Историческая фантастика Антона Мухина. «ЭМАС». Главы ХI и ХII

«Фонтанка» публикует новый роман журналиста Антона Мухина. Главы «ЭМАСа» будут выходить по две в день. Читайте вместе с нами о том, как противостоять диктатуре сети.

О чем эта история

ЭМАС — социальная сеть, электромеханический адресный стол, созданный на базе телеграфа и механических компьютеров-табуляторов, появившихся в России во время всеобщей переписи 1897 года. Как и всякая соцсеть, она стремится установить полный контроль над своими абонентами. И лишь отверженные, прячущиеся на старообрядческом Громовском кладбище за Варшавской железной дорогой, подозревают, что абонентский номер — и есть предсказанное число зверя. Но не они одни восстанут против ЭМАСа.

Глава XI

Когда Ольга появилась на кладбище, в армии Хрулёва было уже больше сотни человек. Все, кого выбрасывал Петроград с его машинами, оказывались у него. Здесь были и нищебродые, никогда не бывшие в мире счастливых людей и красивых витрин, и те, кого чья-то смерть разом изъяла из этого мира, и жертвы ЭМАСа.

Пётр Ипполитович, бросивший пить очкастый чиновник, своим сухим лицом с острым носом и ушами летучей мыши невероятно похожий на Победоносцева, стал теперь доверенным лицом Хрулёва и однажды сказал ему:

— А знаете, Егор, что вчера мне говорил наш Юра, юродивый?

Юра испокон века жил на кладбищах и получил за это прозвище Божедом.

— Что на этот раз?

— Что вы, Егор, и есть мессия. Второе пришествие Христа. В смысле, что вы — и есть Христос.

Егор сплюнул с досады. Превращать свою армию в полоумных сектантов, а самому становиться их вожаком ему совершенно не хотелось. Он, конечно, сам отчасти был в этом виноват, начав тогда, в первую свою ночь на кладбище, рассуждать о втором пришествии. Но тогда другого выхода не было, а сейчас, когда на ощупь найдены новые механизмы вербовки, религиозный имеет право сохраняться только в отношении ограниченного числа людей. И уж тем более он не должен выливаться в религиозное сектантство, которое, помимо всего прочего, неминуемо привлечет к нему внимание полиции, пока счастливо избегаемое.

— Этому нельзя давать ходу.

— Когда бы он говорил это только мне — возможно. Но так считают многие. Я вас, Егор, прекрасно понимаю. Кому ж хочется становиться новым Распутиным и вести за собой толпу экзальтированных особ!

— Каких особ?

— Потерявших разум от своей веры.

— А.

— Но вы недооцениваете смысл религии. Это не просто сказки. Люди привыкли строить свою жизнь по религиозным механизмам, хотя бы и не верили в самих богов. Просто потому, что их так воспитывают уже по крайней мере тысячу лет.

— И что же это за механизмы?

— Вы, Егор, даете этим людям новую жизнь. А они привыкли думать, что новую жизнь дают боги. И с этим ничего не поделаешь.

— И что мне теперь — гвоздями себя прибить? — раздраженно сказал Егор.

Пётр Ипполитович усмехнулся.

— Это дало бы кратковременный эффект, но в целом сказалось бы негативно, так как мы потеряем лидера.

— А?

— Нет, так делать не стоит. Хотя к разговору сегодняшнему нам, видимо, еще предстоит вернуться. Спокойной ночи, Егор.

Он ушел, и Хрулёв остался один. Пётр Ипполитович помогал ему, внося организационное начало, но всё же и раздражал. От него он усваивал слова иного, прежде непонятного ему мира, и хотя еще не научился пользоваться ими в совершенстве, но уже прекрасно понимал.

Впоследствии Егор часто вспоминал этот разговор, ловя на себе взгляды солдат своей армии, исполненных чем-то большим, чем отношением солдат к командиру. И, главное, его личная борьба, с которой всё начиналось, приняла теперь характер общей борьбы. Это была борьба с лицемерием сложившегося мира, мира счастья и машин, отбрасывающего всё, что не укладывалось в его рамки. Готовясь повести свою армию войной на этот мир, Егор чувствовал свое мессианство — одно из любимых слов чиновника, которое он, как ему казалось, понимал.

Ольгу, как и всякого нового человека, первым делом отвели в подземелье, дали поесть, указали, где она может лечь, и показали отхожее место. Община жила своей жизнью: люди уходили и приходили, готовили еду, кто-то спал. Хрулёва пока не было, и всем заведовал его офицер, бывший половой из трактира.

Егор появился на следующий день и сразу, еще до того, как ему сообщили про «новенькую», заприметил Ольгу. Её исстрадавшееся лицо стало еще более красивым, Хрулёв подошел и укутал ее плечи одеялом.

— Зачем ты сюда пришла?

— Меня позвали, я и пришла, — просто ответила Ольга. — Мне некуда было больше идти. Но я могу уйти.

