«Я бы сказал, что это недостаток квалификации». Михаил Федотов — о блокировке YouTube за неприязнь к «Царьграду» и RT (фото)

Экс-глава Совета по правам человека специально для «Фонтанки» разобрал законопроект Хинштейна — Боярского о блокировках YouTube за то, что там не находится места RT и Владимиру Соловьёву. Разговор на грани искусствоведения, ведь налицо импрессионизм.

Госдума легализует возможность замедления работы интернет-сервисов вплоть до их блокировки за «нарушение основополагающих прав и свобод человека, прав и свобод граждан РФ, гарантирующих в том числе свободу массовой информации». Законопроект о санкциях за блокировки российских медиа в Facebook, YouTube и на других топовых площадках принят в первом чтении. Причастность конкретного ресурса к нарушениям прав россиян без суда будет определять Генпрокуратура по согласованию с МИД РФ, после чего решение незамедлительно направляется в Роскомнадзор.

«Я бы сказал, что это недостаток квалификации депутатских помощников»

Один из авторов российского законодательства о средствах массовой информации, министр печати РФ в 1992–1993 годах, глава президентского Совета по правам человека в 2010–2019 годах Михаил Федотов изучил документ и, не без труда подбирая слова, рассказал «Фонтанке», что происходящее не имеет ничего общего с правом. Это «политический шаг», за которым стоят безграмотные. Юрист уверен, что документ нужен властям не для тотальной цензуры, а лишь для самопиара накануне выборов 2021 года.

— Михаил Александрович, как человек, который писал базовые законы об информации в РФ, как вы восприняли инициативу Хинштейна, Боярского и К^о?

— Я понял, что это ответный политический шаг на недружественные действия американцев. Таких шагов уже было сделано немало с обеих сторон начиная с 2012 года. Но мне кажется абсолютно нелогичным то, что проект вносит изменения в Федеральный закон «Об информации, информационных технологиях и о защите информации». Объясняю. Закон об информации — это базовый закон для всего информационного законодательства. Он предназначен для правового регулирования огромной и все расширяющейся сферы общественных отношений. А для политических шагов есть совершенно другой закон, который был принят в 2012 году в ответ на «Акт Магнитского», — Федеральный закон «О мерах воздействия на лиц, причастных к нарушениям основополагающих прав и свобод человека, прав и свобод граждан Российской Федерации», так называемый «закон Димы Яковлева». Здесь всё понятно: причина в глобальном противостоянии между Россией и символическим Западом, начавшемся в 2012 году в связи с избранием Владимира Путина на пост президента и с того времени только усугубляющемся.

На этом пути обе стороны обменялись несколькими сериями актов: Запад применял санкции, мы отвечали антисанкциями, добавляя к ним для большей убедительности законы против мифической «пятой колонны». Отсюда и выражение «бомбить Воронеж», хотя никакой «пятой колонны» нет ни в Воронеже, ни где-либо вообще в России. Именно в такой логике родились, например, законы об «НКО — иностранных агентах», следом — о «СМИ — иностранных агентах», потом — о «гражданах — иностранных агентах». Параллельно менялось информационное законодательство, но тоже преимущественно по пути запретов, блокировок и ограничения доступа к информационным ресурсам. И весь этот рог законодательного изобилия является продолжением процесса, начатого «Актом Магнитского».

— То есть нынешний проект переводит закон об информации в политическую плоскость?

— В данном законопроекте речь идет о том, чтобы асимметрично ответить на факты ущемления интересов российских СМИ в социальных сетях, находящихся под юрисдикцией США. Презюмируется, что эти факты являются следствием антироссийской политики владельцев данных социальных сетей, а следовательно, речь идет о дискриминации по признаку национальной юрисдикции. В пояснительной записке к законопроекту сказано, что «всего зафиксировано порядка 20 фактов дискриминации». И тут следовало нашим депутатам вспомнить, что у нас в Законе о СМИ ещё с 1991 года в статье 55 есть такое положение: «Правительством Российской Федерации могут быть установлены ответные ограничения в отношении корреспондентов средств массовой информации тех государств, в которых имеются специальные ограничения для осуществления профессиональной деятельности журналистов средств массовой информации, зарегистрированных в Российской Федерации». Это не в 2012 году записано, а в 1991-м! Следовательно, реагируя на недружественные действия американских властей в отношении российских журналистов и СМИ, Россия могла ввести ответные ограничения, ничего не меняя в законодательстве о СМИ. Можно было, например, прописать это всё в том же Законе «О мерах воздействия…»: он для этого, собственно, и предназначен. Это было бы политически понятно и логично.

