Сергей Ястржембский: Первое время не хватало мигалки

Бывший пресс-секретарь Бориса Ельцина, после ухода с госслужбы ставший режиссером-документалистом, рассказал «Фонтанке», почему агитирует за охоту, чего ему не хватает за стенами Кремля и перед кем пришлось встать на колени.

Сергей Ястржембский, чей образ для россиян прочно связан с российской политикой конца 90-х — середины 2000-х, теперь занят вопросами вневременными. Десять лет назад он основал студию «Ястребфильм», которая занимается документальными проектами и снимает кино о диких животных и о малоизвестных традициях народов планеты. А на днях в Петербурге Ястржембский представил фотоальбом «Россия. Полет через века», над которым он трудился в качестве автора-составителя. «Фонтанка» улучила возможность задать ему несколько вопросов — о настоящем и о былом.

- Сергей Владимирович, узнав о вашем последнем фильме-расследовании «Страсти по мамонту», признаться, была поражена, как много людей вовлечено в разграбление залежей мамонтовой кости в стране — тысячи человек. Своим кинопоказом в Госдуме вы правда рассказали что-то новое или все и так знали, но просто стало уже неприлично не реагировать?

– Сама по себе проблематика, связанная с добычей и продажей мамонтовой кости и бивней, не нова. О ней прежде всего хорошо осведомлены в тех регионах, где находятся залежи, — это Якутия, Чукотка. Они давно ставили вопрос перед федеральным центром, предлагали передать им полномочия и внести изменения в законодательство. Мы помогли регионам достучаться до верха, проведя первый просмотр в стенах Госдумы. Последовала незамедлительная реакция, которой я очень рад. Под руководством вице-премьера Алексея Гордеева была создана рабочая группа, куда вошли эксперты. А Вячеслав Володин проявил личную заинтересованность в воссоздании Музея мамонта, который был варварским способом закрыт на ВДНХ, сейчас ведутся переговоры. На мой взгляд, смысл документального кино в том и состоит, чтобы находить и вскрывать проблемы, доносить их до руководства, чтобы эти проблемы решать. Поэтому документальное кино должно быть жестким, правдивым, некомплиментарным и политически некорректным. Все мои фильмы такие.

- Ваш уход с госслужбы, наверное, немногим из коллег был понятен. Как бы вы сформулировали, почему не стоит держаться за власть?

– Не стоит делать обобщающих выводов из судьбы одного человека. Но мне показалось, что на тот момент (это был 2008 год) я выполнил за 30 лет много разных задач, находясь на службе у государства. Из 30 лет 10 работал в Кремле. Я подумал, что этого достаточно. У меня было ощущение хождения по кругу: многое из того, чем я занимался, уже делалось раньше. А мой характер таков, что мне нужны вызовы, новые проблемы и трудности, которые бы мне было интересно решать. Если их нет — я начинаю «увядать». Это был главный мотив: я ощущал в себе достаточно сил и потенциала, чтобы попробовать сделать что-то новое. И вот создал студию «Ястребфильм», которая существует уже более 10 лет, и которая, не стыдно сказать, за этот период сделала почти 70 документальных фильмов.

- Но ведь многие просто боятся выходить за пределы…

– ...зоны комфорта. Совершенно верно.

- И жить без мигалок.

– Чего мне реально не хватало первое время — это мигалки. Они очень полезны с точки зрения перемещения и «борьбы» с московскими пробками. Но я понимаю, что когда слишком много мигалок, это вызывает большое раздражение в обществе.

- Как изменилась ваша жизнь после ухода с высоких постов? Ведь когда человек находится при власти, многие вопросы решаются проще.

– Гораздо проще. Конечно. Но тем не менее, остались наработки, скажем так, остался опыт…

- Связи…

– Конечно. Не случайно же мы начали показывать фильм «Страсти по мамонту» именно с Государственной думы. Это как раз результат предыдущих 30 лет службы. Такой «фидбэк», который возвращается полезными делами для общества.

- То есть полноту жизни простого человека вы так и не ощутили. В этом году 20 лет отречению от власти Бориса Ельцина, чьим пресс-секретарем и замглавы администрации вы были. За это время вы открыли для себя множество интересных мест на нашей планете. Какое из них вы бы хотели ему показать, если бы это было возможным?

