Живой английский классик с Петроградки (фото, видео)

Вы не поверите, но в Петербурге скромно живет английский классик. Его зовут Роман Писарев. Не слыхали? А в Британии он входит в число лучших художников-иллюстраторов ХХ века.

Его триумф начался в 1999-м с «Графа Монте-Кристо». Иллюстрированный русским Романом роман Дюма, вышедший в издательстве Folio Society, был признан англичанами лучшей книгой года. В ней каждая иллюстрация – шедевр. Folio Society специализируется на коллекционных книгах, продаваемых по подписке ограниченными тиражами. Это не столько издательство, сколько клуб для респектабельных библиофилов под патронатом королевской семьи. Кожаные переплеты, золотой абрис, уникальные иллюстрации – его фирменный стиль. Но даже на фоне этих книг премиум-класса работы Романа Писарева выделяются. Не случайно он единственный художник, который сотрудничает с издательством более 20 лет. Тот самый «Граф Монте-Кристо» недавно был признан еще и одним из бестселлеров издательства, неоднократно переиздаваемым за эти годы.

Роман и сам в чем-то похож на Монте-Кристо. В голодные и нищие 90-е годы он нашел «свой клад». Цепочка случайных счастливых событий привела его к успеху в чужой стране, а затем и к женитьбе на англичанке – сотруднице британского консульства в Петербурге. С Романом Писаревым мы поговорили о высоком искусстве и прозе жизни, о везении и неудачах, о художниках и халтурщиках, о России и Англии, об аристократизме и жлобстве. И немного о казаках. Потому что корни Романа Писарева – на Дону.

Дитя искусства

– Мои родители познакомились в Грековском ростовском училище, по окончании которого приехали в Ленинград поступать в Мухинское. Оба стали серьезными художниками. Папа – монументалист. Украшал гостиницу "Ленинград" – делал там мозаики в зимнем саду. Оформлял Музей истории города Киева. А мама, по специальности керамист, работала с текстилем, создавала картины из лоскутов. Она выиграла международный конкурс в Англии, англичане, зачарованные искусством русской художницы, посадили ее на трон королевы Елизаветы в замке герцогини Солсбери. Папа входил в правление Союза художников Ленинграда, а мама – в правление Союза художников СССР.

Мастерская Романа Писарева на последнем этаже знаменитого дома Белогруда на площади Льва Толстого похожа на маленький музей с множеством книг, картин, инструментов и предметов непонятного назначения. В комнатах царят полумрак и художественный беспорядок. По ним слоняется солидный кот Йосиф. На стенах, наряду с работами самого Романа, как иконы висят портреты его учителей, далеких предков, матери и отца.

– Похоже, с такими родителями выбора кем стать у вас не было?

– Я имел честь родиться в стенах Мухинского училища, где в то время учились мои родители, и первое время младенцем исправно посещал занятия вместе с мамой – так что я вправе считаться «сыном» этого учебного заведения… ну уж пасынком наверняка! Я был исключен из 190-й общеобразовательной школы за то, что все время что-то рисовал на уроках и практически не учился. Хотя много читал. Даже ночью под одеялом с фонариком. Помню, именно так читал культовую книгу 60-80-х годов "Граф Монте-Кристо", не подозревая, что однажды буду ее иллюстрировать. Был отчислен я и из Серовского художественного училища. Потому что, поступив туда, сразу ушел служить в армию, а когда вернулся, попал в группу, набранную... после 8 класса. Они все были маленькие, а я уже взрослый. Я не мог выполнять все эти детские задания – например, на утренниках, стоя на стуле, читать стихи. И поэтому толком не учился, злил преподавателей. Расставшись с Серовским училищем, решил стать рыбаком, уже собрался наняться матросом на корабль. Сообщил об этом маме. Она повела себя как мудрая женщина. Сказала: "Рома, молодец! Я твое решение одобряю. Поезжай. Хотя подожди – попробуй сначала поступить в Мухинское. Чего ты теряешь?" А я уже поступал туда до Серовского училища. Неудачно. Но тогда сильно волновался, а когда трясешься перед экзаменом, обязательно его завалишь. Я послушался маму, и в этот раз на экзамене был спокоен, потому что мысленно уже видел себя моряком, и в результате поступил, да еще со вторым результатом среди всех абитуриентов. Так что выбор у меня был. Если бы не мама, ходил бы сейчас на каком-нибудь сейнере. А скорее всего, давно бы уже, как многие, спился от творческой невостребованности.

