«Хармс ненавидел детей». KGallery в пяти залах юбилейной выставки рассказала о судьбе легендарного абсурдиста

Выставка-посвящение Даниилу Хармсу «Почему, почему я лучше всех?» получилась погружением в контекст, даже приглашением в тусовку. За архитектуру (или, скорее, сценографию) проекта отвечает театральный художник Эмиль Капелюш, поэтому у выставки чёткая и эффектная драматургия. Дополняет её музыка Владимира Розанова, причём каждому залу соответствует отдельная композиция. Кроме того, петербуржцы заметят россыпь отсылок к другим городским проектам: портрет Хармса кисти Гавриила Лубнина напомнит о прошлогодней выставке художника, работы учеников Павла Филонова и самого мастера — о «Школе Филонова» в Русском музее. Обилие «пасхалок» не портит проект, а насыщает, даёт чувство укоренённости в месте при всей турбулентности времени.

Выставка состоит из семи разделов, и первый («Место действия») можно назвать знакомством. Вас представят героям, вы вообразите себя в Петербурге-Петрограде-Ленинграде в окружении ярких и очень талантливых людей; они на ваших глазах материализуют идеи, значение которых для современной культуры трудно переоценить. Помимо главных героев и акцента на портрете Хармса 1941 года кисти Владимира Гринберга нельзя не заметить пристальный взгляд кураторов на эпоху, желание заглянуть «под пол» и найти тайник. И это удается.

Например, организаторы делятся историей о неизвестной доселе публике художнице Наталии Красовской. Её работы сотрудники галереи обнаружили во время подготовки выставки ученика Михаила Врубеля Виктора Замирайло в 2018 году в доме на Невском проспекте, в коммуналке над рестораном «Палкин». В комнате Елены Михайловой (Николаевой), которая была моделью Замирайло и ухаживала за художником в последние годы, а затем сохраняла его наследие, среди вещей Замирайло и Михайловой оказались работы Наталии Красовской 1920-х годов. По случаю 120-летия Даниила Хармса акварели художницы нашли дорогу к зрителю, став частью петроградского контекста эпохи, хотя никаких упоминаний о Красовской в архивах Академии художеств и Русского музея найти не удалось.

При всей плотности «контента» зал не перегружен — за воздух «отвечают» лаконичные городские пейзажи: «Белая ночь на Балтийском море» (1910) Михаила Матюшина, «Городской пейзаж с деревьями» (1934) Татьяны Глебовой и другие. Есть здесь и документы с фотографиями, причём витрины с ними декорированы «пеплом» — летучими клочками копировальной бумаги. В том числе благодаря такому решению эпизоды жизни Хармса и его окружения складываются в единую драму, финал который угадывается заранее.

После «знакомства» вас проводят в компактный раздел «Три левых часа» — так назывался поэтический вечер объединения ОБЭРИУ, который состоялся в Доме печати (набережная Фонтанки, 21) 24 января 1924 года. Хармс впервые представил пьесу «Елизавета Бам», среди гостей были Павел Филонов, Казимир Малевич и Михаил Матюшин.

В хармсовском отрывке «Факиров. Моя душа болит…» (1933/34) в образе героя тоже угадывается Филонов (оцените цитату: «Проект „Земля Многообразна“, /я в Академию носил./Но было пасмурно и грязно,/и дождик мелкий моросил./И мой проект постигла неудача,/он на дожде насквозь промок,/его прочесть была великая задача,/и в Академии его никто прочесть не мог»). С ученицей Филонова Алисой Порет у Хармса был бурный роман, а одну из его книг иллюстрировал Владимир Татлин. С Малевичем Хармс дружил до самой его смерти, они ходили друг к другу в гости, и мама Малевича Людвига Александровна даже связала поэту «супрематический галстук» (как именно он выглядел, неизвестно: галстук не сохранился). Вот на такую же «тусовку» приглашают зрителя в честь 120-летия Хармса — афишу вечера обэриутов окружают работы Филонова и Малевича.

После «левых часов» хармсовская драма вступает в сумерки. С 1928-го по 1941 год единственной возможностью зарабатывать деньги для Хармса была детская литература, и возле витрины с изданиями (найдёте её, поднимаясь по лестнице на второй этаж) сокуратор выставки Ксения Бендина делится фактом, который кого-то удивит.

«Прозвучит провокационно, но Хармс ненавидел детей, об этом сохранилось много свидетельств, — говорит Ксения. — При этом он работал в „ДЕТГИЗе“, сотрудничал с журналами, писал детские книги — это парадокс в духе хармсовских перформансов. Сегодня „детские“ тексты Хармса могут показаться чрезмерно жестокими, например „О том, как мой папа застрелил мне хорька“. Но если мы посмотрим на детские книги 1920–1930-х годов, они все покажутся нам жестокими, потому что отношение к детям и детству тогда было лишено сентиментальности. После революции было много детдомовцев, и ребёнка воспринимали как взрослого человека, с которым надо открыто говорить, например, о смерти, о нюансах физиологии. Детдомовцы вовсе считались „идеальными людьми“, потому что на них точно не могла повлиять семья „с буржуазным прошлым“».

