем». Вот и всё. Я обратился в фонд «Защитники Отечества», сейчас они занимаются этим вопросом. Документы же все есть, надо просто теперь запросы дополнительные делать, чтобы дооформить недостающую бумагу.

— Где сейчас те четверо бойцов из окопа, которых вы фактически спасли?

— Трое погибли, а одного взяли в плен, там он провел полгода. Потом его обменяли. Я видел его в резервном батальоне, у него голова потекла. Ходил как неприкаянный и меня даже не узнал.

— А как вы вообще оказались в конце 22-го года в зоне боевых действий?

— Первый раз я там оказался еще в 2018 году, когда приехал в ЛНР добровольцем. В Луганском военкомате прошел медобследование, подписал контракт на год, год отвоевал, продлил еще на год и ушел по ранению потом, чуть-чуть до конца второго контракта не дотянул. Почти до 20-го года я служил в батальоне «Призрак». Когда началась СВО, решил, что пора возвращаться. Сначала попытался зайти официально, через Министерство обороны. А меня не захотели брать. В армии я не служил, у меня категория В с отдельным положением, ограниченно годный. У меня мама — инвалид первой группы. Она в годик переболела полиомиелитом. Но всю жизнь занималась спортом. На Паралимпиаде в Лондоне стала пятой сильнейшей женщиной в мире (Татьяна Смирнова на Паралимпиаде вошла в пятерку лучших тяжелоатлетов, подняв штангу весом 112 кг в возрасте 56 лет. — Прим. ред.) Мой отец был милиционером и погиб при исполнении, когда мне еще года не было. С мамой они не были расписаны. Меня не имели права ни мобилизовать, ни призывать в армию как единственного кормильца в семье. И никто не захотел взять на себя такую ответственность и отправить меня на СВО даже по моей собственной просьбе.

— Как вы решили этот вопрос?

— У меня был военный билет ЛНР на руках и удостоверение участника боевых действий. Я приехал в Луганский военкомат, там подняли мои старые документы — и всё, я оказался там. Меня оформили как добровольца, заключившего контракт с Народной милицией ЛНР на один год. А недавно, когда стал собирать документы в связи с ранением, я выяснил, что меня с моей питерской пропиской Луганский военкомат мобилизовал, пока я в госпиталях лежал.

— Значит, как мобилизованный вы должны были получать выплаты, в том числе и по ранению?

— Вот сейчас и будем выяснять, куда они делись. Потому что по документам я, оказывается, и ветеран СВО только с 24 марта 2024 года. Причем у меня на руках справка, что с ноября 2022 года я мобилизован Луганским военкоматом и прохожу военную службу.

— А почему вы вообще решили в 2018 году ехать в ЛНР?

— Потому что я идейный. Я бы и в четырнадцатом году поехал, но семейные обстоятельства не позволяли. К 2018-му я решил все свои вопросы и поехал воевать против фашизма. Я же еврей, у меня прабабушку сожгли в концлагере.

— Вы видели свидетельства того, что там фашизм?

— Прежде чем взять в руки оружие, я пообщался с местными жителями. Там была бабушка, которая и по-русски не говорила, только на суржике. Ее вывезли с освобожденного хутора. Она плакала и рассказывала, что это не люди, что они, уходя, жилые дома заминировали. Подходишь к дому, а там семья сидит за столом. И все привязаны к стульям. Минировали стол и входную дверь. И подрывался и наш сапер, и эта семья.

— И после этого вы поняли, что надо брать оружие в руки?

— Сначала я со многими людьми общался, для внутреннего спокойствия, чтобы понять, правильно ли я поступаю или политики все врут. В результате я убедился, что был прав. И, знаете, ни разу не пожалел. Ни разу.

Я с детства мечтал быть военным, у меня дядя ходил на подводной лодке. Я готовился поступить в Нахимовское или в Суворовское училище. По физподготовке проходил. А на медкомиссии оказалось, что у меня есть дальтонизм. Я таблицу по цветам не прошел. Мне сказали: «В армии служить сможешь, а вот офицером не сможешь стать». До этого я с первого по седьмой класс учился в музыкальном интернате — ну какой еврей без музыкального образования. Играл на духовых. Ушел, когда понял, что я не чувствую музыку. Могу выучить, сыграть хорошо без ошибок, но — не чувствую. И ушел в обычную школу. А когда меня не взяли в военное училище, стал ждать призыва в армию. Когда мне и там отказали, стал сантехником. И 15 лет по этой профессии работал.