"Англичане передавали меня из рук в руки"

– Но мама же не могла знать наверняка, что вы поступите?

– Она видела мои работы, появившиеся за годы учебы в Серовском училище, и, как опытный художник, понимала, что шансы к поступлению велики... Именно благодаря маме я и в Англию попал, и смог начать там карьеру художника-иллюстратора. Но, к сожалению, мамы в тот момент уже не было в живых. Когда-то в Англии у нее была выставка, и она там какое-то время даже работала по приглашению ассоциации Patchwork society. Когда мамы не стало, я поехал забирать ее работы. Оказался там в 1994 году. Ходил по лондонским музеям, выставочным центрам, с раскрытым ртом взирал на сияющие витрины магазинов. И пришел к мысли, что в этой стране нужно не глазеть по сторонам, а зарабатывать. Моя специальность по диплому Мухинского училища – художественная обработка металла. Я кузнец, ювелир, медальер… Но для того, чтобы этим заниматься, нужны определенные условия, которых у меня в Англии не было, а карандаш-то всегда под рукой. Поэтому я занялся графикой – пейзажами, портретами, стал рисовать английскую старину. Но вся наша жизнь – стечение обстоятельств. И в моем случае они удачно «стеклись».

Одной из маминых английских знакомых оказалась немного эксцентричная дама Джой, которая приняла деятельное участие в моей истории. Судьба привела нас с ней в Ашвилл, в дом известного психиатра и физиолога Эразмуса Барлоу-Дарвина, правнука Чарльза Дарвина. Я был представлен как сын некой дамы, которая однажды побывала у него гостях. Потом выяснилось, что мама была в его доме очень недолго, при этом абсолютно не говорила по-английски. Как, впрочем, и я в то время. С Эразмусом и его женой Биди фактически объяснялся на пальцах или рисуя картинки в качестве пояснений. Вероятно, я чем-то их тронул, и они предложили мне у них пожить. В итоге в доме этих замечательных людей я прожил несколько лет – такой щедрый подарок преподнесла мне фортуна. И потом после моего переезда в Англию с женой Сарой и маленьким сыном Иваном, мы тоже воспользовались приглашением Эразмуса поселиться у них на первое время. Он назначил нам символическую ренту в пару сотен фунтов. Что меня слегка удивило – Эразмус, профессор Кембриджского университета, лорд, миллионер: что ему дали бы эти деньги? Но потом сообразил – сделано это было из благородных соображений: чтобы мы могли себя равноправно чувствовать в их доме, не тяготились своим положением надолго задержавшихся гостей. Позднее я часто вспоминал об этом, когда мы семьей окунулись в реальную жизнь – переехали в Эдинбург и отдавали за две унылые комнатки сумму, в разы превышавшую «аренду» в аристократическом доме, где в нашем распоряжении была немалая его часть...

Дальше на моем английском пути встретились и другие люди, которые протягивали руку дружеской помощи, подталкивали к успехам, делая это крайне тактично и аккуратно, чтобы я думал, что эти успехи достигнуты исключительно благодаря моим личным заслугам. Судьба как бы передавала меня по цепочке, с рук на руки – от одного замечательного человека к другому. Одним из ярких звеньев в цепочке стала Руфь Раунтри. Случай свел нас в Новгороде, где мы были с Эразмусом и Биди, приехавшими ко мне погостить. Во время экскурсии, приняв меня за переводчика, ко мне обратилась служительница музея с просьбой растолковать важную информацию иностранным туристам. Ими оказались Руфь с сыном. Оказалось, что они – из той же английской деревеньки Ашвил, что и мои друзья. А при следующем моем посещении этого сказочного местечка, случайно на узенькой улице, столкнулся с Руфь. И она пригласила меня к себе на дачу в Норфолк за тридевять земель на собрание какого-то яхт-клуба. Я подумал сперва: на кой черт? Но потом все же поехал. Навстречу судьбе. Там Руфь представила меня своему давнему другу, известному путешественнику-яхтсмену Питеру Ханкоку как очень хорошего (по ее разумению) художника из России. Питер в свою очередь познакомил с художницей, которая использовала его колоритную внешность при создании образа капитана Крюка для книги "Питер Пэн". Так для меня и открылись двери в мир профессионального искусства… через лондонскую мастерскую всемирно известной художницы Паулы Рего. Посмотрев мое скромное портфолио, она предложила мне обратиться к директору известного далеко за британскими пределами издательства Folio Society, которое с ней сотрудничало, милостиво разрешив использовать ее громкое имя в качестве рекомендации. Чем я воспользовался – красивое обращение высоким слогом мне составила жена Эразмуса – Биди (она, кстати, писательница и дочка писателей), а я оформил его готическим шрифтом в виде открытки. Потом издатель признался, что впервые держал в руках нечто подобное. Эту открытку он повесил себе на стену, а меня пригласил на встречу. Увидев в моем портфолио сплошь дома, он выразил сомнение в моем умении рисовать людей и предложил тестовое задание. Я исполнил несколько иллюстраций для «Острова сокровищ»… И получил заказ. Обстоятельства снова «стеклись» в мою пользу – издательство искало художника для иллюстрирования сборника из 16 русских классических рассказов (Гоголя, Пушкина, Достоевского, Толстого, Бунина и других) и, благодаря нашей встрече, они решили, что их мог бы оформить русский художник.