— Нет, оставайся. Меня зовут Егором.

— А я — Ольга.

Два дня Егор ухаживал за Ольгой. После пережитого она не разговаривала, только куталась в одеяло, сидела у огня, не выпуская из рук горячую кружку чаю, который, кажется, вовсе не пила. В отличие от большинства других обитателей подземелья, пережитые страсти никак не обезобразили её. Наоборот, она казалась наполненной какой-то святости, но не страдальческой, а тихой и спокойной. Как будто в темное помещение принесли лампу, и все сразу же стали подсаживаться к ней поближе, погреться в её лучах.

Только Пётр Ипполитович, казалось, не радовался Ольге.

— Егор, — сказал как-то раз он, — нам надо с вами серьезно поговорить. Про Ольгу.

— Да, — вздохнул Хрулёв, которому скепсис чиновника не нравился всё больше. — Что вам угодно?

— Егор, Ольга не нужна нам. Она попала случайно, она — не наша. Её присутствие многих расслабляет. И вас, кстати, тоже.

— Не понимаю вас. И продолжать этот разговор не хочу.

— Егор, вы всё погубите. Вы знаете, кто она?

— Нет.

— Она ведь появилась 19 августа?

— Не помню, вероятно. И что?

— Как раз в тот день, когда был убит министр Ларов. Вот, почитайте.

Чиновник протянул Егору «Петроградский листок».

«Полицейское следствие пришло к заключению, — прочитал Хрулёв нарочно отчеркнутый карандашом абзац, — что мещанин Ковров, погибший на Чернышёвом мосту вследствие взрыва в его руках адской машины, отнюдь не был членом террористической организации и пострадал по роковому стечению обстоятельств, подняв коробку с бомбой, оставленную настоящим преступником. В связи с этим объявлена в розыск предполагаемая участница группы: девица Ольга Никонова. На вид лет около 25, среднего роста, глаза голубые, волосы светлые, платье серое...»

Егор поднял на чиновника встревоженные глаза.

— Только полиции нам не хватало, — сказал тот. — Я удивляюсь, почему они до сих пор к нам не наведались, но теперь наведаются точно.

— Отдать им Ольгу? — спросил Хрулёв так, будто кто-то хотел забрать у него любимую его вещь.

— Хуже. Отдать им всё, что вы проделали, всю вашу жизнь. Всю нашу армию. Сдать её еще до первого выстрела.

— Ольга очень хорошая. Светлая. И я, и все остальные — мы полюбили её.

Пётр Ипполитович посмотрел на Егора. Несколько секунд он взвешивал в голове риски от последствий того, что собирался сказать.

— Я вижу, что все полюбили, — сказал он. — И только потому, что верю в вас, Егор, в ваше мужество и целеустремленность, говорю вам это. Помните, вы собирались прибить себя гвоздями? И я сказал, что тот эффект, который мы получим, не компенсирует потерю вас как лидера. Но жертва нужна, Егор. Жертва, которую все любят. Чем она дороже, тем ценнее.

Егор побледнел.

— Нельзя быть мягким, Егор. Если вы оставите Ольгу, вы погубите всё.

— Что вы мне предлагаете?

— Я предлагаю позволить Ольге самой жить своей жизнью. Дайте ей вот это.

Он протянул ему позавчерашнюю газету.

Егор брезгливо поморщился и отвернулся.

Глава XII

Вопреки сложившейся практике, террористов судили не военным, в глухом Трубецком бастионе Петропавловской крепости, а открытым гражданским судом. Сделано это было, как вскоре выяснили газетчики, по приказу министра внутренних дел. Попытка запугать общество открытым судом и предрешенным жестоким приговором обернется только большей рекламой взглядов революционеров, писала пресса, обращая внимание на близорукость Столыпина. Но близорукими были они сами, не понимая, в какую игру играет министр.

Следствие, ввиду очевидности произошедшего, заняло лишь несколько дней, и уже на пятницу назначили заседание суда. Зал был полон репортеров не только столичных, но и иностранных газет. ПТА, Reuters и Associated Press передавали новости. Преступники отказались давать показания, но вины своей не отрицали, заявив, что действовали в соответствии с решением верховного руководства своей партии, постановившем казнить министра Ларова за его решение отдать студентов в солдаты. Улик против них и без признания было достаточно. Следствие представило копии электрограмм, которыми обменивались террористы, обсуждая подготовку к убийству и назначая встречи.

— Если полиция всё так досконально знала, почему же не предупредила? Не имеем ли мы здесь пример провокации? — воскликнул один из защитников, присяжный поверенный Алексеев.

— К сожалению, полиция смогла получить их только после преступления, — вздохнул обвинитель. Тогда диалог этот пресса, увлеченная судьбой 4 террористов, оставила без должного внимания. Но маленькая пешка на шахматной доске была сдвинута вперед на одну клетку.

В тот же день суд ожидаемо вынес смертный приговор всем участникам группы.