— А как вы вступили в казачество?

— С казаками я познакомился в окопах ЛНР. Мне очень понравилось, как у них все устроено. В армии тебе звание присваивают, грубо говоря, потому что время пришло, а у казаков — только тогда, когда ты стал достоин и это решено на общем сходе. Все решает сход. Это справедливо. Мой командир в ЛНР стал моим атаманом. Но прежде чем меня принять в казачество, на меня почти год смотрели — как я себя веду, не позорю ли честь, буду ли соблюдать жесткие казачьи правила. Потому что девиз казаков: «Не бойся за шкуру, бойся за честь». И через год я принёс клятву Отчизне, атаману и церкви. Сейчас я хорунжий Всевеликого войска Донского, станица Кировская. Это эквивалентно званию лейтенанта.

— Вы сами на эту тему шутили в видео на YouТube, так что задам такой вопрос: а как «женится» то, что вы еврей и одновременно казак?

— Ну, во-первых, я еврей только по крови, у меня и мама еврейка только по крови. Мы православные, а определяет человека именно вера. Коренные петербуржцы в пятом поколении. Если человек родился на Дону, он не становится от этого казаком автоматически. Это всё равно, что если я родился в конюшне, я что, лошадь после этого? Кубанку с крестом абы кто не имеет права носить, ее надо заслужить. Это часть души, а не форма одежды.

— А что стало с резервным батальоном после того, как ваше видео на YouТube заметило командование?

— «Три шестерки», где мы находились, законсервировали, ребят, которые долго ждали приказа об увольнении из армии по категории «Д» — 50 человек, наконец уволили. А остальных расквартировали в городе. Потом я с трудом, но добился, чтобы меня отправили на военно-врачебную комиссию. Но сначала меня прооперируют, а потом я буду проходить повторную ВВК — на списание. Хожу с палочкой, а на снимках бедра — «звездное небо», там все в осколках. И вытаскивать их ни один врач не берется. Ни мышцы, ни сухожилия срастись из-за осколков не могут. И есть у меня опасение, что из всех ранений, которые я получил, спишут меня только по одному пункту: из-за больного сердца. Поэтому я сейчас хочу добиться, чтобы мне дали возможность пройти ВВК в родном городе, потому что здесь врачи перечислят в справке все мои ранения: печень (шесть осколков), легкое (два осколка), нога неоперабельна, плюс ко всему — контузия. Все медицинские документы у меня есть. В резервном батальоне у меня их забрали, но я же хитрый — заранее сделал нотариально заверенные копии.

— Вы уже тогда знали, что будете бодаться с системой?

— Понимаете, когда я шел добровольцем в 2018-м, у меня зарплата была, как и у остальных добровольцев — 15 тысяч рублей в месяц. На эти деньги мы питались за свой счет, одевались, лечились и хоронили друзей тоже.

— А как это всё можно было делать на 15 тысяч рублей в месяц?

— Ну, как-то вот так. Форму с убитых снимали в качестве трофея. На лекарства или похороны скидывались. А здесь, уж извините меня, если что-то бойцам обещали, то дайте это. Я же не прошу каких-то излишеств, а только то, что я и так уже заработал. Те же выплаты по ранению.

— Вы получили какую-нибудь награду за то, что накрыли собой гранату и фактически спасли сослуживцев?

— Мне вручили медальку «Участнику СВО». Но это не наградная медаль, которую вписывают в военный билет, а «юбилейная». К ней не прилагаются выплаты или льготы. Казаки наградили меня медалью «За храбрость» и орденом Николая II. Тем самым они оказали мне признательность и уважение.

— Вы будете добиваться официальной награды?

— А зачем унижаться? Для чего? Я туда не за медалями и не за наградами пошел.

— А после всего, что с вами случилось, у вас не изменилось отношение к происходящему?

— Нет. Единственное, я хочу, чтобы каждый получил свое и не думал, что сможет отсидеться тихо, мирно, ровно на своей жопе. А так ничего не изменилось. Понимаете, это бюрократическая система, а Родина — не виновата. Я все равно постараюсь и добьюсь правды, но почему у меня должно меняться отношение к Родине?