Коньяк и виски – враги художников

– У вас к тому времени был опыт создания книжных иллюстраций?

– Совсем небольшой. Я помог отцу оформить какой-то фантастический детектив, выпущенный Лениздатом, – нарисовал пару фигурок. Но это меня не смущало. В тот английский период я познакомился с хорошим коньяком. Атмосфера коньячных паров, дыма сигарет и классической музыки, как мне тогда казалось, была залогом успешной работы. Ну и соразмерно с этим я рассчитал: 16 иллюстраций – это 16 бутылок. А у моих мамы и папы был друг, великолепный книжный график Анатолий Слепков. Услышав о моем английском заказе, он спросил меня: "Уверен, что справишься с высокой классикой?". Я ответил: "Конечно. Главная сложность – купить 16 бутылок хорошего коньяка!". "Ну ладно, – усмехнулся Анатолий Григорьевич,- если вдруг мало ли возникнут проблемы, обращайся".

Я приступил к работе, и у меня, разумеется, коньяк пошел хорошо, а работа не очень. Помчался к Слепкову, и снова мне была протянута рука помощи – месяца три мы круглосуточно только и занимались этими иллюстрациями. Он сидел надо мной, как наседка, показывал, объяснял, наставлял. Под его чутким руководством было создано 12 иллюстраций, оставшиеся я уже сам доделывал в Лондоне. В результате получилась достойная серия. После которой мне и предложили "Графа Монте-Кристо" – эту книгу я уже оформил сам.

– Ваша жизнь в Англии – сплошное везение.

– Это не так. Случалось разное. Например, в 1994 году я участвовал в конкурсе на создание монеты в 2 фунта. Собирался закончить работу в последний вечер перед отъездом в Питер. Но ко мне заглянул один знакомый… с бутылкой виски…попрощаться. Не мог же я его не впустить!? Виски был на редкость хорош, а когда закончился, я понял, что уже ничего не хочу… да и не могу. Так и не увидела свет моя 2-фунтовая монетка, а много лет спустя одна женщина – художник с английского монетного двора – посмотрев мои эскизы, сказала, что я бы тот конкурс выиграл. У меня была интересная идея – два британских льва зеркально смотрят друг на друга... Вот так – дегустация хорошего виски обошлась мне в немалую сумму. Но главная потеря – не призовое вознаграждение. Победа в этом конкурсе открыла бы мне прямую дорогу в британский монетный двор.

Маленькие приколы большой литературы

– Книжный художник просто воспроизводит какие-то сюжетные сцены или вкладывает в иллюстрации что-то свое?

– Конечно, вкладывает. Свой стиль, свои чувства, идеи. Анатолий Григорьевич Слепков мне объяснял, что книжный художник – режиссер иллюстративного ряда: "Это твои образы. Ты даешь героям лицо, проживаешь с ними их жизнь, пускаешься в путешествие от обложки до финального листика ".

– Как строится ваша работа над иллюстрацией?

– Обычно сначала несколько дней знакомишься с текстом, несколько раз перечитывая произведение. Нужно проникнуться сюжетом, атмосферой, собрать максимум информации. Художник-иллюстратор – как оператор в кино. Можно тупо снимать, а можно посмотреть на героев с разных точек, придумать им пластику. Не случайно в английском фильме "Центурион" в одной из сцен использован мой композиционный ход для иллюстрации к книге Розмари Сэклиф "Орел Девятого легиона".