Поднявшись по лестнице, вы попадаете в «Случай» — раздел про более или менее случайные встречи в жизни и окружении Хармса. Над лестницей развешаны портреты характерных персонажей 1920–1930-х годов прошлого века (есть там и беспризорник), а на винтажном музыкальном проигрывателе стоит в рамке фото отца Даниила Хармса Ивана Ювачёва — бывшего революционера, политкаторжанина и духовного писателя. Мировоззренческий и жизненный путь Ювачёва был крайне извилист — например, будучи в ссылке на Сахалине в 1880–1890-е, Ювачёв познакомился с Антоном Чеховым, а после освобождения в 1897 году совершил кругосветное путешествие. Среди экспонатов есть дневник Ивана Ювачёва с диаграммой жизни и настроения сына Даниила, ну а в 1930-е отец и сын были соседями по коммуналке на Надеждинской улице (с 1936 года — улица Маяковского).

Ксения Бендина комментирует центральный артефакт: «Это проигрыватель из комнаты Даниила Хармса в коммунальной квартире. Предмет дорогой, однако вы видите на нём следы от стаканов. Дело в том, что жена Даниила Хармса Марина Малич любила пить пиво и ставила стаканы прямо на проигрыватель, и кто-то из их знакомых даже писал об этом „кощунстве“ — ведь предмет редкий, ценный».

За узким переходом к последнему залу следует самая тяжёлая часть драмы. В своеобразном «тёмном углу» вы найдёте Евангелие Хармса, которое было при нём при последнем аресте (сейчас артефакт хранится в Духовной академии). Через перегородку, в разделе «Пейте кашу и сундук» (сундук действительно стоит в центре зала) обитает трубка Даниила Хармса, с которой он позировал для многих фото.

Здесь же происходит ещё одно важное «знакомство» — с философом Яковом Друскиным. На фото авторства Михаила Шемякина в углу зала — статный пожилой мужчина с впалыми щеками, он сканирует взглядом каждого, подходящего к последнему акту этой драмы.

«Благодаря Якову Друскину мы знаем „взрослое“ творчество Даниила Хармса, — продолжает Ксения Бендина. — После второго ареста в августе 1941 года Хармс имитировал психическое заболевание, чтобы выжить, и находился в психиатрическом отделении больницы Крестов. Именно там он скончался 2 февраля 1942 года, и Друскин узнал об этом от его вдовы Марины Малич. Он понял, что архив Хармса нужно спасать, и пошёл пешком в разбомбленный дом Хармса на улице Маяковского. С собой Друскин взял чемодан, который, вообще-то, был предназначен для банных принадлежностей. Позже он писал, что из-за голода плохо понимал, что делает, но даже в таком состоянии кроме рукописей Хармса Друскин нашёл рукописи Александра Введенского (поэта-обэриута. — Прим. ред.). Его ещё в сентябре 1941 года арестовали по обвинению в контрреволюционной агитации, и на тот момент его уже не было в живых, — то есть Друскин сохранил и наследие Введенского тоже».

На балконе в последнем разделе («Неизвестным науке способом») зрителя встречают стул и трость Якова Друскина, а завершают композицию тот самый чемодан на подушке из «пепла» и реконструкция маршрута философа. Друскин жил в районе нынешней «Чкаловской» и шёл на Маяковскую через Кировский (Троицкий) мост, а чемодан совсем небольшой — чемоданчик. Рядом с фотографией философа письмо Марины Малич художнице, знаковой фигуре Серебряного века, Ольге Гильденбрандт-Арбениной о смерти Хармса.

Если вы считаете, что «выставка про текст» — это скучно, то «Почему, почему я лучше всех?» ловко разобьёт этот стереотип. Это синтетичный проект, то есть кураторы следуют за обэриутами, которые «сшивали» литературу, изобразительное искусство, кино и театр в одно «реальное искусство». И ни у кого нет сомнений, что в турбулентное время искусство по-настоящему близко к реальности (и наоборот). В первых залах плещутся абсурд и богемная эксцентричность, а в финале вас ждут лаконичный мемориал и конкретный маршрут по блокадному городу.

Судьбы героев и их близких проследить несложно: Марину Малич во время войны вывезли в Германию в качестве остарбайтера, а после она жила в Европе и США и скончалась только в 2002 году, Алиса Порет в 1933 году вышла замуж за художника Петра Снопкова (Хармс записал в дневнике, что она ему стала неинтересна), иллюстрировала детские книги и занималась живописью, в 1980 году у неё даже была персональная выставка в Московском отделении Союза художников.

Выставка даёт десятки «ниточек», за которые хочется потянуть; KGallery удалось насколько возможно актуально показать не только личность Даниила Хармса, но и сложный, тяжёлый, абсурдный, трагичный контекст первой половины XX века. И конечно, свою коллекцию.

Анастасия Семенович, специально для «Фонтанки.ру»