Лучшая после Туктамышевой. Фигуристка Анна Фролова — о том, как сумела вернуться в большой спорт

Анна Фролова родом из подмосковных Мытищ. Всегда считалась очень перспективной фигуристкой. По юниорам она успешно соперничала с Александрой Трусовой, Анной Щербаковой и Камилой Валиевой. По разным причинам ей долго не удавалось раскрыть свой потенциал. В 2022 году у нее диагностировали стрессовый перелом и девушка полностью пропустила сезон 2022/23, из-за чего, по ее собственному признанию, она всерьез думала об окончании карьеры. Но Фроловой удалось вернуться. В мае 2023 года она перешла к петербургскому тренеру Евгению Рукавицыну. И в итоге провела свой лучший сезон: заняла второе место на этапе Гран-при в Уфе, победила на этапе в Красноярске, выиграла серебро Спартакиады и стала четвертой на чемпионате России. Так Петербург получил, возможно, лучшую фигуристку со времен Елизаветы Туктамышевой.

— Хочу начать с шок-контента. Прочитал в одном из ваших старых интервью историю про булавку, которую вам воткнули в конек лет в 10–12. Я думал, что подобные истории — это из разряда мифов.

— Вот так, иногда сталкиваешься с таким. Но у меня такое раз в жизни всего было. И в целом ситуация обошла меня стороной, скажем так. Потому что ногу я не поранила в конечном итоге. А булавку мама заметила, вытащила ее и все. Она была воткнута в носок стельки.

— Удивительно, как вы не поранились, конечно.

— Наверное, спасло то, что в детстве мы всегда брали коньки с запасом и, видимо, пальцы просто не достали до булавки.

— Было ли какое-то разбирательство?

— Нет. Мы в первую очередь были шокированы тем, что такое вообще может быть. А во вторую очередь, обрадовались, что все обошлось хорошо. А толку — разбираться?

— Найти виновных, наказать. Вдруг снова попробовали бы.

— Да нет, зачем? Просто решили, что будем внимательнее относиться к своему инвентарю.

— Да, жестокий у вас вид спорта.

— Но это не так чтобы у нас постоянно. Это было всего один раз в жизни, я говорю, и все. И чтобы такое повторилось — никогда.

— Вы ворвались в юниорский топ в сезоне 18–19, когда тренировались еще у Пановой в «Снежных Барсах». Насколько это было интересное время?

— Очень интересное. Было круто поучаствовать в мировых соревнованиях, юниорских Гран-при, но, честно сказать, в том возрасте, наверное, я не осознавала в полной мере, насколько это большая ответственность, насколько это важный шаг для меня. Может быть, это и к лучшему, потому что загонялась бы, еще и хуже бы выступила. А так я достаточно уверенно везде выходила и просто делала свою работу, старалась никого не подвести и в целом справилась.

— Тогда же у вас была еще сумасшедшая конкуренция в сборной: во взрослую еще не вышли Щербакова, Трусова, Косторная, о которых уже все говорили, успели о себе заявить Хромых, Усачева, Валиева. Но вы не затерялись в этой компании, успешно выступили на этапе Кубка России по КМС, закончили третьей в финале. Тяжело было?

— Я знаю девочек очень давно, поскольку мы примерно одного возраста, особенно с Майей Хромых, Дашей Усачевой, Камилой Валиевой. Мы с раннего возраста встречались на соревнованиях. Поэтому не могут сказать, что меня как-то пугали их имена. Я знала их результаты, знала, что они прогрессируют, отлично выступают. Это не пугало, скорее, наоборот, как-то подстегивало, такая здоровая конкуренция, интересно же посоревноваться. Еще и на протяжении такого долгого времени, получается, мы вместе соревнуемся.

— Ваши отношения за эти годы сильно изменились?

— Не знаю. Опять же, потому что мы с раннего возраста пересекались на соревнованиях, не было такого, что каждый ходит со злым лицом, все друг друга ненавидят. Мы всегда как-то достаточно дружелюбно общались. Могли посмеяться перед соревнованиями, пообщаться после. И не могу сказать, что со временем многое изменилось. Я пропустила только олимпийский сезон из-за травмы, но тем не менее с девочками, когда я пересекаюсь на стартах, мы все так же можем приятно пообщаться. Конечно, близкой дружбы ни с кем не получилось, в силу того, что мы работали на разных катках. Но на стартах всегда могли приятно пообщаться, как-то посмеяться над чем-то и все. Никогда не было какой-то вражды.

— Насколько я помню, Щербакова и Трусова уже тогда прыгали четверные. Вас это подстегивало или, наоборот, задевало, что они делают, а у вас пока не получается?

— Точно не задевало. Мотивировало? Да, особенно когда Саша Трусова первая прыгнула четверной на соревнованиях. Конечно, это был огромный резонанс в мире фигурного катания, и думаю, что я, как и большинство, посмотрели и подумали: а так можно было? И, конечно, Саша протоптала, скажем так, эту дорожку к четверным прыжкам в женском катании. Конечно, я пробовала и четверной тулуп, и тройной аксель, ближе всего получался четверной тулуп у меня, но, к сожалению, эта история закончилась травмой, и я осталась без сезона и без четверного тулупа, соответственно.

— Еще более успешно у вас получился следующий сезон международный, хотя после прокатов я нашел такую цитату Инны Гончаренко: «Откаталась довольно слабо, а потом и претензии тренеру». Задело?