Главное в искусстве мысль, важна идея – композиция. Я работал над эскизами к "Донским рассказам" Шолохова . Их в отличие от "Тихого Дона", который зачитан до дыр и проиллюстрирован множеством прекрасных художников, особо не оформляли. Я просто для себя, для души делал наброски (Роман Писарев достал блокнот с множеством эскизов). Например, для рассказа "Родинка" (пожилой казак- атаман убил в бою комиссара, а потом, когда снимал с него сапоги, по родинке определил, что это его единственный сын) у меня родилась идея с окнами и ставнями. Книга – дом, а иллюстрации – окна. Ставни открываются – книга начинается. Читатель через окна как бы смотрит в дом или, наоборот, из дома. И видит, что происходит внутри и снаружи. Вот отец в первый раз сажает сына на коня, а вот он лишает его жизни...

– В вашем блокноте очень много эскизов для такой коротенькой книжки. Много похожих версий одной картинки – почти как в мультипликации.

– Я выискивал изобразительный язык, нащупывал путь к иллюстративному ряду. А прежде чем эти эскизы сделать, все лето колесил по станицам, хуторам и музеям вокруг моего родного Каменск-Шахтинского. Перефотографировал всё, что мог: в музеях одежду и амуницию, а по хуторам – дома и ставни на окнах. Изучал характерные типы казаков... Это целая исследовательская работа.

– Иллюстрирование классической литературы – дело серьезное. В вашей работе находится место для юмора, для каких-то приколов?

– Ну да – живой ведь человек! Я иногда вставляю в иллюстрации всякие забавные детали, что, наверное, тоже можно назвать моим стилем. Например, в английских "Трех мушкетерах" я сделал Дартаньяна с лицом Михаила Боярского, а при осаде Ля Рошели мушкетеры употребляют благородные вина из граненых стаканов...

Когда англичане попросили меня проиллюстрировать «Тысячу и одну ночь», я для экономии времени читал сказки не на английском, а на русском языке. Когда сделал уже все иллюстрации и начал сверять с оригинальным английским текстом, то обнаружил ужасающую разницу – антураж одних и тех же сказок в русском и английском переводах существенно отличался. Наш перевод был более насыщен интересными для иллюстрирования деталями – изобиловал дивами, колдунами, летающими конями, драконами... Но я смог убедить издателя, что моя концепция более выигрышная.

Любовь и эмиграция

– Расскажите, как вы познакомились с английской женой?

– Снова благодаря стечению обстоятельств, счастливой цепочке вроде бы случайных событий. В 1996 году Руфь Раунтри пригласила Анатолия Слепкова в Англию. Делая ему визу в британском консульстве, я воспользовался случаем и пригласил виза-консула, который проявил интерес к моим работам, к себе в мастерскую. Мы согласовали дату и время. А вместе с консулом материализовалась симпатичная девушка Сара. Мы душевно посидели, а при прощании она оставила мне визитку. Через какое-то время я наудачу набрал ее номер. Мы оказались настолько интересны друг другу, что проговорили по телефону 8 часов. И начало будущим отношениям было положено.

– Чем Сара занималась в консульстве?

– Возглавляла английский фонд ноу-хау – помощи российскому малому бизнесу. Была по тем временам нарасхват. Сегодня все ведь уже позабыли, что англичане в 90-е годы стояли у истоков многих успешных питерских проектов. В частности, вкладывали деньги в модернизацию петербургского Водоканала, создали сеть британских пекарен, построили фрегат «Штандарт», запустили для бездомных проект «Ночлежка»… А к ним, законопослушным и чистым людям, отношение было не всегда аналогичным – и в итоге их отовсюду потом подвинули. Например, руководство «Ночлежки» на выпуск газеты получало от англичан приличную сумму. Приезжая в Англию, они могли себе позволить ездить из Лондона в Эдинбург не на автобусе, а на самом дорогом экспрессе «Летучий шотландец», билет на который стоил чуть ли не 100 фунтов.

– Вы с Сарой быстро поженились?