Вместо этого в Закон о СМИ внесли целый букет юридически, мягко говоря, бессмысленных норм об «иностранных СМИ, выполняющих функции иностранного агента». Там формулировки такие, что под них попадает вообще любое иностранное СМИ, выходящее на планете Земля. А кто в результате попал в реестр СМИ-иноагентов на сайте Минюста? Сколько их там? Одиннадцать! И всё это СМИ, финансируемые правительством США. Стоило ли ради этого допускать неизгладимое обезображение Закона о СМИ, который, по словам Путина, являлся одним из самых либеральных в мире? Теперь уже не является. Обидно!

— А почему сделано так, как сделано? Безграмотность?

— Я бы сказал, что это недостаток квалификации депутатских помощников (смеётся). Кстати, в тексте законопроекта я нашел довольно много грамматических и стилистических ошибок, включая пропущенные слова.

«Где находятся границы РФ в цифровом пространстве? С кем мы граничим?»

— Но зато депутаты речистые. Соавтор Сергей Боярский заявил с трибуны Госдумы, что это «первый инструмент защиты нашего цифрового суверенитета, о котором нас очень просили коллеги, которые имеют отношение к цифровому пространству». Согласны?

— Понимаю. Вообще это очень сложная проблема. Раз мы заговорили о «цифровом суверенитете», то давайте проясним, о чем идет речь. В науке конституционного права суверенитет означает верховенство, независимость и полноту власти носителя суверенитета на определенной территории. При таком подходе «цифровой суверенитет» должен означать верховенство, независимость и полноту власти Российской Федерации на своей территории в глобальной информационно-телекоммуникационной сети «Интернет». Осталось только определиться, где находятся границы РФ в цифровом пространстве? С кем мы граничим? Каковы правила пересечения границы? Президент Путин однажды высказался в том смысле, что граница России не кончается нигде. Согласен: замкнутая линия, как и лента Мёбиуса, бесконечны. А в интернете? Кто это знает? Законодатели знают? Мы готовы распространить российскую юрисдикцию на все сайты в мире, как это было сделано в 2014 году в так называемом «законе о блогерах», к счастью отмененном в 2017 году по причине полного отсутствия смысла? Или законодатель намерен регулировать содержание только тех сайтов, где используются языки народов РФ? А если в мексиканской национальной доменной зоне появится сайт на русском языке, Роскомнадзор должен им заниматься?

— Об этом была реплика другого соавтора законопроекта — Александра Хинштейна. «Если завтра будет заблокирован канал русской общины в Латвии, это не будет являться предметом законопроекта»…

— Почему? Это высказывание никак не следует из текста законопроекта. Здесь сказано, что под этот закон попадут все, кого мы посчитаем нужным туда отнести в рамках Закона «О мерах воздействия…». Напомню, что этот закон распространяется на граждан всех государств, которые приняли решение о запрете въезда граждан РФ и об аресте их активов по мотивам их причастности к нарушениям прав человека в РФ. Если мне не изменяет память, в Латвии тоже есть свой санкционный список нежелательных россиян. Мне думается, что одной из главных черт подобных законопроектов является их приблизительность, вижу в этом своеобразное проявление «законодательного импрессионизма».

— За что вы так импрессионистов?

— Импрессионизм в искусстве был замечательным явлением! Но в законах импрессионизм не так хорош. Иначе получаются не законы вовсе, а некие тексты, призванные создать впечатление строгого, но справедливого закона и запугать всех до полной беспомощности, как писал замечательный правовед и философ Лон Фуллер. А закон — это источник права, комплекс взаимосвязанных правовых норм, образующих механизм правового регулирования общественных отношений. У этих норм есть своя природа, которая им дана издревле, так сказать, со времён законов Хаммурапи и даже еще раньше. А у тех положений, которые мы обсуждаем, дефицит правовой определённости, без которой статья закона — это лозунг. Юриспруденция — точная наука. Законодательство строится по правилам юридической логики, которая мало чем отличается от математической логики. Юридические конструкции требуют максимальной точности. Как только вы нарушаете точность в деталях, ломается вся конструкция.