— Ох, как вы далеко заглядываете, я такого и не помню. Такие комментарии вы можете мне даже не зачитывать, потому что я не читаю это в целом: какие-то статьи, какую-то критику в интернете. Еще в юниорском возрасте я поняла, что это достаточно тяжело переносится, и решила полностью абстрагироваться от таких вещей. То есть, по факту, это не имеет никакого отношения ко мне: у меня есть моя работа, мои соревнования, мои результаты.

— А как удается абстрагироваться? Мне кажется, в интернете не убежишь от этого.

— Ну почему? Я просто это не смотрю. Я смотрю сериальчики, фильмы какие-нибудь, переписываюсь с друзьями, но какие-то новостные паблики и сайты я просто не открываю.

— В 2020 году у вас произошел первый тренерский переход: вы ушли от Пановой к Давыдову. Почему тогда решились на этот шаг?

— Мне кажется, в какой-то момент мы со Светланой Владимировной потеряли, скажем так, вот эту связь тренера и спортсмена. Возможно, из-за того, что я взрослела, менялась психика, становилась более эмоциональной в каком-то плане, какие-то разногласия появились.

— В каких отношениях с ней остались?

— Я прекрасно отношусь к Светлане Владимировне. Все-таки я долгое время с ней работала. Для меня очень много сделали, со мной очень много работали, и первые успехи, первые высокие результаты пришли ко мне благодаря Светлане Владимировне и ее команде. Я всегда очень рада ее видеть, всегда здороваюсь. То есть абсолютно никакой злобы не осталось.

— Тогда же у вас произошел бронзовый дебют на Гран-при в Загребе и пьедестал на юношеских Олимпийских играх. При этом изначально вы не должны были участвовать в этих двух турнирах, заменив травмированных Канышеву и Васильеву. Получается, вам повезло и вы ухватились за этот шанс.

— Наверное, да. Я уже не помню. В том возрасте мне просто говорили: «Вот ты едешь туда, готовься». И я: «Ну классно! Готовлюсь». Все. То есть не было такой осознанности, что вот я заменила эту девочку, а тут буду выступать вместо этой. Абсолютно нет. Мне 13 лет, у меня учеба, спорт, и так сложно было справляться со всем вместе. Просто готовилась к соревнованиям, к которым меня готовили.

— А выступление на юношеской Олимпиаде — тоже в силу возраста не понимали всю ответственность?

— Что касается юношеских Олимпийских игр, там как раз я знала, что заменяю Вику Васильеву. Но я уже тренировалась у Сергея Дмитриевича Давыдова. Вика на тот момент была травмирована, и честно признаться, в какой-то момент мне было обидно, и в первую очередь — за Вику. То есть сложилась такая ситуация, что Вика тренируется со мной в одной в группе, она травмировалась, и меня ставят вместо нее. Понятно, что я в этом никак не участвовала, но поскольку я с Викой хорошо общалась, мне было очень обидно за нее. Я тогда еще решила, что должна точно сделать максимум. Поэтому ответственность я чувствовала, но сами юношеские Олимпийские игры — это такое соревнование, где гораздо меньше соперничества в силу атмосферы. Это больше похоже на спортивный праздник. Помню, что там выдавали какие-то значки с флагом твоей страны и ты там ходил, менялся ими со спортсменами из других сборных. Я еще практиковала свой английский и старалась больше общаться с иностранцами.

— Давыдов тогда сказал про вас: «Она способна на многое, но дальше посмотрим, как будет работать». Такое ощущение, что уже тогда он проявлял по отношению к вам какую-то осторожность.

— Нет, в тот момент там все хорошо. Ну мне так кажется, по крайней мере. Да и потом, не могу сказать, что у нас были какие-то проблемы. Просто наступил такой момент, что мне надо было идти дальше. Я понимала, что с той нагрузкой, которую мне давали в этой группе, я, скорее всего, с ней не справлюсь и вместо какого-то результата получу новую травму. Опять же, я ничего не могу сказать плохого. Я прекрасно отношусь и к Сергею Дмитриевичу Давыдову, к Александре Кравцовой, к Виктории Леонидовне Бондаренко. Все специалисты, которые со мной там работали, они много-много со мной работали, многое вложили, и я им всегда буду только благодарна. Но в какой-то момент я просто поняла, что у меня всего одна карьера и что я хочу попробовать по максимуму взять от нее. Иначе я просто потом пожалею. И, собственно говоря, такой шаг и произошел — я переехала в Питер.

— К этому мы еще вернемся. Перед этим был декабрь 21—го года, когда у вас диагностировали тот самый стрессовый перелом, из-за которого вы выбыли на 1,5 года. Вы рассказывали, что за несколько месяцев до диагноза чувствовали боль, но все время откладывали поход в больницу. Неужели не было чувства самосохранения?

— Нет. У нас, у профессиональных спортсменов, мало у кого есть вот это чувство самосохранения. На самом деле какие-то болячки, какие-то незначительные травмы — для нас обычное дело. Подвернуть ногу может любой на разминке по неосторожности, по невнимательности. И ты же не будешь из-за этого на две недели с тренировки уходить. Нет, конечно, ты сделаешь все возможное: затейпируешь ее, закрепишь, сделаешь все возможное, чтобы эта травма не развивалась дальше. И все, будешь работать дальше. Поэтому я, наверное, просто не воспринимала это как что-то серьезное, поскольку до вот этих стрессовых переломов у меня не было ни одного перелома в жизни. И я не думала, что какая-то невнимательность к этой боли приведет меня к таким последствиям. На самом деле, очень жалею и сейчас гораздо серьезнее отношусь вообще к болячкам, ко всему, стараюсь всегда все залечивать, предотвращать риск.

— Сразу бежите теперь к доктору?