– Через два года после знакомства. Парадокс, но я в это время жил в Англии, она – в России. Созванивались каждый день. После того, как сделал ей предложение, мы назначали дату свадьбы – через год. В британском консульстве повесили объявление: не отыщется ли кто-нибудь, кому известны препятствия для заключения нашего брака? У них так положено. Несколько месяцев я жил у родителей Сары – мама так меня полюбила, что при расставании проронила слезу. Спустя какое-то время наши отношения досадно поменялись… Но разошлись мы с Сарой в итоге не из-за мамы, а опять же из-за стечения обстоятельств. И еще из-за разницы менталитетов.

– В чем она, эта разница?

– Да во многом. Сара прекрасно говорит по-русски, но какие-то вещи не понимает. Например, суть нашего юмора. Мы с англичанами смеемся над разным. Я пытаюсь шутить, Сара не так реагирует. Кажется, мелочи, но со временем начинаешь осознавать, что это именно взаимное непонимание. И оно только накапливалось. А еще я все никак не мог работу найти. Хотя родители Сары и были готовы содержать нас какое-то время: они небедные люди, у них своя фирма – разводят цветы. Но я же не для того приехал, чтобы на чьей-то шеей сидеть.

– А почему не получалось на работу устроиться?

– Есть такой анекдот. Мне его в Лондоне эмигранты рассказали. Помирает старик, и на небе не знают, куда его определить – в ад или рай. Является ему ангел и устраивает экскурсию, чтобы тот сам выбрал. В раю – чистый воздух, классическая музыка, все пьют амброзию. В аду – водка и шашлыки, рок-н-ролл, девки голые скачут. «Ну, чего решил?» – спрашивает ангел старика. Тот говорит: «Очень мне понравился рай, но в ад все-таки больше тянет». Нет проблем – его заталкивают в ад, там поддевают на вилы и кидают на раскаленную сковородку. Он кричит: « Как же так? Здесь же были девчонки и рок-н-ролл?» А ему отвечают: «В тот раз ты здесь туристом был, а теперь – эмигрант». Это нелегкое испытание – быть эмигрантом. Все, что раньше казалось хорошим, вдруг предстает в дурном свете. Вплоть до мелочей. Люди, которые раньше открывали тебе дверь, теперь не торопятся это делать. Потому что когда ты был туристом, ты оставлял в их стране деньги, а став эмигрантом, наоборот, у них забираешь – живешь на их налоги. К тому же еще одна моя родственница десятиюродная сыграла не самую приятную роль. Она вышла из России замуж по переписке за английского сантехника. Они как-то собрались к нам в гости, ну то есть тогда еще в дом Эразмуса с Биди. Те очень серьезно отнеслись к их визиту. Пожилая чета специально оделась для этого случая. А господин-сантехник опоздал на четыре часа, да еще и от обеда отказался: «Мы ненадолго. У нас мало времени». А жена его, моя родственница, все подзуживала: «Как тут у вас все чопорно. То ли дело наш Вэрингтон». Так нахваливала, что мы туда переехали. Потому еще, что нельзя же было вечно злоупотреблять гостеприимством Эразмуса и Биди. Переехали, а это оказался банальный спальный район. Все говорят дежурное «хай», но общения сторонятся, а только из-за занавесок наблюдают за жизнью друг друга. Из развлечений – лишь пиво в пабе вечером. До Лондона далеко – три часа в одну сторону. Никакого искусства, никаких перспектив творческой деятельности. А в другой город уже не могли перебраться – были обязаны полгода соблюдать контракт на аренду жилья, чтобы не испортить свою «арендную историю». У Джека Лондона есть рассказ о том, как два друга остаются на зиму в одном доме и в итоге оказываются врагами. Нечто похожее получилось и с нами. Сара замечательная женщина, но, оказавшись в таких условиях, даже человек с ангельским терпением не сможет вынести рядом с собой неработающую творческую личность. Да еще мой издатель в Folio Society проявил излишнюю деликатность. Узнав о моем переезде в Англию, решил год меня не беспокоить заказами – дать возможность спокойно обустроить семейную жизни на новом месте...

В результате в наших отношениях с Сарой образовалась трещина. А трещина в большинстве случаев – это причина разрыва. Когда я уезжал в Петербург, еще не ведая, что это насовсем, трехлетний сын Иван плакал, не желая меня отпускать. Как чувствовал… С тех пор 16 лет прошло. Ему сейчас уже 19.

