Бродский всё-таки пришел умирать на Васильевский: как Фонтанный дом отмечает 85-летие поэта

На выставку «Небытие на свету» зритель будто вкатывается на коньках по подтаявшему льду Невы: архитектура проекта отсылает к «ментальной карте» города, сумме воспоминаний и ассоциаций эмигранта. На «берегах» вы найдёте условно воссозданные Петропавловскую крепость, Финляндский вокзал, «Кресты», Дом Мурузи и обычный доходный дом на Петроградке, выполненные из МДФ. Авторы предлагают не хронологически выстроенный рассказ, который неизбежно разделил бы «бытие» Бродского на до и после эмиграции, а будто площадку для съёмок клипа о поэте: вот юный Иосиф с мамой у Большого каскада в Петергофе, а вот он в эмиграции позирует с рыжей кошкой Миссисипи.

Иосифа Бродского почти тридцать лет нет в живых, и он давно стал частью петербургского мифа. Героем, которому уже посвятили множество проектов от выставок-исследований до массовой сувенирной продукции. Что можно добавить к сказанному, показанному, растиражированному? Куратор проекта Павел Котляр соглашается, что отметить 85-летие Бродского по-особенному — это вызов. И Музей Анны Ахматовой, как уже бывало, с готовностью его принял.

«Есть постоянная экспозиция „Натюрморт“, которая включает практически все трёхмерные предметы и артефакты, связанные с Бродским, и её не хочется ни разорять, ни менять, — объясняет Павел. — Поэтому мы работали с архивными материалами: фотографиями, рукописями, рисунками. Было необходимо собрать какую-то другую историю: ведь дело не только в том, какие именно предметы мы показываем — их, возможно, некоторые зрители уже видели, — а в том, какой нарратив мы выстраиваем».

Новая выставка, по словам Павла, — про «небытие» как философскую поэтическую категорию. Музей традиционно не фокусируется на личной жизни Бродского, а исходя из его поэтического мира выстроить строгую, «сухую» биографию не получится. Поэтический мир — «клиповый», зритель как будто видит вместе с Бродским фрагменты его жизни вразнобой и одновременно. В «окнах» условных, но узнаваемых декораций нас ждут проявленные кадры фотоплёнки, из которых каждый может сложить свою «мозаику».

Итак, на выставку зрителя «вносит» Большая Нева (идём мы, правда, против течения, но не суть). По правую руку — Коломна, по левую — Васильевский. Воду, вернее, как поясняет художник и архитектор проекта Анна Ильина, подтаявший лёд обозначает гладкая зеркальная поверхность, сушу — островки, по которым тоже можно ходить. Под ногами похрустывает гравий. В «Коломне» стоит «дом», на «крыше» которого вы найдёте небольшие самиздатовские сборники стихов Бродского и фотографии поэта — такие комплекты он подписывал и дарил друзьям перед отъездом в 1972 году. Свои экземпляры для выставки дали Михаил Мильчик и Яков Гордин. Здесь же читается основной мотив выставки — сближение «здешнего» и «тамошнего», например через две фотографии Бродского с Евгением Рейном. Одна сделана на балконе Дома Мурузи в Ленинграде, другая — через пятнадцать лет в США.

Напротив, на «Васильевском», — увеличенная копия надгробия Иосифа Бродского на венецианском кладбище Сан-Микеле. «На Васильевский остров Бродский умирать не пришёл, и уже, если честно, раздражает эта фраза (цитата из стихотворения „Ни страны, ни погоста…“ — Прим. ред.), — продолжает куратор. — Мы здесь довольно буквально с ней играем. В этом „домике“ сочетаются материалы, связанные с рождением и смертью Бродского. Вы видите свидетельство о рождении и фото мальчика на санках, затем тут же — информацию о поминальной службе и часы поэта».

Часы — традиционный для европейской культуры символ быстротечности времени, как, впрочем, и сочетание мотивов рождения и умирания. В «домике на Васильевском» вы найдёте также этикетку от шампанского, на обороте которой написано, что игристое выпито в честь рождения у поэта дочери в 1993 году. Фото Бродского с близкими можно увидеть, если зайти «в тень», обогнув «надгробие». Снимок сопровождает намеренно не переведённое стихотворение поэта, посвящённое дочери, — в нём он пишет, что уйдёт физически, но останется рядом, превратившись в вещи, которые её окружают. Бродский обращается к дочери на их «общем языке» — английском.

Другие «домики» вдоль Невы — Петропавловская крепость, Финляндский вокзал, доходный дом на Петроградке, «Кресты», Дом Мурузи. В одном из бастионов крепости — хрустальный мишка, принадлежавший Бродскому, он символически указывает на Ленинградский зоопарк. Здесь же — фото юного поэта с мамой у Большого каскада в Петергофе.

В «окнах» «домиков» соседствуют чёрно-белые советские фотографии и цветные — иностранные. Через эти рифмы куратор подчёркивает единство жизни Бродского: вот он на гранитной набережной Невы, а вот — в Мексике, на руинах ацтекского города Теночтитлан, вот он в ссылке в деревне Норинской, а вот — позирует в Венеции почти так же. Разве что Финляндский вокзал однозначно «эмигрантский» — за узнаваемыми частыми опорами, напоминающими решётку, как бы внутри вокзала и одновременно за границей — экран с видео из «тамошней» жизни поэта, из Нью-Йорка.

«Финляндский вокзал — это метафора пути не только в пространстве, но и во времени, — объясняет Павел Котляр. — Ведь Бродский думал о том, чтобы „рвануть с Барышниковым на пароме“ в начале 90-х годов в Петербург, к тому же этот вокзал — понятный всем символ пути до ближайшей заграницы».