— Нет, сначала пытаюсь на месте разбираться с проблемой. Во-первых, у нас здесь в Академии есть замечательные врачи. Да и просто, если подвернула ногу — затейпирую ее и буду носить бандаж, чтоб проблема не усугубилась. А если это какая-то хроническая боль, допустим, в спине, то это просто нужно искоренять проблему — смотреть, что там. Но у меня, слава богу, такого нет. У меня просто один раз было, что я потянула спину. Тогда я на две недели перестала особо гнуться и работать корпусом, и все. И через две недели все было уже замечательно. Естественно, я делала восстановительные процедуры, я делала магнит, клеила разогревающие пластыри и, наоборот, охлаждающие, то есть делала все, чтобы эта травма зажила и не усугубилась.

— Давыдов, спустя пару лет, рассказывал подробности того, что привело к стрессовому перелому у вас. По его словам, причины проблемы крылись в особенностях вашего организма, что у вас особое строение стопы, при котором даже каблуки нельзя носить, однако об этом не знали и когда вас учили четверному тулупу, специально наращивали каблук, чтобы проще с него прыгать было. Получается, вы нагружали ногу сверх меры за счет этого?

— Да. У меня плоскостопие, и при этом я с самого детства не вставала на такие коньки, как Edea, из-за того, что у них высокий для меня каблук конька, и у меня не получалось на нем. Честно говоря, я озвучивала это Сергею Дмитриевичу, но когда я в детстве вставала на коньки, я не сталкивалась ни с какими серьезными травмами. Я просто знала, что у меня тогда получается неправильная позиция и вес переносился на носки. И чтобы балансировать, надо таз отставить назад, и вот в таком скрюченном уголочке я каталась. Я это озвучила, но риск травмы мы не рассмотрели, скажем так. Не знали, что из-за того, что поменяется нагрузка на стопу, могут возникнуть такие проблемы. Но вот так вот. И плюс, я думаю, что здесь сыграло роль то, что у меня были открыты зоны роста. Я еще росла, и в стопе не все зоны роста были закрыты еще. Именно поэтому там оказалось самое слабое звено.

— Никогда, кстати, не думал о том, что для выполнения четверных прыжков можно что-то дополнительно сделать с ботинком.

— Сейчас объясню, как это происходит. У нас в фигурном катании, если ты приземляешься на переднюю часть стопы или с небольшим наклоном вперед, — этот прыжок спасти легче, чем когда ты приземляешься на пятку. Потому что там уже инерция: тебя несет назад, и оттуда вытянуть себя практически нереально. А когда вперед, — это полегче. Поэтому некоторые специально наращивали каблук. Плюс многие катаются на Edea, где каблук сам по себе достаточно высокий.

— Полтора года без стартов — как для вас прошло это время?

— Отвратительно, тяжело было. Все равно, что потерять смысл жизни. Но я прекрасно понимала, что от этого никто не застрахован. Ты можешь в любой момент выпасть и потерять то, чем ты занимался всю жизнь. А это сложно принять. Плюс я никогда не забрасывала учебу, старалась заниматься этим тоже и понимала, что, если что, я еще могу получить профессиональное образование, потом высшее образование. Но все равно было сложно, потому что еще я очень хотела вернуться. Очень много раз пыталась вернуться. Пару раз — не залечивая ногу. Снова начиналась боль. Всего было попыток пять или шесть точно. И это не просто так — через день приходила — это я сидела три недели дома, лечилась, выходила, начинала кататься. Неделя — болит нога, все — ухожу, снова лечусь, иду к врачу. И вот так, представляете, на протяжении полутора лет.

В последний раз, когда у меня снова заболела нога, а это уже, считайте, начался сезон, конец августа — начало сентября, я понимаю, что, наверное, все, я больше пытаться не буду. Мне стало казаться, что это знак свыше, что не получится. Тогда важную роль сыграла поддержка мамы. Она сказала: «Давай, идем, попробуем, все получится». Потому что, искренне говорю, я не верила абсолютно. Я была уверена, что я снова выйду, у меня заболит нога, и ничего не получится. Но вот именно в этот момент все получилось. Я снова стала лечиться, и в этот раз достаточно долго. Практически месяц я сидела, а уже начались первые соревнования. И вот я выхожу, я встаю на новые коньки, которые тоже еще раскатывать. Мы еще специально взяли побольше размер, потому что мы предположили, что конек мне давит на ногу и это усугубляет проблему. В общем, какие-то такие нюансы выяснили. Опять же все устранили, и я попыталась встать. И это был, по сути, последний шанс, потому что впереди соревнования, на которых я должна была выйти, чтобы отобраться на чемпионат России. Оставалось две с половиной недели, наверное.

— А лечение как проходило? Операцию, так понимаю, вам не делали?

— Операции не было, и о ней речи не шло, потому что это стрессовый перелом. И стрессовые заживают, к сожалению, чаще всего гораздо медленнее, чем обычные переломы. Обычный перелом — это почти всегда резкая боль, приток крови, и клетки сразу начинают регенерироваться. А стрессовый — это когда ты постепенно прыгаешь, прыгаешь и доламываешь себя. И организм не всегда понимает, что произошло. Появляется трещина. А у меня за счет того, что я достаточно долго тренировалась с этой болью, трещина была не одна. Из-за этого процесс так и затянулся.

— Фигурное катание смотрели в это время? Или тяжело было психологически смотреть на то, как катаются другие?

— Я помню, что я точно смотрела Чемпионат Европы, мужской вид. Женский — я, по-моему, смотрела только произвольную, только один день. Чемпионат России смотрела — и мужской и женский вид. И Олимпиаду смотрела. За остальными соревнования я либо не следила вообще, либо только мужской вид. Поэтому я до сих пор слежу очень внимательно за мужским одиночным фигурным катанием.