Искусство мусорных бачков

– В России в последнее время книжный бизнес сильно просел из-за кризиса, да и вообще люди стали меньше бумажные книги читать. В Англии с этим как? Стало меньше заказов?

– Я заметил, что книги с хорошими иллюстрациями всегда востребованы. Да и нет в Англии кризиса такого серьезного. Многие издательства там процветают, на них работают хорошие художники. Сравните. Иллюстрация, которая в России стоит в лучшем случае 5 тысяч рублей, в американском издательстве – порядка 5 тысяч долларов. Англичане извиняются, что мало платят, но ты там проиллюстрировал книжку, и потом можешь год жить спокойно. К тому же в России деньги тебе не всегда сразу перечисляют, а растягивают выплату на какое-то время. А могут и вовсе не перечислить. В Англии такое исключено.

В России практически ни одно издательство не платит нормально. Да еще и отношение жлобское. Мне одно известное издательство несколько раз предлагало нарисовать им обложку. За смешные 15 тысяч рублей. Я согласился. Даже пошел навстречу редактору и не настаивал на обязательном в таком случае заключении договора. Четкие сроки они не обозначили, попросили лишь не затягивать. Я нарисовал, отослал, получаю ответ: «Мы опоздали, нужно было сдать работу вчера». Издательства на писателях и художниках хорошо зарабатывают, но на них же и экономят. И выходит замкнутый круг. Книги не раскупаются еще и потому, что в них дешевые иллюстрации.

Раньше в СССР как было: при издательствах существовали худсоветы. Они следили за качеством книг. У художника имелась возможность проявить инициативу – обратиться в издательство. Но для этого надо было иметь веские основания – быть хорошим профессионалом. В Союзе художников можно было получит грант на иллюстрацию книги. Допустим, хочу я проиллюстрировать «Донские рассказы», выхожу на худсовет. А он в случае положительного решения, дает возможность работать на творческой даче на полном гособеспечении. Благодаря этому у нас раньше издавалось много хороших книг. А сейчас художников немыслимое количество, подавляющее большинство – очень слабые, среди них всегда найдется тот, кто согласится работать за копейки.

– Почему стало так много слабых художников?

– Потому что сейчас многие институты, даже технические, в погоне за деньгами начали художников выпускать. Стало много платных студентов. Я у одного такого, который совсем не тянет в рисунке, спросил: «Почему ты пошел в искусство, а например, не в науку? Может из тебя получился бы Ландау или Перельман». Он ответил: «Для этого надо математику знать». Но ведь художник, он тоже должен знать много всяких «математик»! Раньше 5-6 раз поступать в Мухинское – это считалось нормально, а некоторые поступали с десятого раза. Сейчас за деньги можно все. Людей затаскивают в институты практически с улицы, что отражается на качестве подготовки и снижает общий уровень искусства. Я видел, как у сильных ребят, попавших в слабые группы, падал уровень мастерства, потому что думать уже не требовалось – все, что ни нарисует, будет хорошо. А раньше в Мухе мы кайфовали от учебы. У нас была негласная конкуренция. Мы старались быть достойны друг друга. В жизни – друзья, в искусстве – враги. У меня знакомые преподают в Мухинском училище, они говорят, что подобного сейчас не наблюдается.

Доступность платного обучения развращает не только студентов, но и преподавателей. Я когда стал деканом факультета в вузе, вынужден был уволить большинство преподавателей. Многие не соответствовали занимаемой должности и переманивали ребят на какие-то свои частные курсы. Говорили: «В группе ты нормально живописи не научишься, а если будешь ходить ко мне в мастерскую на индивидуальные занятия, тогда есть шанс». Получалось, что студент платил дважды, а хорошим художником так и не становился.

Есть, конечно, в искусстве сильное талантливое ядро, но вокруг них много трутней и мух. Сегодня выпускаются легионы художников, которые никому не нужны и ни на что не способны. И им ничего не остается, кроме как пиарить себя. «Творец» покрасил два мусорных бачка – один в красный цвет, другой – в зеленый. И написал целую книгу, для чего он это сделал, что хотел этим сказать. В Европе это именуется personality: он, видите ли, считает, что искусство должно быть именно таким, а кому не нравится, тот его просто не понимает. Но человек должен заслужить право так говорить. Пикассо, один из основателей кубизма, в то же время был одним из лучших классических рисовальщиков ХХ века. А тут получается, человека даже близко в искусстве нет, а он уже что-то «считает». По этому принципу все сейчас строится. Сегодня же на выставки стало неинтересно ходить. Раньше выставка – это была песня. Приходишь, посмотришь, и хочется работать – руки чешутся. А сейчас… Последняя выставка, которая ярко запомнилась, была в начале 90-х в Манеже. В этом смысле мы скоро приблизимся к Западу. Нас от них всегда отличало то, что в России художники в основной своей массе были думающими людьми и профессионалами высокого уровня.