Вокзал символично соседствует с «Крестами» (как говорится, других вариантов, куда можно уехать, у нас для вас нет). Впрочем, по словам куратора, в контексте выставки — это символ верности Бродского профессии. Вот фото поэта в ссылке с печатной машинкой, а вот он, уже лауреат Нобелевской премии, через двадцать лет смотрит на свой же бронзовый бюст.

В общем, «домики» создают общий контур, объединяют ленинградскую и эмигрантскую части жизни Бродского.

«У нас нет разделения в духе „вот эта витрина — ссылка, а эта — Италия“, — продолжает Павел Котляр. — Мы пытаемся в хорошем смысле смешивать, следуя ахматовской формуле „я помню всё в одно и то же время“».

«Тамошнее» и «здешнее» сшивает и журнал «Новый мир» 1987 года, в котором Бродского впервые «официально» опубликовали в СССР, воспользовавшись как поводом Нобелевской премией. Павел Котляр говорит, указывая на фото поэта с экземпляром «Нового мира»: «Это и есть его „настоящая“ Нобелевская премия. Когда Бродского спросили о возвращении, он ответил: „Моя лучшая часть уже там, и это — мои стихи“. Важно, что он дождался признания в родной стране, ему это было очень нужно».

В одном из соседних «окон» — важный эксклюзив, афиша вечера-размышления, посвящённого Бродскому, который прошёл в апреле 1989 года в ДК им. Горького. С одной стороны, на афише есть традиционная советская символика, с другой — то было мероприятие из цикла «Боль отечества», то есть рефлексия о том, кого и почему «отсюда» изгнали.

На другом берегу «Невы», примерно напротив «Крестов», — символический Дом Мурузи со встроенным рабочим столом Бродского из Музея истории Петербурга, книжными полками и даже книгами, которые стоят в том же порядке, как их ставил поэт (эти детали скрупулёзно восстановили по фото). Когда не стало родителей Бродского, комнату в коммуналке нужно было передавать другим жильцам, и родственники и друзья поэта смогли вынести из «полутора комнат» относительно небольшие предметы. Не буфет и диван, а письменный стол, библиотеку, архив, фотографии. Мебель передали в Музей истории города, а архив бумаг и фотографий — в Музей Анны Ахматовой. По случаю 85-летия Бродского эти вещи удалось воссоединить.

На этом «берегу» вас ждут ещё несколько эксклюзивов, которые, по словам куратора, никогда не показывали публике. За «Домом Мурузи» — дореволюционная доска с греческой церкви Святого Дмитрия Солунского, которая была на месте БКЗ «Октябрьский». Когда в 1962 году разрушали церковь, Иосиф Бродский гулял по руинам, как и Владимир Хршановский, в собрании которого доска находится сейчас.

Есть на экспозиции и пластинка, на конверте которой сохранился стих и рисунок Бродского из коллекции Михаила Мильчика, и натюрморт с рыбами, который Бродский написал в ссылке маслом на холсте. Выглядит работа крайне кустарно, материалы — очевидно подручные. Натюрморт для выставки предоставила искусствовед Эра Коробова, которая была супругой друга и биографа Бродского Анатолия Наймана, и, судя по надписи на обороте («Вам и вашей жене» на английском), — компактный натюрморт поэт некогда подарил семье.

Следующий важный акцент — пальто Бродского в стиле кэжуал из собрания Музея истории города, куда его передал Михаил Мильчик. Павел Котляр подчёркивает, что пальто — не американское, а ленинградское, и поэт был вполне себе модником. В витрине рядом вы найдёте и небольшой флакон парфюма, фото Бродского в ковбойской шляпе и другие образы, которые не дадут поэту забронзоветь.

Выставка рассчитана на любопытного зрителя — здесь нужно обходить «домики» кругом, заглядывать в «окна» и на «крыши». Художник и архитектор Анна Ильина впервые работает и с Фонтанным домом, и с темой Бродского. Идея с «картой», по её словам, пришла сразу.

«Бродский всегда мечтал вернуться домой, но так и не смог осуществить мечту, — комментирует она „Фонтанке“. — В своих стихах он мысленно возвращается в Ленинград, даже признавая, что этого города уже не существует, ведь он по-другому называется, там живут другие люди, появились новые дома и целые районы. В урбанистике есть такое понятие — „ментальная карта“, и мне захотелось представить, какие места Бродский мысленно „навещал“. Работая с этой темой, я поставила в качестве фона одно из последних интервью поэта в Венеции, где его спрашивают: если бы вы сейчас приехали в Петербург, куда бы вы отправились в первую очередь?»

Бродский предположил, что точно прибыл бы не на Московский вокзал, значит Невский проспект увидел бы не в первую очередь. Возможно, ехал бы из Пулково — но и от этой мысли он уходит, в итоге останавливаясь на паромной переправе из Швеции. Таким образом, в город Бродский прибыл бы через Гавань. «К тому моменту у меня был уже почти готов эскиз, и я, глядя на условную карту, понимаю, что так и получается — зритель будет заходить на выставку с той же стороны, с которой мечтал прибыть Бродский», — говорит Анна.

Выставка неяркая по цветам, здесь лишь деликатно древесный МДФ, зеркально-серебристый «лёд» условной Невы да белые стены. Убедительным это всё делает подсветка «окон», работа с пространством, ненавязчивая аудиодорожка со звуками города и, конечно, осязание. Не в каждом музее можно ходить по гравию, это всё же «уличное» ощущение, а здесь оно контрастно замедляет эффект «скольжения» по реке. Ну а тот факт, что центр Петербурга всё-таки не критически изменился со времён Бродского (возможно, пока что), позволяет гостям «гулять по городу» будто вместе с поэтом, не думая об ограничениях пространства и времени.

Анастасия Семенович, специально для «Фонтанки.ру»