— Видимо, в современной реальности точность уже не так и нужна? У нас уже всё гибридное. И войны, и право. Такие оценки нередки.

— Я понимаю, что Оруэлл и Войнович всё давно предусмотрели, но тем не менее экономически существенные законы пишутся совершенно иначе. Посмотрите, например, Налоговый кодекс. Попробуйте переписать его в духе «законодательного импрессионизма»…

— Большой специалист в налогах и сборах Михаил Мишустин вряд ли будет рад…

— Это не только Мишустину не понравится, но и нашим гражданам и налоговым органам. ФНС не сможет собрать налоги, а граждане не смогут отбиться от необоснованных претензий. Правовая норма должна быть чёткой и понятной, не допускающей множественности толкования вроде знаменитой резолюции Екатерины Второй «казнить нельзя помиловать», в которой из-за отсутствия запятой было заложено два противоположных смысла. Если вы хотите, чтобы граждане у нас были, как в песне Булата Окуджавы, «стойте справа, проходите слева», то тогда так и напишите! Но они так не пишут почему-то.

— Так, может быть, это и есть смысл? Видимо, смысл в чём-то ином, а не в том, что декларируется, там ведь про замедление ресурсов есть и даже про блокировки тех, кто обижает наши СМИ.

— В том-то всё и дело, что я, как правовед, не вижу в законопроекте никакого иного смысла, кроме публичного объяснения американским властям, что мы их не любим и проклинаем их социальные сети последними словами.


«Это попытка с негодными средствами»

— Их соцсети — это частный бизнес. Нам говорят про цифровой суверенитет государства, а закон про бизнес. Подмена какая-то…

— Не соглашусь. Ведь не американское правительство обидело наши СМИ в YouTube, а сам YouTube. Поэтому ответный шаг нацелен именно на YouTube, что как раз вполне логично. Но, отвечая YouTube, мы ставим компанию в положение буриданова осла, запрещая то, что разрешено. Ведь YouTube существует в юрисдикции США. А в США еще с 1996 года действует Закон о пристойности в сфере коммуникаций (Communication Decency Act), статья 230 которого освобождает провайдеров от ответственности за любые действия, «добровольно и добросовестно предпринимаемые им в целях ограничения доступа к материалу, которые провайдер или пользователь считает нецензурным, непристойным, развратным, грубым, слишком жестоким, причиняющим беспокойство или иным образом предосудительным». То есть американское законодательство разрешает провайдерам осуществлять определенную предварительную цензуру размещаемых материалов. И это было сделано не в 2012-м, а в 1996 году, когда отношения России и США были вполне дружественными. Поэтому социальные сети, которые находятся под юрисдикцией США, отвечают по законам США. Мы же пытаемся заставить сети следовать российским законам. Но украинцы будут требовать следования их законам, китайцы — китайским, австралийцы — австралийским и т. д. Каким же законам в конечном итоге сети должны подчиняться?

— Своим американским, с учётом требования законодательства той страны, где они представлены.

— Дело в том, что социальные сети работают не в США, а в интернете! Там нет территории ни России, ни Украины, ни даже США. А корпорации, которым принадлежат сами сети, находятся под юрисдикцией США, точно так же, как российские интернет-компании — под юрисдикцией РФ. Здесь как раз вопросы действия правовых норм в пространстве решены достаточно определенно.

— То есть обсуждаемый законопроект Хинштейна — Боярского юридически ничтожен?

— Нет. Но это попытка с негодными средствами. Можно ли заблокировать YouTube? Конечно, можно. Вообще можно «дернуть рубильник» и оставить Россию без Интернета. Но на нем сегодня завязано слишком многое в экономике, в культуре, в политике, в общественных отношениях, в быту, наконец. Мне больше нравится идея развивать собственные, российские сервисы в киберпространстве, которые будут конкурировать с зарубежными. От этого выиграют все.