— Какие варианты в голове прокручивали касательно своего будущего, когда совсем отчаялись?

— Я никакие варианты не прокручивала. В тот момент у меня была единственная мысль, что я уже как будто тащу то, что я не смогу тащить на себе дальше. Потому что это же не только моя проблема, не только моя травма, меня также тренерский штаб ждет на льду и тоже не понимает, как, что дальше будет. Они тоже хотят уже какой-то определенности. То же касалось и моих родителей, которые не совсем понимали, когда это закончится. Да мне и самой было очень плохо от того, что я оказалась в такой непонятной ситуации, в которой, по факту, от меня ничего не зависело. Но вот эта боль ужасная — она давила меня не только в физическом плане, но и в моральном. То есть мне было буквально стыдно, наверное, и перед тренерами, и перед родителями за то, что вот так долго уже. Но тогда я была очень рада, что родители меня поддержали. Опять же ключевую роль сыграла мама, которая просто уже за руку меня взяла и сказала: «Все, мы едем к врачу смотреть, что там, мы во всем разберемся». Мама меня и вернула, скажем так, на соревнования.

— Варианты с лечением за границей не рассматривали?

— Не рассматривали. Как раз последнего врача, к которому я ходила, нам посоветовали люди из фигурного катания, у которых тоже были проблемы с травмами стопы. И это помогло.

— После восстановления, в ноябре, вы сразу заняли второе место на этапе Гран-при в Самаре, обойдя даже Трусову. Крутые были ощущения от столь удачного возвращения?

— Ну Трусову я обогнала только по короткой программе, и меня в целом не волновало место, скажем так, чистота исполнения. Для меня уже было какой-то невероятной сенсацией то, что я в принципе на соревновательном льду, потому что месяц назад я даже этого не представляла. Я была уверена, что этого не произойдет. И честно сказать, даже когда я находилась на соревнованиях, у меня не было какой-то полной осознанности, что вот я вернулась. Просто как будто в тумане все: съездила, выступила, приехала, думаю, ничего себе, это я выступала спустя полтора года! Я была счастлива просто стоять на льду и видеть зрителей. То есть, правда, еще раз влюбилась в фигурное катание и поняла, что, наверное, вот эти полтора года многому меня научили в плане жизни, в плане какой-то мудрости. А то, что я по короткой обошла Сашу, на мой взгляд, это чистая случайность была. Просто Саша ошиблась, а я нет. Но в произвольной программе все отыгралось, потому что форма у меня тогда была далеко не идеальная.

— Давыдов, кстати, после того турнира сказал, что у вас непростой характер, что вы иногда вредничаете и вас надо направлять в нужное русло. Справедливо?

— Наверное, я не могу объективно оценить сама свой характер. Да, я достаточно упертый человек, но не могу сказать, что в жизни я вредный человек, но на тренировках — возможно, да. И это проявляется не в каком-то диалоге с тренером. Это проявляется именно во вредности, наверное, в первую очередь к себе. Приведу пример. Когда я на тренировке у меня вдруг не получается что-то, что обычно я исполняю стабильно, меня это может достаточно сильно завести. Но это не значит, что я начну плакать и носиться по катку. Нет, я просто разозлюсь и сделаю еще 20 раз чисто, чтобы самой себе доказать, что тот один раз ничего не значит.

Кстати, мой нынешний тренерский штаб это сейчас присмирил, потому что это неправильный подход к тренировкам. Мне это достаточно долго объясняли летом, потому что были такие моменты, когда я переживала, что у меня что-то один раз не получилось. Со мной продолжали разговаривать и объясняли, что у всех что-то иногда не получается. Бывает такое, что упал один раз, но это абсолютно ничего не значит. Если ты перед этим сделал 10 раз идеально и один раз упал, — можно закрыть на это глаза и спокойно идти работать дальше. Ну или переделать один раз и пойти дальше.

— Кстати, о Трусовой — вы с ней, судя по каким-то соцсетям, часто проводите время, есть фотографии, где вы с ней гоняетесь на картах, куда-то плывете на лодке. Ощущение, что вы с ней прям подруги.

— Мы очень давно с Сашей знакомы. Ну да, дружим. Я прекрасно к Саше отношусь. Это, наверное, достаточно спонтанный такой коннект, потому что я никогда ни с кем специально не начинала общаться, дружить, в целом по жизни. Я с какими-то людьми сталкивалась, с какими-то людьми коннектилась, и это само по себе происходило. Так же и с Сашей. Мы очень много времени проводили и на сборах в этом сезоне. Притом, что Сашка в Москве, я в Питере. Еще я прекрасно общаюсь с Софьей Самоделкиной, Марией Левушкиной, которая тоже раньше занималась фигурным катанием, с Аней Щербаковой. Я со многими фигуристами, фигуристками поддерживаю хорошие отношения. И в этом нет ничего такого. У нас нет никакой вражды на самом деле.

— Это у вас нет, а у болельщиков…

— Это, кстати, больная тема. Болельщики часто начинают разжигать то, что не нужно разжигать. Выдумывают какие-то конфликты, выдумывают какую-то ненависть у кого-то к кому-то. Но мы все взрослые люди и понимаем, что все это ерунда.

— Но вы же понимаете, что это эмоции, за счет которых, в том числе, фигурное катание вышло на такой пик популярности?