Я прекрасно понимал, что ты нужен только тогда, когда ты в строю. А как только выбываешь из строя, про тебя все забывают. Я осознанно на это шел.

— Какой вы видите свою жизнь в будущем? В зону боевых действий вы же больше не вернетесь?

— Почему? По плану, если меня наконец-то прооперируют, я догуляю свой отпуск, а потом должен вернуться туда, в свою часть. Есть два варианта: или прокуратура решит, что все-таки я незаконно был мобилизован, и меня здесь оставят, и я буду проходить ВВК и лечение здесь. Или меня по-тихому попытаются, так же, как и моего товарища по резервному батальону, еще раз куда-нибудь отправить, где погорячее. Если бы не состояние здоровья, я бы выучился на кинолога, а после обучения вернулся туда — на разминирование. Но я понимаю, что по здоровью уже не потяну. А так, после ВВК, если меня все-таки спишут, уйду в казачество. В казачестве очень-очень много дел. Вот мой атаман тоже воевал, с 2014 года. А в 23-м году его списали, он без ноги. Сейчас занимается гуманитарной помощью, восстанавливает памятники, разрушенные братские могилы. Так что поеду в Кировск, в ЛНР.

Хотелось бы еще на реабилитацию в какой-нибудь санаторий поехать. На мне же живого места нет. У меня, извините, только половой орган более-менее без сбоев работает. Если меня кремировать, когда я умру, и сдать металл, который во мне, можно окупить мои похороны.

— Вы видели бойцов с нарушенной психикой в резервном батальоне. А как должна работать система реабилитации в целом?

— Чтобы что-то изменилось, надо начинать с командиров батальонов. От них же все зависит, выживут бойцы или нет. Есть хорошие командиры, которые над рядовыми трясутся буквально. Мы все порадовались, когда Белоусов пришел (Андрей Белоусов был назначен министром обороны 14 мая 2024 года. — Прим. ред.). И стало что-то двигаться, более-менее начали наводить порядок. Но это процесс небыстрый. А назначения в командиры часто получает не тот, кто понимает вопросы солдат, а тот, у кого язык без мозолей.

Я считаю, для начала надо ввести жесткую ответственность за жизнь и здоровье людей, вот как раньше, по законам военного времени, чтобы что-то изменилось. Украл гуманитарку у ребят — такая же жесткая ответственность. И побольше освещать все эти моменты, потому что многие ребята боятся говорить о них. Вот мы с товарищем рассказали всё как есть. «Да вы знаете, что с вами будет?» — «Знаем, ребят, но все равно расскажем». Зато, когда мы это сделали, 50 человек отпустили из резервного батальона. Вот это — наш вклад, и мне все равно, что мне за это будет. Понимаете, мы-то не против дальше воевать. Так вы нас вылечите, подлатайте, заштопайте, и мы дальше пойдем. А когда, извините, такое отношение, о каком патриотизме идет речь? Многие потому и ломаются там, особенно молодежь.

— А потом они возвращаются, и им сложно интегрироваться обратно в мирную жизнь?

— Да, и это будет очень большая проблема. Ветеранов СВО на работу не особо-то и берут.

— Но ведь руководство страны неоднократно говорило, что это — «новая элита».

— Так это же про офицеров. Офицеров — да, берут. А обычных рядовых — не хотят. Потому что, если мне начальник не выдаст зарплату, задержит ее или вовсе обманет, что будет? У нас у всех проблемы с психикой. Мы все контуженые. Для нас война — это работа как работа. И некоторые грани стерты. Так что вопросы мы можем решать кардинально. А государство не придумало, что с нами делать. Надо, чтобы к нам относились не как, извините, к убогим. Я вот с 2022 года ни разу не видел соцработников, которые бы пришли ко мне помочь. Сейчас пришел подавать документы в соцзащиту, а там даже не знали, что я воюю. Не было меня в базе. Хотя все необходимые законы давно приняты.

Мы бы нашли себя и в мирной жизни, и в мирной деятельности. Но нами надо заниматься, чтобы ребята в себя не погружались, не чувствовали себя брошенными.

— Вы достаточно откровенно и резко рассказываете о том, что с вами случилось. Не опасаетесь?

— Я первый еврей, который в ЛНР стал казачьим офицером. Ну, если что, буду еще и первым узником за то, что воевал и рассказал правду.

Венера Галеева, «Фонтанка.ру»