– Разве на Западе художники меньше думают?

- Думают, но, вероятно, другими категориями. Категориями псевдоискусства. Чтобы покрасить мусорный бачок, не обязательно становиться художником.

Еще у них, на Западе, принято быть специалистами в узких областях. Если рисуешь классическую черно-белую иллюстрацию, так дальше и пойдешь. Мой английский издатель как-то попросил меня сделать тестовую цветную картинку к сказкам "Тысяча и одна ночь", чтобы получилось что-то среднее между персидским искусством и стилем норвежского художника эпохи модерн Кая Нильсена. Как их совместить? Я обложился книгами по искусству, сделал иллюстрацию, приношу. Издатель глядит на нее и молчит. А я волнуюсь, спрашиваю: "Ну как, будет заказ на книгу?" Он аж подпрыгнул: "Конечно, будет! Я просто смотрю и не верю, что ты мог это сделать". Я раньше рисовал им только черно-белую графику, а тут его поразило, что я могу, оказывается, и с цветом работать. В другой раз обращается: "А можешь сделать не пятицветные, а трехцветные обложки?" Отвечаю: "Это будет очень тяжело, но я постараюсь". За вечер нарисовал эскиз и прислал ему. И он опять в ступор впал. Не от того, что увидел шикарный рисунок, а от того, что я разрушил его стереотип. Иностранцы поражаются нашей многогранности. Наши художники – универсальны. Знают и живопись, и графику, еще и лепить умеют. В России вообще люди очень творческие. Я вот в электрике соображаю, столярничаю, готовить могу. Приехал в Англии к одним богачам, вижу, они шикарной парадной саблей XVIII века, инкрустированной золотом, в камине ковыряются. А я сам не свой от оружия: взял эту саблю отреставрировал – так они ее на стенку повесили и теперь с нее пыль сдувают. Эразмус, зная об этих моих разных умениях, то ли в шутку, то ли всерьез спрашивал, не смогу ли я побитое молью чучело пингвина «отремонтировать» из коллекции прадедушки – Чарльза Дарвина.

Конфуз с жокеем

Где бы в Англии я не обитал, всегда спрашивал о живущих рядом художниках и старался познакомиться с ними. Как-то мне рассказали об отставном жокее, который вроде что-то рисует для себя. С жокеем я решил не знакомиться, но наша встреча все равно состоялась. Как-то вечером в паб заходит стильно одетый мужчина и всех угощает выпивкой. Мы разговорились – об искусстве, об истории, о мировой культуре. Через несколько часов он мне заметил: "Обрати внимание. Я испанец, ты русский. Мы – в Англии, сидим говорим на хорошем английском языке, но о чем мы говорим, англичане не понимают". После закрытия паба он пригласил меня к себе в гости. На стене в его доме я увидел интересный, очень профессионально сделанный портрет. Спросил, кто его написал. Отвечает: "Я, когда был студентом". "Вы подавали большие надежды. Почему предпочли стать жокеем, а не художником?" - интересуюсь я. "Каким жокеем? – удивился испанец. – Я профессор королевской академии художеств в Лондоне. А в скачках участвую, потому что держу лошадей". Этот «жокей» оказался внучатым племянником Гарсиа Лорки, но ни об этом, ни о том, что он художник, профессор, соседи-англичане даже не знали…

"Внук казачий – хрен собачий"?

– Вы как художник-иллюстратор сами о каких книжках мечтаете? Что хотели бы нарисовать?

– Я уже упоминал «Донские рассказы» Шолохова. А еще – поэзию моего земляка Николая Туроверова.

Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня.

Я с кормы все время мимо

В своего стрелял коня…

Он ведь практически не издавался у нас.

– Казачья тема – больная для вас?

