Очарование реакционности

Суд над устроителями богохульной выставки закончился безобидным приговором, и можно было бы не продолжать эту тему, если бы не дух всего нашего времени, так удачно выраженный московским процессом. Слово «реакция» идеально подходит для обозначения этого духа.

Пару слов о героях и жертвах все-таки сказать надо. Чтобы подтвердить, что с ними-то все в порядке. Выставка «Запретное искусство» прошла три года назад в Сахаровском центре под кураторством Андрея Ерофеева и Юрия Самодурова. Оба с тех пор потеряли работу, но Самодурова устроили на другую, а Ерофеев, известный специалист по современному искусству (не путайте его с еще более известным братом – писателем Виктором Ерофеевым), может теперь в ореоле гонимого спокойно ехать, условно говоря, в родную Францию и мирно там процветать в своей профессии.

Так сказать, отделались испугом. А вот кто не отделался, так это все, кто до сих пор организовывал подобные выставки или просто в них участвовал. Как бы они сейчас ни хорохорились, но в ближайшие годы таких выставок у нас не будет – по крайней мере, легально оформленных. Кто же теперь захочет ходить под подпиской о невыезде, гадать, впаяют ли срок, выслушивать о себе различные соображения активистов «Народного собора», и все это при полном равнодушии широкой публики. Точнее, почти полном. К концу кое-что все же зашевелилось, и это слегка отразилось на атмосфере последних дней процесса.

Но не сильно. В массе своей публика в этой самой свободе творчества и в насмешках над традицией так и не увидела решительно ничего, заслуживающего защиты. Кто-то, может, и готов бы пострадать, но если за тебя не болеют душой, то зачем? Лучше уж пока помолчать под плинтусом в интеллигентном обществе тараканов группы «Война».

Разговор тут вовсе не об изящном искусстве, но несколько слов надо и о нем. Была ли подсудимая выставка богохульной? Если и да, то явно в меньшей степени, чем множество устраиваемых в Европе - мало кем там замечаемых и уж точно никому не сулящих сроки. Ерофеев и Самодуров явно побаивались, что скандал выйдет из берегов, явно этого не хотели, и поэтому на входе висели предостерегающие надписи, а видеть экспозицию можно было только издалека, из-за каких-то ширм и фальшстен.

Представьте, что вы читаете предупреждение: «Кто не любит стриптиз, просим не входить», после чего входите, покупаете билет, спускаетесь в зал, добровольно и с интересом смотрите зрелище, а потом подаете на устроителей в суд за то, что они оскорбили вашу нравственность. Впрочем, в нашем случае большинство подавших в суд были из тех, кто по выставкам не ходит. О мероприятии они слыхали краем уха и просто руководились горячим желанием кого-то репрессировать и что-нибудь запретить.

В этом и главное. Суд – только маленькая капля, в которой отразилось что-то большое. Дух нашего времени – это дух неприязни к новому, болезненной страсти к запретам, враждебности к творчеству и показного преклонения перед стариной.

Назвать этот коктейль консерватизмом может только любитель комплиментов. Консерватизм – это знание прошлого и любовь к нему. Агрессия против нового, соединяемая с незнанием старого, называется по-другому – реакцией. Двадцать лет нового режима, и особенно десять лет режима новейшего, запомнятся как эпоха реакции, когда ничего старого по-настоящему не воссоздали, и ничего нового, ничего творческого, ни в одной сфере не допустили.

У нас принято во всем происходящем видеть руку начальства, но власти только подыгрывали этим чувствам, плелись в их хвосте. Дух реакции, даже и без команды сверху, охватил широкие массы, и без понимания этого факта не поймешь ничего другого.

Последние десятилетия СССР были не самым творческим временем, но кое-что творческое путь себе пробивало. Притом на самых разных участках. Новейшие ракеты и самолеты принимались на вооружение реально, а не в обещаниях вождей. Олимпиады выигрывались. Шпионы умели шпионить, а не превращать свою страну в мировое посмешище. Работавшие в андеграунде московские художники-концептуалисты сказали новое слово в мировом искусстве.

А кто и в чем сказал у нас новое слово за последние лет десять?

Понастроили много, а кто назовет хоть одно здание, полюбоваться которым приедут архитекторы из других стран? Скажете, что зато вернулись к академическим образцам прошлых веков? Не шутите. Какой уж там консерватизм-академизм? Новейшая Москва напоминает жирный Буэнос-Айрес времен правителя Перона. Новейший Петербург украшается дворцами во вкусе «золотой эпохи» Чаушеску.

Корифей наших точных наук – изобретатель Петрик, а лидеры гуманитарного знания – историки-шарлатаны Носовский и Фоменко. Все трое – никакие не консерваторы, не последователи академиков старого закала, а наоборот, ниспровергатели всех существующих научных теорий. Вот только последователей где-либо, кроме как у нас, найти себе не могут.

Есть у нас и новейшая живопись, никого не обижающая. Огромных полотнищ с голыми тетками, серийно изготовляемых для украшения вилл нуворишей, в других краях постыдилась бы деревенская лавка. Не из-за безнравственности, конечно, а из-за полного несовпадения с тем, что сегодня считается искусством.

Какая из наших фирм-гигантов придумала принципы менеджмента, способные воодушевить мир? Где, кроме как у нас, отсутствие выборности должностных лиц будет не прикрываться стыдливо, а спесиво выдаваться за сильную сторону политической системы?

Рассуждают о модернизации, а понимают ее архаичнее, чем в позапозапрошлом веке Петр Первый. Петр нанимал иностранных специалистов, чтобы работали вместе со своими. А наше воображаемое Сколково – это допетровская Кукуй-слобода, в которой иностранцев селили за забором, чтобы поменьше контактировали с местными.

Творческое бессилие и торжество реакции на всех фронтах. По-другому не скажешь. Но почему? Бывали ведь и совсем другие времена.

Наверно, реакция - это плата за советскую эпоху, когда сбились с нормального пути, и творческие озарения слишком уж переплелись с преступлениями. Ломка после этого была неизбежной. Но вечной она быть не может. Очарование реакционности начинает убывать, и каждая новая ее победа дается все труднее и выглядит все нелепее.

Сергей Шелин