– Борис Николаевич был очень азартным человеком, очень увлекающимся, любил ставить перед собой мегазадачи. И завести его на какой-нибудь мегапроект было достаточно легко, когда его цепляла идея. Я, конечно, жалею, что в силу разных причин – прежде всего, по соображениям здоровья, – он не реализовал свою мечту: не побывал на африканском сафари. После того, как он меня отпустил на 7 дней в мое первое африканское сафари в Танзании, я ему рассказывал об этом, показывал фотографии и видел, насколько его это «зажгло», заинтересовало. Поэтому, отвечая на ваш вопрос, мне хотелось бы показать ему и сопровождать его на африканском сафари.

- Путешествуя, знакомясь с другими народами, мы делаем наблюдения, какие-то выводы для себя, чему-то учимся. К каким мыслям вас подтолкнула Африка?

– Не только Африка. Да, мы с Африки начинали, но это только 24 фильма, а у нас их под 70.

- Но на ней сделан определенный акцент, как мне показалось.

– Акцент не в географии, а в этнографии. В обращении к опыту аборигенных народов. А этот опыт везде один и тот же — идет ли речь о папуасах, об африканских бушменах, о чукчах или эскимосах — не имеет значения. Потому что их характерные черты в образе жизни — одинаковые, и это самое ценное. Я думаю, что есть три главных урока, которые я для себя вынес. Прежде всего – то, что они дети природы, часть природы, и природа — часть их жизни. Как бы мы ни хотели выступать под знаменами «зеленых», экологов, зоозащитников, – мы это делаем с позиции «асфальтовых» поколений. Они же никогда не обидят природу, не возьмут от нее ничего лишнего – они берут только то, что необходимо для выживания. И поэтому, уничтожая природу, нанося ей ущерб, мы уничтожаем эти народы, которые являются ее продолжением, ее естественной частью. Второе — это их минимализм во всем. Невозможно сделать запасы, оставить, как в холодильнике, что-либо наперед. Для вашего пропитания вы можете использовать только то, что добудете сегодня, максимум, можете растянуть это на пару-тройку дней. Поэтому они берут абсолютный минимум. И когда вы возвращаетесь в общество потребления и смотрите на свои гардеробы, количество обуви, вещей – вы видите, сколько ненужного вы покупаете, и вам становится стыдно — если, конечно, вы не потеряли это качество. У меня, кстати, есть такая «программа» – примитивная, конечно: я собираю вещи, которые не использую, и когда мы отправляемся в поездки, оставляю их людям, которым они нужны. А третье — это общение с духами предков. В их пантеоне божеств, которые очень часто представлены духами реки, горы, дерева и так далее, достойное место занимают предки. Их связь с умершими носит ежедневный характер, а не только по случаю каких-то праздников году, когда надо их поминать.

- Как политический опыт помогает вам в общении с другими народами?

– Он имеет огромное значение – не только политический, но и дипломатический, знание разных языков. В конце концов, если ты дипломат — неважно, надо ли тебе находить общий язык с Жаком Шираком или с вождем какого-то племени.

- А вам самому приходилось искать этот общий язык — не вашим помощникам, не вашим фиксерам?

– Очень многое решается во время первой встречи с вождями, несмотря на то, что каждая поездка и съемки заранее готовятся. Но с тем же королем племени Лози (это Замбия, 500 тысяч человек, крупное племя), который выпускник Оксфорда, – о каких-то вещах нужно было договариваться непосредственно на месте. Пришлось постоять на коленях, вручая ему наши дары. Преподнесли ему кортик и шкурку бобра, которого он увидел первый раз в жизни. Король был в абсолютном восторге.

- В Петербурге вы ненадолго, в какой стране вы сейчас живете и почему?

– Я живу в Италии, но в России я каждый месяц по неделе — две недели. Моя жена из Италии, хоть она и русская, но главное — дети учатся там. Италия — моя страна в плане ментальности, общения, социальности, культуры, которую я обожаю, кулинарии — люблю поесть, вина выпить. В этом отношении очень выгодная страна (смеется).

- Сейчас вы начинаете новый проект — расскажете о нем?

– Фильм называется «Надежды выстрел» – он об охоте, но при этом в нем не будет ни одного выстрела. Речь о том, что без охотников нельзя спасти дикую природу. Нужно убить, чтобы сохранить.

- Логика, признаться, не очевидна.