Утро следующего дня было в Петрограде обыкновенным. Уже заканчивался август и было прохладно, но с дач еще не возвращались, и по вечерам паровозы везли отцов семейств со службы в Терийоки, Лигово, Сиверский и Ораниенбаум, где ждали многочисленные их домочадцы. В поездах только и разговоров было, что о суде да о речи защитников. В некогда принадлежавшем тайному екатерининскому мужу Потёмкину, а ныне отданному под парламент Таврическом дворце бурление было не меньшее, чем в пригородных вагонах.

Лидер октябристской партии Александр Гучков, необыкновенно бодро для своего возраста и комплекции перепрыгивая через ступеньку, поднялся на трибуну.

— Господа члены Государственной Думы, — начал он. — Все мы были шокированы убийством министра просвещения и пристально, хотя и с разными чувствами, следили за процессом.

Тут Гучков покосился на левое крыло, где сидели социалисты.

— Думаю, — продолжал он, — никто из здесь присутствующих, каких бы политических взглядов ни придерживался, не может порадоваться смерти человека. И в этом смысле не только трагическая смерть Павла Карловича, но и казнь четырех преступников, хотя и заслуженная, вызывает печаль и сожаление.

— Неправда, неправда, — раздались отдельные голоса, но не слева, а справа. Левые молчали, ожидая, что будет дальше.

— Тем более ужасно, что все эти смерти легко могли быть предотвращены. Мы упрекаем полицию, что она не предотвратила преступление. Возможно, и справедливо. Но в ходе суда были предъявлены доказательства, что для назначения места и времени покушения преступники сносились друг с другом посредством электрограмм ЭМАСа. Петроградское телеграфное агентство предоставило их следствию по запросу. Не далее как вчера вечером я получил от министра внутренних дел Петра Аркадьевича…

— Позор! Рука руку моет! — закричали, наконец, левые, среагировав на ненавистную им фамилию и имея в виду известную дружбу Гучкова со Столыпиным.

— От Петра Аркадьевича Столыпина, — повысил Гучков голос, — копию ответа, полученного им от директора ПТА Ламкерта с собственной подписью оного.

Он потряс бумагой в воздухе.

— 12 августа Столыпин просил ПТА предоставить чинам департамента полиции доступ к корреспонденции всех абонентов ЭМАСа. Эта просьба не содержала в себе никаких элементов нарушения закона, в том числе о тайне личной жизни, поскольку не требовала открывать имена абонентов, но только текст их электрограмм. Техническая сторона дела такова, что машины ЭМАСа позволяют обнаруживать корреспонденцию с заранее определенными словами, то есть для отслеживания переписки преступников не потребовалось бы даже перечитывать её всю, отвлекая на это большой штат сотрудников.

Однако же директор ПТА Ламкерт отказался предоставлять полиции такой доступ, заявив, что готов делать это «в общем порядке», то есть предоставлять только отдельные электрограммы отдельных абонентов, поименованных в присланном ему запросе. Иными словами, буквально сказал: когда кого-нибудь убьют, тогда и сообщим. И вот, господа, я вынужден констатировать, что страшное преступление, повлекшее за собой смерть шести человек, могло бы быть предотвращено, и вина в том, что это произошло, — на совести директора-распорядителя ПТА.

Гучков специально уравнял смерти министра и его убийц — это был реверанс в сторону левых. На правых и центр он безусловно рассчитывал, но социалисты могли отказаться голосовать за предложение помочь полиции в чтении переписки, а для победы ему необходимо было продемонстрировать как можно большее единство думских голосов.

— Да, господа, и я прошу присутствующих здесь корреспондентов так и записать: кровь министра Ларова — на руках директора ПТА Ламкерта. Именно его нежелание сотрудничать с полицией привело к взрыву на Введенском канале! Мною подготовлен закон о безусловном обязании ПТА предоставлять полиции всю корреспонденцию без указания имен принимающей и отправляющей сторон. Последние же — в соответствии с существующим порядком, по запросу прокурора. Борясь с террором, мы остаемся верными нашим принципам свободы личности, провозглашенным Манифестом 17 октября.

Гучков выдохнул и оглядел зал. В нём висела растерянная тишина. Так бывало, когда ни с какого края — ни левого, ни правого — не могли придумать, к чему придраться. Это еще не значило безусловной поддержки, но, по крайней мере, было хорошим началом.

— Спасибо, Александр Иванович, — услышал он сзади голос председательствовавшего Михаила Родзянко. — Давайте приступим к обсуждению вашего предложения. Оно роздано всем господам — членам Думы.

Не дослушав прения, корреспонденты бросились в телефонную комнату надиктовывать статьи, и вечерние газеты вышли с заголовками, что кровь министра Ларова — на руках директора ПТА Ламкерта. А на следующий день, перечитав свои публикации с суда над террористами, корреспонденты процитировали все электрограммы, которыми обменивались преступники, безусловно свидетельствующие: если бы у полиции был к ним доступ, министр остался бы жив.

Продолжение следует.