— Блокировки сервисов, которые обижают столь важные депутатам телеканалы «Царьград» и RT, это крайняя мера. И в механизме наказания главная персона по Хинштейну — генеральный прокурор. Именно он по согласованию с МИД будет указывать Роскомнадзору, кого надо «замедлить»…

— В праве есть понятия адекватности и соразмерности. Это основы права как социального института в человеческой цивилизации. Вы перешли дорогу на красный свет — с вас штраф в условные три рубля. Вы убили человека — рискуете получить пожизненное заключение. А если тебе говорят о пожизненном за переход на красный свет, возникает логичный вопрос о соразмерности санкции. В данном законопроекте этот вопрос встаёт в полный рост. Социальные сети США нарушили права российских СМИ, как сказано в пояснительной записке, двадцать раз. Если они не исправятся, мы ограничим к ним доступ. В результате десятки миллионов пользователей этих сетей в России будут ущемлены в их праве свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию, которое им гарантировано Конституцией РФ. Кстати, есть тысячи россиян, которые зарабатывают в социальных сетях. Видеоблогеры, например. Это их бизнес. И я не исключал бы возможности исков с требованием компенсации в случае ограничения доступа к сетям.

Другое дело, что сами эти сети, которые находятся под юрисдикцией США, устанавливают, опять-таки на основании американских законов, свои правила, закрепляют их в пользовательских соглашениях, которые являются договорами присоединения. Можно сказать: не хочешь — не подписывайся. Но поскольку все этим пользуются, то, конечно, я тоже подписываюсь. И в результате попадаю в ситуацию, когда должен ориентироваться на эти соглашения в том их понимании, которое вкладывают сами администраторы сетей. И если пользовательское соглашение, как считает администрация сети, нарушается пользователем, то она выступает сразу в лице следователя, судьи и судебного пристава, а если я, пользователь, считаю, что администрация сети не права, то должен обращаться в американский суд. Поэтому, на мой взгляд, на самом деле вопрос о соцсетях, как и в целом вопрос об Интернете, — вопрос международного сотрудничества. Нам нужно договориться об общих правилах. А дальше сделать так, чтобы трансграничные сети подчинялись этим правилам. Для этого нужно садиться за большой круглый стол, например в ЮНЕСКО, брать в руки Всеобщую декларацию прав человека и на ее основе вырабатывать сначала рекомендацию, потом — декларацию и наконец — конвенцию. Это первично.

— Сегодня эта «первая ступень» недостижима?

— Сегодня нет. Но вечер уже на исходе. Может быть, завтра будет лучше.


«Сила сдерживания — вещь хорошая. Но надо понимать, что это оружие самоубийц»

— И всё же про генпрокурора, который лучше суда, как считают наши парламентарии…

— Этот механизм в Законе об информации применяется сплошь и рядом... Но не в нем главная проблема, а в том, что в законе всё перепутано. И новый законопроект только добавляет путаницы. Достаточно сказать, что в нем социальные сети называются «информационным ресурсом». А в Законе об информации понятие «информационного ресурса» никак не определено, но используется как синоним понятия «сайт». В результате возникает целый ряд правовых нестыковок. Например, «Первый канал» — это телеканал, разновидность зарегистрированного средства массовой информации. У него есть свой сайт, который является уже не телеканалом, а «сетевым изданием», как сказано в Законе о СМИ. А еще у него есть аккаунт на видеохостинге YouTube. Но, поскольку он расположен не на сайте, а на странице сайта, то он уже не может быть «сетевым изданием» и вообще зарегистрированным СМИ, а всего лишь средством распространения продукции телеканала. Юридическая природа совершенно другая.

— Разве генпрокурор Игорь Краснов не разберётся, кого и как соразмерно наказать? Почему такое недоверие столь высокопоставленному профессионалу?

— Наоборот! Я абсолютно не сомневаюсь, что Генпрокуратура в этом во всём разберётся. Но до того, как она начнёт разбираться, с этим должны разобраться парламентарии. А им надо срочно это всё исправлять. Если вы хотите сказать американским сетям, что вы не допустите издевательства над российскими СМИ, то так и скажите. Для этого есть Закон «О мерах воздействия…». И пусть это там будет до тех пор, пока отношения с США не нормализуются и закон не уйдёт в историю. Не надо ради политической конъюнктуры портить отечественную правовую систему. Она не для импрессионизма, а для закрепления оптимальных и перспективных правовых отношений, для решения действительно серьёзных проблем.

— Получается, что под предлогом борьбы с частными проявлениями цензуры извне Госдума легализует инструмент тотальной цензуры внутри?

— Нет. Какая же это цензура?

— Генпрокурор решает, кого нужно придушить из площадок, а Роскомнадзор душит. Не цензура?