— Понимаю. Конечно, у нас есть какое-то противостояние на льду, есть люди, которые ножка в ножку идут по результатам и так далее. Это, безусловно, интересно, это спортивный азарт. Но приплетать в таких ситуациях какой-то конфликт в жизни, в общении, мне кажется, ни к чему. Ну правда.

— И тем не менее есть каноничный пример отношений Ягудина с Плющенко, которые явно не любят друг друга и сами постоянно подливают масло в огонь.

— Опять же я считаю, что занимать ту или иную позицию неправильно, в силу того, что это наши спортсмены: оба наши фигуристы. И зачем противопоставлять их, зачем вселять какую-то ярость. Люди еще делятся: этот за того, этот за этого. Зачем?

— Ягудин и Плющенко сами себя противопоставляют. Тут даже выдумывать ничего не надо.

— Я все равно искренне этого не понимаю. Зачем, для чего, если они наши люди и они гениальны. Вот если говорить про Плющенко и Ягудина. Каждый из них уже неоднократно доказывал свой профессионализм, и зачем вот это? Я просто не понимаю. Мне кажется, что гораздо лучше восхищаться ими и как-то ценить, чем противопоставлять и еще разжигать ненависть среди фанатов.

— Это вы про какой-то идеальный мир говорите.

— Я просто не участвую в этом, поэтому, наверное, смотря со стороны, вижу, что это немного неправильно.

— Вы как-то высказали одну интересную мысль про четверные прыжки у маленьких девочек и возрастной ценз, о чем обычно не говорят. Вы сказали: «Ни в коем случае нельзя принижать заслуги этих девочек, которые прыгают четверные, говоря, мол, да что им это стоит, они же еще маленькие. Я, к примеру, в возрасте Маши Гордеевой такого не делала и судить их не могу и не собираюсь». То есть это все немного не так работает, как может показаться со стороны, что возьми любую маленькую девочку, начни ее учить четверным, и она их скоро запрыгает?

— На мой взгляд, не так. У нас сейчас очень много сильных юниоров и юниорок, которые исполняют в своем юном возрасте четверные, и это вызывает только уважение. Я не считаю, что каждый может запрыгать. И в первую очередь не считаю потому, что я в их возрасте не прыгала. Кто я такая, чтобы судить и говорить, что это легко, если я такого не делала. На мой взгляд, принижать чей-либо труд вообще неправильно.

— Просто считается, что детям в силу антропометрических данных легче крутить четверные.

— Так, по порядку. Хорошо, есть антропометрия. Хорошо, возможно, легче крутиться. Но четверной сам по себе не делается, за этим в любом случае стоит работа, большая работа, много попыток, много падений, много часов на льду. У кого-то меньше, у кого-то больше, и это неважно. Каждый работал, чтобы это сделать. И мне кажется, что здесь дело не в антропометрии, а в том, что человек в любом случае работал. И говорить, что это было ему легко, потому что он маленький, — неправильно абсолютно.

— Опять же ваш пример, ваш жизненный опыт показывает, что погоня за этими четверными может закончиться плохо.

— Ну почему? Возможно, в моем случае это была просто какая-то невнимательность к деталям. Не у всех же так плачевно это закончилось, тем более, что я собираюсь попробовать еще раз, поэтому посмотрим.

— Смелый вы человек. Вы как-то сравнили тренировочный процесс у Давыдова с армией. И тогда вы говорили об этом в положительном ключе. Что изменилось?

— Ничего. Да, такие тренировки: тебе сказали, что выполнять, и ты выполняешь без лишних вопросов. И в целом ты должен выдавать максимум каждый день. Вы имеете в виду, мое отношение к этому как изменилось?

— Да.

— Никак. Я считаю, что такой подход к тренировкам тоже имеет место быть. Почему нет? Если он приводит к результату, возможно, он оправдан. Но сейчас я абсолютно не в такой обстановке тренируюсь.

— Ваши травмы как-то повлияли на мысли о переходе к другому тренеру?

— Нет. Во время травмы я не думала, что я буду куда-то переходить или уходить. Абсолютно нет. Да и когда я вышла и вернулась, первое время я тоже абсолютно не задумывалась, потому что моя команда меня ждала. Не рассматривала такое.

— Уже после того, как вы ушли, не сразу, Давыдов сказал, что у вас в какой-то момент абсолютно на все появилось собственное мнение, что вся работа пошла через споры, на которые уходило огромное количество времени. Наговаривает?

— Это что за интервью? Я даже не читала просто. Мне даже интересно стало.

— Это ноябрь 23 года, в интервью Russia Today.

— Ой, ну не знаю. Правда, не знаю. Ну хорошо.

— Вас это расстроило?

— Нет. У каждого свое мнение. Хорошо. Отвечу так: пусть за меня говорят мои результаты. Если бы я была каким-то невероятно ужасным, тяжелым человеком в тренировочном процессе, наверное, чего-то подобного, что я имею сейчас, не было бы.

— Вы недавно сказали, что чемпионат Петербурга очень отличается от чемпионата Москвы, что в столице он часто проходил при пустых трибунах. Как думаете, почему такая разница?

— Тут тоже переврали мои слова. Поэтому я очень не люблю общаться с журналистами в последнее время. Потому что контекст был совершенно другой. Последний раз, когда я участвовала в чемпионате Москвы, у нас были ковидные ограничения. У зрителей в принципе не было возможности попасть на трибуны. Но написали именно так. Мне потом переслали мои же слова, и я думаю: замечательно, я такого не говорила, но да ладно.

— Полетели претензии?

— Нет-нет, лично никто не писал. Да, в Москве просто не было возможности провести эти соревнования со зрителями в силу ковидных ограничений. И все. А в чемпионате Петербурга я участвовала в этом сезоне, естественно, уже никакого ковида не было.

