«Бить будете, папаша?» В мировом прокате — оскаровский номинант «Бедные-несчастные»

Йоргос Лантимос, один из самых успешных режиссеров нашего времени, вовсю продолжает традиции своих предков-эллинов. Те две с лишним тысячи лет назад закрепили основные темы для нашей цивилизации: рок, любовь и власть, войны, которые колеблют человека, словно тростник. Лантимос единолично творит и рассказывает мифы нашего времени. Именно отсюда такая ожесточенная любовь к нему, такое обожание. В своём «Лобстере» он раскрыл сумбур человеческих отношений, в «Убийстве священного оленя» дал прикоснуться к ужасу настоящей древней трагедии, а в «Фаворитке» поднял проблемы власти до степеней еврипидовских.

Теперь вот «Бедные-несчастные», уже взявшие «Золотого льва» в Венеции, «Золотой глобус» (как лучшая комедия) и нацелившиеся на россыпь «Оскаров» в марте.

За основу Лантимос взял роман шотландца Аласдера Грея, нечто вроде постмодернистского перевертыша «Франкенштейна». Судите сами: дело происходит в стимпанково-викторианской Англии, где плывут по небесам дирижабли и ездят паровые повозки. Доктору Годвину Бакстеру (Уиллем Дефо) (для знакомых — просто God) мало быть хирургом от бога, он хочет подвинуть всевышнего на пьедестале! По его эдемовскому дворику бегают собакогуси и другие химеры, да и сам доктор тоже выглядит как чудище, сшитое из кусков плоти, — результат бесчеловечных экспериментов своего папаши, тоже ученого.

Доктор решает продвинуться дальше и сделать это по возможности более эстетично. Вот и случай: покончившая с собой беременная молодая женщина (Эмма Стоун). «И в распухнувшее тело раки черные впились» — Бакстер со свойственной ему безапелляционностью пересаживает покойнице мозг ее собственного ребенка, а затем с помощью каких-то динамо-машин оживляет ее.

Новоявленная персона, Белла Бакстер, как ее назвал «отец», сначала еле ходит, не умеет говорить и не может сдерживать естественные позывы, но очень быстро начинает учить по пятнадцать слов в день, с одинаковым удовольствием катается на велосипеде и тычет ножом в глаз трупа, а также открывает для себя радости самоудовлетворения. Доктор вместе с секретарем Максом (Рами Юссеф) наблюдают за прогрессом сначала самодовольно, а потом со все большим беспокойством: в бывшей покойнице семимильными шагами развивается независимость…

Лантимос, почерпнув у Грея франкенштейновский сюжет, не мог, конечно, не помнить и про греческих Галатею с Пандорой, одна из которых осчастливила своего создателя-мужчину, а другая, наоборот, сделала несчастным и его, и весь человеческий род. Да и библейская Ева же — существо вспомогательное, которое Бог творит из ребра, чтоб Адаму не так скучно было одному… Идея женщины как искусственного создания, которое мужской мир творит и выращивает для своих более или менее эгоистичных надобностей, стара как этот самый патриархат.

Интересно совпало, а вернее, назрело: буквально недавно весь киномир с ума сходил по поводу «Барби» Греты Гервиг, в которой происходит нечто очень похожее — кукла отправляется познавать мир. Белла сбегает из докторского эдемчика с прощелыгой-адвокатом Веддерберном (неожиданный, с подкрученными усиками, Марк Руффало), познает радости жизни в Лиссабоне, рыдает над страданиями нищих в Александрии и продает свое тело в Париже; учится сексу, танцам и философии, обсуждает пессимизм и социализм — словом, голем становится человеком, да не просто, а женщиной.

Все это сделано с незабываемой фантазией. Обилие киносредств дает условность, как ни странно, скорее театральную: Лантимос внезапно поражает нас пейзажами этого чудного мира, где все здания — что в Лондоне, что в Александрии — построены в стиле модерн, а между ними протянуты фуникулёры под невыносимо-тернеровскими небесами. Первая половина фильма сделана черно-белой, под стать наивному детскому разуму Беллы. Затем все расцвечивается для обозначения всего разнообразия мира; камера то подсматривает из стены рыбьим глазом, то дает эпичные широкоугольные кадры. Доктор Бакстер внезапно со страшным звуком выпускает изо рта какие-то мыльные пузыри, наряды Беллы становятся один другого краше, а уж сцену танцев, когда взбешенный непосредственностью героини Веддерберн пытается утащить ее с вечеринки и одновременно не потерять лицо, хочется, утерев слезы от хохота, сразу пересмотреть еще раз…

Неожиданно получился такой себе Уэс Андерсон, только с выражением лица посерьезней. Но Андерсон никогда и не претендовал на глубинные истины, а вот у Лантимоса репутация того самого творца мифов, ему слабину дать нельзя.

Но в том же и уязвимость этой картины. Белла безусловно становится человеком и узнает жизнь больше, чем все эти бедные-несчастные (речь тут, конечно, о мужских персонажах, каждый из которых безнадежно ограничен шорами своей предубежденности). Но только что из этого? Стала она тем самым лучше их? Да нет: на минутку они вернули её к жизни и дали ей все возможности этой жизнью распоряжаться, не в пример профессору Преображенскому. И возвращается она в итоге к ним же и к своим делам, ничего нового не выдумав. Бедные останутся бедными, несчастные — несчастными, а некоторых других ждет очень локальный, чтоб не сказать мещанский, хеппи-энд. Фильм Лантимоса, при всей своей живости, оставляет странное, недоуменное послевкусие. Как будто сказать получилось меньше, чем хотелось.

Что Лантимос вряд ли имел в виду (хотя кто его знает), так это отсылку к Булгакову Бортко: первая, черно-белая половина истории местами до неразличимости напоминает «Собачье сердце». Хотя, конечно, Эмма Стоун выглядит более удачным экспериментом. Но так и кажется, что сейчас Дефо шваркнет кулаком по столу и заорет голосом Евстигнеева: «Окурки не бросать, не плевать, с писсуаром обращаться аккуратно!» Эмма Стоун опасливо спросит: «Бить будете, папаша?» А Юссеф-Борменталь предложит сходить в цирк.

Матвей Пирогов, специально для «Фонтанки.ру»