– Подавляющее большинство видит в охоте либо пьяную забаву, браконьерство, либо развлечение богатых людей, которые ради своей блажи убивают невинных животных. Но добыча животного – вершина айсберга, за которым не видно социальной и природоохранной функции охоты, если она правильно организована. Настоящими «зелеными» являются охотники: они вводили первые самоограничения на добычу животных в Африке, проявили сознательность, сказав себе: если так дальше пойдет, наши дети их просто уже не увидят. Обо всем этом мы расскажем в фильме. Если оценивать охоту без эмоций, существуют подвиды и виды животных, чью численность нужно сокращать, потому что она угрожает безопасности людей, сельскохозяйственным угодьям или сокращает биоразнообразие. Например, когда становится слишком много слонов, баланс нарушается: они едят 22 часа в день, им надо съесть от 200 килограммов зеленой массы как минимум. Если их слишком много — это удар по лесу и остальным животным. Человек должен подсчитывать, какое количество животных природа может прокормить. Часто говорят «оставьте это природе, она отрегулирует». Но это невозможно, потому что человечество уже свои пальцы засунуло во все ущелья природы и нарушило биобаланс. И мы обязаны исправлять ошибки в том числе предыдущих поколений.

- Вы хотите только снять фильм или внести изменения в законодательство?

– Чтобы законодателей «зажечь», им надо рассказать.

- Намек понят. Какие страны покажете?

– Стран 15, в том числе происходящее в России.

- Когда начинается обсуждение тем, не связанных с повседневным бытом, обычно в России реагируют в духе «у нас других проблем, что ли, нет?». Поэтому из-за глобального потепления, избытка пластика и уж тем более гибели диких животных всерьез широкие массы не расстраиваются, даже посмеиваясь над теми, кого такие вещи волнуют. Как это изменить? Или, может быть, и в других странах глобальные проблемы заботят тоже только узкую прослойку общества?

– С точки зрения уровня общественного сознания, мы по многим параметрам отстаем. Отстаем в плане понимания сути и потребности демократии для страны, в плане формирования гражданского самосознания, гражданского общества, которого у нас как такового нет либо оно присутствует фрагментарно. Отстаем в плане понимания того, что без института частной собственности и частной инициативы невозможно процветание государства. У нас слишком развит социальный инфантилизм, ожидание, что государство должно накормить, одеть, обуть и так далее. Да, основные вещи — здравоохранение, образование, наука — должны оставаться в руках государства. Но именно частная инициатива везде является основой процветания, а не деятельность государственных корпораций. В том числе мы отстаем в плане понимания, что мир — одна большая деревня, где как аукнется — так и откликнется, и невозможно решить проблему, скажем, очищения океана от пластика усилиями только японцев или итальянцев. Мы тоже должны этим заниматься, потому что эта беда коснется и нас. Такие абстрактные глобальные проблемы всегда доходят очень тяжело. Нужна определенная подготовка, уровень знаний и внутренней ответственности, которые позволяют людям понимать: планета слишком маленькая, чтобы этим не заниматься. Но мы не одиноки — во многих странах, где мы снимали, дела обстоят еще хуже — в том же, условно, Пакистане.

- Но это уже третий мир, а хотелось бы относить себя к другой категории.

-Да, мы где-то между. И то, у них есть примеры, которые нам и не снились, — опять же, по части сохранения животных и внедрения охоты ради сохранения редких видов. Условно говоря, полторы тысячи горных козлов или баранов — много или мало? Популяция на грани риска. Но при этом в каждой популяции есть старые самцы, которые живут отдельно от популяции. И которые представляют собой ценность для охотника, но не представляют никакой ценности для популяции, потому что они выдавлены более молодыми самцами и доживают свой век. Что делают в России? Делают вид, что так и должно идти, а в других странах доказали, что можно, оставляя вид в Красной книге, 10 лицензий в год продавать — как на мархура в Таджикистане. Каждая лицензия знаете сколько стоит? 100-140 тысяч долларов. И на них в мире очередь стоит. А таджики перестали заниматься браконьерством. Потому что они получают деньги с этих проектов, у них на эти деньги строятся кишлаки, оказывается медпомощь, дети получают компьютеры в школы. Вот как надо использовать дикую природу! А не говорить «дайте им умереть в естественных условиях».

- Наше отставание предопределено историческими причинами, должно пройти время?

– То, что мы отстали в силу исторических обстоятельств, — это 100%, но если пассивно ждать у моря погоды, мы увеличим это отставание. А у нас есть силы, люди и средства, чтобы менять ситуацию. Поэтому надо начинать с экологического воспитания детей в детских садах, школах, должны быть программы в университетах, телевидение должно вместо того, чтобы крутить кошмарные программы, показывать документальные фильмы, которые ставят эти вопросы, – без этого невозможно изменить сознание людей. А тут определяющую роль, конечно, играет государство.

Беседовала Алина Циопа, «Фонтанка.ру»