— Переезд в Петербург, самостоятельная жизнь, первые бытовые проблемы. Тяжело было?

— Да, бывало очень тяжело. Особенно, когда у меня штанга для шторки в ванной сломалась и я пыталась ее самостоятельно починить. Я до 17 лет жила с родителями, а потом пришлось сразу врываться в самостоятельную жизнь. Сейчас я могу сказать, что я восхищаюсь своей мамой. Просто это невероятный труд какой-то! Мне для самой себя иногда сложно после тренировок что-то приготовить поесть, а еще ведь потом надо это все помыть. И я уже пришла к такой тактике: когда я понимаю, что не хочу готовить, значит, я не так уж и сильно хочу есть, и просто ложусь спать. Либо заказываю себе какой-нибудь ужин, из серии — салат и все. Это, правда, сложно, а если еще семья? Я для себя одной еле справляюсь, еще с этой штангой в ванной пережила тоже травму. А так — да, еще нужно найти какое-то время все постирать, все вывесить, все помыть, чтобы все было в порядке. А ты целыми днями — на каток, с катка, на каток, с катка.

— Плакали в подушку первое время из-за того, что скучаете, что все это свалилось на вас?

— Первое время — нет. Я была рада здесь находиться. Первое время я вообще летала, и до сих пор рада здесь находиться, ничего не изменилось. Просто больше скучаю по семье, хотелось бы больше времени проводить, но мы все равно часто видимся. Я езжу в Москву, либо ко мне приезжают мама или сестры.

— Какое у вас теперь коронное блюдо, которое вы научились в Петербурге делать самостоятельно?

— Коронное? Не знаю. Я очень полюбила в последнее время готовить молочную рисовую кашу. Могу ее есть на завтрак, обед и ужин. А так еще очень люблю делать тосты с авокадо и яйцом пашот.

— Ну далеко не каждый сумеет приготовить яйцо пашот.

— Да, это очень легко на самом деле, нужен просто вот этот пакетик, знаете, целлофановый, которые есть, маленькие. Там просто надо его аккуратненько залить и держать в кастрюльке, наполненной водой. И по определенному времени варить, чтобы идеально было.

— Сейчас вы учитесь в педагогическом колледже на третьем курсе. Что за специальность?

— «Педагог дополнительного образования и английский язык». Пока что мне очень нравится учиться. А английский я учу, можно сказать, с трех лет: у меня мама бывший переводчик и она со мной всегда по-английски говорила. Поэтому английский для меня всегда был одним из самых простых уроков в школе. А дальше, честно говоря, я не задумывалась, чтобы работать по этой специальности, просто это, скажем так, полезно, в том числе, чтобы не забывать язык. В последнее время, к сожалению, практики сильно не хватает. А дальше я бы хотела пойти на психолога. Мне очень интересна эта сфера.

— Вот, это тоже из неожиданного. Почему?

— Ну вот так. Наверное, в 13 или в 14 лет я решила, что мне это интересно. Потому что были, скажем так, определенные ситуации в жизни, из-за которых я решила выбрать эту профессию.

— Чуть-чуть можете пояснить?

— Наверное, по поводу ситуации в жизни — нет, не хочу пояснять, потому что это очень личное. Но с того момента я озвучила это маме, папе. Они одобрили, сказали: «Да, это интересная сфера». Дарили мне книги по психологии. Я читала, очень увлекалась, до сих пор зачитываюсь.

— То есть теоретически в этой профессии вы себя видите?

— Да. Мне, во-первых, это нравится для себя. А я всегда любила делать то, что мне нравится. Нравится кататься — я катаюсь, нравится учить, читать там что-то по психологии — я это делаю. Я никому никогда насильно с помощью не полезу. Просто мне это интересно, правда. И насколько далеко это может зайти — посмотрим. Пока профессионально идти в эту сферу я не могу, в силу того, что у меня сейчас спорт в приоритете. А дальше посмотрим. Хотелось бы.

— А сами обращаетесь к психологам?

— Да, работала. И со спортивными, и с обычными психологами.

— Сильно это помогает в спорте?

— Со спортивным — да, достаточно сильно помогает. Да и с обычным — тоже. В зависимости от того, насколько подходящий вам попадется специалист. Мне со специалистами всегда везло. Возможно, я просто сразу попадала на своих людей. А так, я слышала, что, да, бывают истории, когда психолог не сходится со своим клиентом. Но я с таким не сталкивалась.

— В октябре после победы на этапе Гран-при в Красноярске Татьяна Тарасова заявила, что ее по-хорошему удивило ваше катание и в целом ваше выступление. Авербух назвал вашу программу самой запоминающейся. Но я так понял, что вы это все не читаете?

— Да.

— Ну вот я вам рассказываю.

— Спасибо большое, очень приятно. Но тут главное — продолжать идти дальше, не останавливаться на этом. Это, скажем так, один из пунктов, ради которых я работала. Получается, что моя работа отдалась и через отзывы таких известных людей, профессионалов.

— Выходит, что не зря решились на смену тренера.

— Конечно, не зря. В первую очередь, я встретила новых людей. Вот мой нынешний тренерский штаб тренирует по-другому, они живут по-другому, у них другое отношение, другая философия. И во все это вникать, учиться, понимать это, перестраиваться — это очень интересно. И я считаю, что каждый должен найти что-то свое. Мне здесь очень комфортно.

— А не может произойти ситуация, что в какой-то момент вы подумаете, что опять что-то не то, надо что-то менять?