– Не то слово. Мне кажется, горечь Гражданской войны сидит в нас на генном уровне. От нас, детей, ведь скрывали правду о предках, чтобы нам же не навредить. Хорошо помню, когда я спросил свою бабушку из Каменска, где «Тихий Дон» снимали, о казаках, она сказала, чтобы я даже это слово не произносил. Эти люди пережили геноцид, от того и боялись казаками называться. Я часто бываю на родине. И вижу, что в каком-то смысле геноцид казачества продолжается, только теперь в других формах – культурной, экономической. Тяжело очень жить на Дону. Я когда по хуторам ездил, видел много брошенных хороших домов с целыми стеклами. Обидно, что исчезает народ со своих земель. Уезжает от плохой жизни в поисках лучшей доли. И на этом фоне, конечно, смешно и грустно смотреть на, казалось бы, взрослых людей, которые в больших городах играются в казаков. Все что ни делают эти ряженые хлопцы, увешанные скобяными изделиями, направлено против возрождения красивого народа. Мой кум замечательный писатель Борис Алмазов как-то справедливо назвал их махновцами. Хочется многим сказать: «Вам, господа хорошие, не идет вся эта форма, медальки и крестики, которые вы на себя нацепили. Зачем вы казаков дураками показываете?». Меня как-то в детстве отвезли на старый казачий хутор. Я увидел у одного деда в притолоке настоящую казачью фуражку, попросил подержать, посмотреть. В ответ я услышал: «Такую фуражку нельзя держать, смотреть – ее заслужить нужно». На Дону говорят: «Сын казачий – сын казачий, внук казачий – хрен собачий». Лучше оставайтесь тем, кто вы есть, и занимайтесь тем, что умеете делать. И это подействует на окружающих лучше, чем шашки и ордена. Они больше и вас, и казачество уважать будут.

Любимые герои

– Вам самому какие темы больше всего нравится иллюстрировать?

– Как профессионал, я, к сожалению, не всегда имею право на выбор. Вынужден делать то, что мне предлагают. Иногда наши с издателями пристрастия совпадают, а иногда нет. Но если книгу не полюбить, ее невозможно хорошо проиллюстрировать. После того, как я иллюстрировал «Хоббита», у меня проснулся интерес к всевозможным мистическим, фэнтезийным персонажам. У нас с Борисом Алмазовым была интересная идея о совместном произведении на тему «Мистического Петербурга». Пытаемся нащупать и разработать образы мистических обитателей нашего города. Я уже придумал и нарисовал домового, водяного, пиковую даму, ведьму Невского проспекта, старого шкипера. И даже вот этого толстого котяру... (При этих словах Роман Писарев ласково погладил Йосифа.)

– Сколько времени у вас в среднем уходит на иллюстрацию?

– Когда как. Зависит от степени сложности. За день можно одну-две успеть сделать в авральном режиме. А например, на каждую иллюстрацию к "Тысяче и одной ночи" у меня уходила неделя, в среднем по 11 часов в день, после чего опустошенный я шел гулять по ночному Эдинбургу.

– Тяга к профессии ослабевает с годами?

– Наоборот, усиливается. Хочется много всего успеть сделать. Сейчас появилась новая цель – осваиваю офортный станок. Судьба опять так распорядилась: англичане заказали мне тираж офортов для уникального издания – подарочной книги «Три мушкетера». Я так же азартно работаю, как в студенческие годы, как в детстве. Помню, когда-то отец прививал мне любовь к кинематографу – пересказывал многие фильмы, а я пытался проиллюстрировать его рассказы – рисовал героев, которых не видел, а только лишь представлял. Так и сегодня: премьера «Властелина колец» вдохновила меня на целую серию иллюстраций к Толкиену, создавая которые, я абсолютно не задумывался об их коммерческом использовании.

– Отношения с Западом в последнее время сильно ухудшились. На вашей работе это как-нибудь отражается?

– Испортилось отношение не к нам, а к нашим жуликам-олигархам, которых мы и сами не любим. К нашему народу и культуре в Британии как относились, так и относятся с величайшим уважением, желанием помочь. Мне в частности в данный момент англичане пытаются раздобыть дефицитное оборудование для офортной печати. Хорошими взаимоотношениями мы культурно обогащаем друг друга. Когда я получал визу художника, консул так и сказал: «Мы уверены, что вы принесете пользу английскому государству».

Владлен Чертинов, специально для "Фонтанки.ру"