— Нет. Понятие цензуры четко определено в статье 3 Закона о СМИ. Ограничение доступа к социальной сети — это не цензура, а кое-что посерьезнее. Впрочем, в законопроекте вместо социальных сетей всюду упоминаются информационные ресурсы. Авторы почему-то не написали то, что имели в виду. А вы думаете, что раньше наши власти не могли блокировать доступ к сетям?

— Опыт показывает, что не могли.

— Уверен, что технически это не проблема. Просто, чтобы пойти на такие меры, нужно быть очень решительным человеком. Точно так же, как нужна большая решительность, чтобы использовать ядерное оружие.

— Вы не поверите, но именно такие сравнения звучали от авторов. «Обсуждать последствия блокировок — это как обсуждать ракетно-ядерный удар по Вашингтону. Есть такая возможность у РФ? Есть. Мы верим в возможность такого удара? Нет. Надо ли нам отказаться от наличия сил сдерживания? Ответьте голосованием», — сказал Александр Хинштейн коллегам, представляя законопроект…

— Я согласен с Хинштейном в этом вопросе на 100%. Я не слышал его выступление, но пришёл к тому же сравнению. Другое дело, может ли ядерное оружие победить пандемию коронавируса? Нет? А решить проблему снижения реальных доходов населения? Тоже нет? И так далее. Сила сдерживания — вещь хорошая. Но надо понимать, что это оружие самоубийц. Мы не самоубийцы ещё пока, я надеюсь…

— Самоубийцы в политике часто этого элементарно не осознают.

— Не знаю, не пробовал. Но я вам скажу, что если эти все нормы заложить в Закон «О мерах воздействия…», то будет логично. Только написать надо грамотно, так, чтобы политический жест был очевиден, но не порождал правовых последствий, не разрушал правовую систему. Законы — не средство пропаганды. Этим в своё время баловались большевики…

— Если биографию нынешних вождей посмотреть, так вроде и недалеко ушли от большевиков…

— Не знаю далеко ли они ушли или нет… Для меня совершенно очевидно, что законы должны создаваться для формирования правовых норм, а не для политических деклараций. Беда в том, что эти законы-декларации, как правило, написаны из рук вон плохо. А правовая система имеет свою логику, свои очень сложные внутренние взаимосвязи. Если мы туда вторгаемся без должной квалификации, без уважения, если хотите, без внутреннего трепета, то рискуем нарушить целостность всей системы.

— Что конкретно мы рискуем потерять?

— Целостность, логичность, стабильность. Если применительно к данному законопроекту, то — значительную часть информационного законодательства. Как только вы туда вносите знак равенства между информационным ресурсом и социальной сетью, то автоматически все нормы, которые вы придумали для иностранных социальных сетей, распространяются на любые сайты.

— Так, может, это и есть цель?

— Зачем им сайт сельсовета? А зачем им сайт магазина запчастей? Не вижу умысла, но вижу неквалифицированность депутатских помощников. Вывод простой — надо иметь хороших помощников с настоящим высшим юридическим образованием.


«А вдруг это не полицейский, а переодетый участник группы «Pussy Riot»?»

— Не могу не спросить вас про другой законопроект по вашему профилю. Депутат Вяткин, редактируя Закон о митингах, вводит обязательные нашивки для прессы на улице, подлинность которых полиция может проверять три часа, задерживая журналистов. Это зачем?

— Наличие знака «Пресса» уже предусмотрено в законодательстве о митингах. Идею этого знака Союз журналистов с моим участием проводил с 2000 года. Мы считаем, что отличительный знак это правильное, нужное средство безопасности. Кроме того, такие знаки предусмотрены международными конвенциями, которые, конечно, касаются вооружённых конфликтов. Правда, в данном случае речь не о вооруженных конфликтах, а о публичных мероприятиях. Кстати, на согласованных мероприятиях, как правило, никаких проблем не бывает. Мы подсчитывали. Задержанных на согласованных акциях бывает ровно в 100 раз меньше, чем на несогласованных. Проблем с журналистами на согласованных мероприятиях практически не бывает. Именно поэтому идея отличительного знака — правильная. Жилетка, нарукавный знак, бейсболка, что угодно. Это вопросы безопасности. А задержание журналиста на три часа — это очевидное воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналиста, статья 144 Уголовного кодекса РФ. Если есть жилетка с надписью «Пресса» и редакционное удостоверение или редакционное задание, то нет никаких оснований для задержания.

— А вдруг не журналист, а замаскированный активист?