— Не знаю. Мне уже 18 лет. Я уже… как это называют журналисты? Зрело-женская, вот. Я не знаю, мне кажется, уже поздно решаться на новые эксперименты. Да и тем более, если мне здесь комфортно, почему я должна об этом думать? И почему я должна об этом думать, если у меня только что был лучший сезон в моей жизни?

— Справедливо. Тогда что отличает Рукавицына от других специалистов, с которыми вам приходилось работать?

— Спокойствие и уверенность. Когда ты работаешь с человеком, который спокоен и уверен, ты хочешь — не хочешь, со временем тоже начинаешь становиться спокойным и уверенным. На мой взгляд, это так работает. Тем более, что с мной еще много работают, разговаривают, объясняют, разжевывают. Мне кажется, такой профессионализм может быть только у команды, которой уже не нужно никому ничего доказывать. Они не будут кидаться словами, интервью, чем-то подобным. Они просто знают, на что они способны. Они знают свой род деятельности, они знают все от и до про фигурное катание, каждый в своей сфере, будь то скольжение или техника прыжка. Просто спокойно работают и показывают свою профессиональность результатами, а не словами. Такое мне подходит.

— Я так понимаю, что здесь больше про какую-то психологию и педагогику, если так можно сказать?

— Да.

— А со спортивной и технической точки зрения что-то он вам дал за этот год? Можно ли чему-то научиться новому в 18 лет?

— Конечно, можно. Вы видите, как-то же у меня лучший сезон в карьере произошел. Как-то у меня появилась резко стабильность. Тоже как-то научили. Конечно, можно научиться. Здесь очень важный момент: у каждого есть свои слабые места. И с этими слабыми местами всегда нужно уметь работать или как-то их закрывать. В моем случае это была нестабильность и, можно сказать, что неуверенность в себе. В прошлом сезоне это еще не такая большая проблема была, потому что я после травмы выходила. А до этого мне было достаточно сложно иногда выходить на соревнования, если я понимала, что моя форма не идеальная. А так иногда бывает в силу каких-то обстоятельств. Здесь меня научили, как настраивать свою голову. И объяснили, что я уже взрослый и осознанный человек и что я должна сама уметь оценивать свою физическую и моральную готовность. Наверное, для меня в первую очередь важна моральная готовность.

— У Рукавицына взвешиваются перед тренировками?

— У меня сейчас будет шок-информация. За этот год, что я катаюсь в группе, Евгений Владимирович меня ни разу не взвешивал. Ни разу! Потому что, наверное, уже 18 лет, а в августе и вовсе 19 будет. Я не маленький ребенок, чтобы меня взвешивать. У меня стоят весы дома, я умею считать, я знаю, какой вес для меня хороший, какой — не очень. Да и сейчас с этим нет такой проблемы, как была, возможно, в период активного роста. У меня вес не скачет, не меняется как-то дико, оттого что я съем шоколадку. У меня уже все примерно одинаково. Вот буквально плюс-минус 400 грамм. И плюс я привыкла к какому-то своему рациону. Все, это просто устаканивается в какой-то момент и уже дальше никуда не ползет. А тренерский штаб, думаю, прекрасно зрительно может определить, если что-то будет не так. Но мне ни разу ничего не говорили.

— Гамбургер можете позволить себе съесть?

— Да, могу. Абсолютно спокойно. Я могу все есть. Абсолютно спокойно. Если я захочу, то — да. Возможно, мне еще с генетикой повезло, может быть. Потому что у меня достаточно атлетичные родители: мама с папой всегда спортом занимались. Может быть, еще из-за этого.

— В этом сезоне вы впервые участвовали в ледовом шоу у Плющенко. Как вам этот опыт, как ощущения?

— Это круто, это что-то новое. Мне прямо очень понравилось. На самом деле, перед первым шоу я переживала больше, чем перед соревнованиями. Но я поняла, что это очень важный опыт. Потому что ты от этого только добавляешь себе уверенности. Ты выходишь на тот же лед, с теми же зрителями, просто нет судей. А так, ты делаешь всю ту же работу: катаешься, исполняешь какие-то элементы. Да, не предписанные, необязательные, но в целом ты становишься более уверенным в себе. Ты понимаешь, что я вот так могу. А ты же еще выходишь там без разминки и сразу выполняешь свой номер. Конечно, это и добавляет уверенности, и плюс это возможность попробовать новые разные образы. Допустим, «Белого лебедя» я первый раз в жизни попробовала скатать у Плющенко в шоу. Осталась очень довольна.

— Плющенко был первым, кто вас пригласил? Поступали ли другие предложения?

— Вот на это я не берусь ответить, потому что насчет шоу лично я ни с кем никогда не договаривалась и не разговаривала. Это, скорее всего, делается через Евгения Владимировича Рукавицына.

— Вот вы говорите, что после перелома стали внимательнее относиться к своему здоровью. А недавно перед чемпионатом России перенесли бронхит и двухсторонний гайморит. Как же вы такой дубль словили?

— Вот так. На самом деле, это очень просто объяснить. У всех есть определенные ресурсы. Я готовлюсь так, что у меня этих ресурсов не остается вообще к соревнованиям. И мы это проверяем на специальном, скажем так, приспособлении. Там видно, в каком состоянии наш организм. И получается так, что у меня уровень подготовки на максимуме, а уровень иммунитета и ресурсы организма на минимуме. Просто надо быть аккуратнее в этом плане. А я чуть-чуть не саккуратничала. И все, чтобы выдавать на соревнованиях максимум.

— Тяжело было выступать после такого?

— Да нет. Почему? Вылечилась и пошла. На чемпионате Петербурга еще было тяжеловато, потому что я еще не до конца восстановилась, скажем так, после болезни. Там меня, конечно, сильно накрыло. Я долго сидела дома. Плюс снова меняла коньки. На Спартакиаде уже все было замечательно.

— Болельщики, кстати, очень сокрушались, что вы себя не жалеете и выступаете сразу после таких тяжелых заболеваний.

— Нет, тут вопрос из серии: вот она должна была сняться с чемпионата России, лишь бы не болеть. Ну это что такое вообще?! Это как понимать? Ну нет! Нет, конечно! Я не знаю, что должно было со мной произойти, чтобы я снялась с чемпионата России, к которому я так долго готовилась, долго шла и знала, что я могу хорошо выступить. Вот это для меня было что-то невозможное. Для меня, скорее, это было какое-то испытание. Ну вот это случилось, значит, я должна через это пройти и все равно сделать. И сделала. Но просто сидеть и жалеть себя нельзя, у нас спорт такой. Да и болела на чемпионате России не только я, к сожалению. Но на турнир-то я приехала здоровая, хотя мне почему-то тоже писали даже в личные сообщения: «Почему ты приехала больная?» Откуда это взяли? Приехала я абсолютно здоровая, я заболела на второй день нахождения там. И, естественно, болела не одна я. Это вирусы, это грипп, который и в Москве, и в Питере. И никто не снялся, все выступили, все сделали свой максимум. Это спорт такой, и мы такие.

— Нет жалости, что чуть-чуть не хватило на чемпионате России до призового места?

— Да нет. На самом деле, даже не думала об этом. Я сделала свой максимум в программах в силу своего состояния здоровья. Вообще, для меня эти два дня очень-очень долго шли. Когда ты болеешь и еще понимаешь, что надо делать максимум, максимум — ты на это работал, ты сделаешь, а тебе там, условно, сложно с кровати встать, высморкаться. И я была довольна тем, что все закончилось хорошо.

— У вас очень долгая история взаимоотношений с четверными прыжками. На протяжении четырех лет то ваши тренеры, то вы сами говорите, что уже вот-вот, уже почти скоро, уже что-то стало получаться на тренировках, но до того, чтобы показать на соревнованиях, дело так и не дошло. Сейчас это все в каком состоянии? И увидим ли мы все-таки когда-нибудь в вашем исполнении четверной прыжок?

— Да, четыре года говорили, и вот сейчас я решила, что больше не хочу говорить на тему четверных и ультра-си вообще в инфополе. Скажем так, чем больше разговариваешь, тем больше у тебя проблем. Поэтому… Увидите. Возьму тактику Александры Трусовой. Она вот правильно всегда говорила: «Увидите, посмотрите». Вот надо было сразу так. Увидите.

— Почти у всех спортсменов есть свои группы поддержки, свои хейтеры. Посмотрел, что о вас пишут болельщики на разных форумах и комментариях в соцсетях. Но про вас, кажется, я не встретил ни одного плохого комментария нигде. Все в основном восхищаются вами, говорят, что вы очень классная артистка, что у вас очень хорошие программы.

— Это очень приятно.

— Как вы думаете, почему так?

— Не знаю. На самом деле я тоже сталкивалась с негативом. Вы его, наверное, просто не заметили. Я столкнулась, чуть-чуть так, одним глазком. И больше я не заходила, вообще не читала. Я просто приняла такую позицию, что, если человек захочет написать что-то хорошее мне по поводу моего выступления, по поводу моей карьеры, по поводу меня, — он напишет мне лично. Я, естественно, это прочитаю с удовольствием, порадуюсь, поблагодарю. Стараюсь все читать. Не на все у меня получается отвечать, к сожалению, но много кто пишет лично, и в основном это хорошее. А вот за границей личных сообщений, то, что пишут на просторах интернета, на каких-то ресурсах, я не читаю, потому что именно там чаще всего пишут сплошной негатив. Хотя даже после Спартакиады я сталкивалась с тем, что мне лично написали что-то негативное. Достаточно неприятное сообщение. Вот прямо письмо с ненавистью, со злобой такой. Не буду его зачитывать.

— Обалдеть!

— Просто я удивилась, что мне это лично написали. Вообще первый раз мне такое пишут лично. Было такое прямо длинное сообщение и очень злое.

— Что, по-вашему, движет этими людьми?

— Меня не столько волнует, что движет этими людьми, сколько волнует, как… Даже не то чтобы это избежать, мне в целом на это все равно. Но я просто не хочу с этим сталкиваться. Вот мне это неинтересно. Правда. Как-то на это еще тратить свое время, внимание. Я знаю, что я из-за этого долго там загоняться и переживать не стану точно. Но в целом увидеть такое — все равно немного неприятно, осадочек остается. Поэтому все реже захожу в свои сообщения, но совсем от этого не убежать… если только удалить все соцсети и в монастырь податься. Может, такое когда-нибудь и случится: закрою аккаунт да и все. Просто я не считаю, что моя сфера деятельности — фигурное катание — имеет отношение к таким сообщениям. Правда. Я выполняю свою работу, я тренируюсь, я работаю целыми днями. Я всю жизнь на это осознанно трачу. Мне это нравится. И потом вот такое читать от человека, который, возможно, ни разу не стоял на коньках, — ну я не знаю. Мне это неинтересно. И поэтому, я искренне благодарна тем людям, кто находит добрые, теплые, зачастую восторженные слова в мой адрес. Тем, кто приходит на соревнования и дарит свою энергию и поддержку во время выступлений. Тем, кто любит фигурное катание и уважает труд спортсменов.

Беседовал Артем Кузьмин, «Фонтанка.ру»