— А вдруг это не полицейский, а переодетый участник группы «Pussy Riot»? Такое ведь тоже было в нашей истории. Года полтора назад мы в СПЧ разработали специальную памятку, что журналист, освещающий публичную акцию, имеет право делать, что не имеет, что обязан. Мы это тогда направили в МВД и руководству Росгвардии. Отнеслись они вполне позитивно. Не удивлюсь, если новый законопроект — это извращённая до неузнаваемости реализация нашей инициативы, которая носила исключительно рекомендательный характер. И про задержание журналиста на три часа у нас не было ни слова. Но мы писали, что журналист, освещающий мероприятие, сам не должен выкрикивать лозунги или держать плакат. Тогда он участник, конечно, и статус журналиста уже на него не распространяется. Очевидные вещи.

— Вам не кажется, что то, что мы с вами обсуждаем, это последствия новой реальности, где у нас переписана Конституция?

— Нет. Я не связываю это с поправками в Конституцию. Это всё следствие 2012 года, когда возникли «акт Магнитского» и в ответ — Закон «О мерах воздействия…».

— На недавней встрече нынешнего состава СПЧ с Путиным прозвучала идея создания российского суда по правам человека. Путин идею поддержал. Хорошая идея?

— Мне эта идея показалась оригинальной, интересной, новой. Она заслуживает внимания. Президент сказал, что над этим стоит поработать. Давайте поработаем! Мне это нравится. Только давайте сразу скажем, что никакого отношения к Европейскому суду по правам человека это не имеет. ЕСПЧ существует на основе европейской Конвенции о правах человека. Российский же суд по правам человека может быть построен по модели Суда по интеллектуальным правам. У нас в системе арбитражных судов есть такой специализированный суд, который рассматривает определенную категорию дел. Причём рассматривает и по первой инстанции, и по второй. Этот суд работает не первый год, и работает успешно. Можно продумать конструкцию и суда по правам человека, который бы рассматривал жалобы граждан и организаций на нарушение прав человека и гражданина, записанные в Конституцию РФ. Например, есть там право на отдых. И человек сможет обращаться в суд, если его заставляют работать без сна и отдыха. В обычном суде ему говорят: «Нет, по статье такой-то Трудового кодекса всё правильно». И тогда человек уже обращается в специализированный суд по правам человека, который исходит не из нормы Трудового кодекса, а из нормы Конституции. Дальше этот суд по правам человека уже может, например, обращаться в Конституционный суд. Конечно, у меня нет готовой схемы для этого института, но я уверен, что здесь может быть построена очень интересная конструкция. В любом случае это никак не замена ЕСПЧ. Сама задачка очень непростая, но заслуживающая внимания. Фантазийная.

— Главное, чтобы с ней работали не помощники депутатов Госдумы.

— (Смеётся) Это верно! Иначе российский Суд по правам человека будет судить американских конгрессменов по Закону «О мерах воздействия…». Вообще, найдётся немного профессиональных юристов в России, которые в принципе захотят поработать над этой темой. Уж больно она необычная, экзотическая, не знаешь, с какой стороны подойти. И списать негде…

— Пока мы с вами говорили, в Госдуму внесли законопроект об уголовной ответственности для всех видов иноагентов. Раньше было только НКО и до двух лет тюрьмы за злостное несоблюдение правил регистрации и учёта в статусе «иноагента». Теперь до двух лет тюрьмы и для представителей СМИ-иноагентов, а для физлиц вообще до пяти, если ранее штрафовали административно. Вы всё ещё не видите тренд на изоляционизм и «новый 37-й»?

— Ну, что тут комментировать. У нас в целом законодательство о так называемых иностранных агентах построено на очень зыбкой юридической почве. Надстраивая его, мы не делаем его устойчивее, а рискуем получить прямо противоположный результат. Самое удивительное, что исходная, вполне правильная идея президента Путина о том, что иностранные правительства не должны использовать российские НКО для вмешательства в наши внутренние дела, была извращена депутатами и правоприменителями до неузнаваемости. В результате в иностранные агенты попали организации, защищающие больных диабетом, занимающиеся профилактикой СПИДа, женские, правозащитные, экологические, а в категории «СМИ — иноагенты» и «физические лица — иноагенты» могут попасть просто все. Но об этом отдельный разговор.

Николай Нелюбин, специально для «Фонтанки.ру»