«Ленинградский НКВД писал Берии: город брошен, люди мрут»

Ленинград оказался в кольце блокады через два с половиной месяца после начала войны. Почему это стало возможным, почему в многомиллионном городе не было запасов продовольствия - «Фонтанке» рассказала историк Юлия Кантор.

Блокада Ленинграда началась 8 сентября 1941-го и продолжалась 900 дней и 900 ночей. Это цифры, которые в советское время отскакивали от зубов у любого школьника. Если точнее – 871 день. Прошло 75 лет – и до сих пор не существует точных данных о том, сколько в блокадном Ленинграде погибло людей. Разброс – от 630 тысяч до полутора миллионов. Этот «потерянный» миллион человек – символ отношения к ленинградцам «в высших эшелонах властной вертикали», – рассказывает профессор кафедры всеобщей истории РГПУ имени Герцена доктор исторических наук Юлия Кантор.

– Юля, почему Ленинград оказался в блокаде? Есть много материалов о том, как Гитлер сразу решил, что возьмёт город измором, что заходить не будет...

– Он не сразу решил. Но это было при планировании войны для него принципиально и стратегически, и идеологически. «План Барбаросса», на который все ссылаются, когда говорят, что Гитлер решил не брать город, имел несколько редакций. Какая стала последней – неизвестно. Он как раз собирался войти в город. Он был очень заинтересован в Балтийском море. Выход к морю и дальше давал ему абсолютный карт-бланш на господство в этой части материка. И ему нужны были военные заводы Ленинграда.

– Почему и когда передумал?

– Уже на подступах к Ленинграду бои были очень кровопролитными. Для немцев тоже. Хотя их марш-бросок действительно был очень быстрый: к середине августа была занята вся Прибалтика, потом территории Псковской и Новгородской областей, которые тогда входили в состав Ленинградской. Первые атаки на Ленинград в начале – середине августа 1941-го показали, что взятие города не станет блицкригом, что войти в город без больших потерь для вермахта не получится, что при обороне Ленинграда каждая улица будет превращена в боевую траншею, что обороняться будут каждая женщина и каждый ребёнок. И что военные заводы, которые им были так нужны, в случае взятия города будут разрушены и взорваны.

– Откуда они всё это знали?

– Немецкая разведка докладывала в Берлин, как будет сопротивляться многомиллионный город. И после первых «пристрелочных» штурмов они приняли решение: стоп, теперь перерезать все пути и брать город измором. Весной 1945-го, когда группа армий «Висла» будет прикрывать подступы к Берлину, её командующий рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер станет описывать качества противника на примере Ленинграда: «Настоящим посылаю для изучения материалы по обороне Ленинграда… Пусть каждый узнает, с каким грубым, холодным, как лёд, противником мы имеем дело… Ненависть населения стала важнейшим мотором обороны». То есть немцы признавали: умиравший Ленинград своей волей был сильнее всей их брони.

– Почему у них вообще появился такой план – взять измором? Логично было бы предположить, что к войне готовились с 1939 года, что в городе на границе с недружественной Финляндией уже накоплены продовольственные запасы…

– Они знали, что продовольствия в Ленинграде мало. А плана как такового не было. Было сказано: останавливаемся на Пулковских высотах и ждём, пока город капитулирует. Они не ожидали, что Ленинград будет держаться так долго. Они были уверены, что уж зимой-то всё закончится, город вымрет. Они знали, что есть нечего, что люди едят крыс – это ещё если крысу поймаешь. Они знали, что есть каннибализм.

– Теперь говорят, что каннибализм придумали, чтобы опорочить ленинградцев.

– Каннибализм был: 600 человек были осуждены. В основном в самую страшную зиму 1941 – 1942 года. Может быть, на самом деле было больше, всё выявить невозможно. Но, конечно, не в таких масштабах, как это пишут, смакуя, некоторые СМИ. И, конечно, немцы не могли понять, почему Ленинград не сдаётся. Что меня всегда восхищало в дневниках ленинградцев, в том числе не доживших до конца блокады, – люди были уверены в победе, что сдаваться нельзя.

– Почему запасов-то не было?

– Хороший вопрос… В советское время считалось, что голод в Ленинграде начался зимой. А начался он ещё в октябре-ноябре. Приведу вам данные из справки НКВД о смертности: в довоенный период в городе в среднем ежемесячно умирало до 3500 человек, в октябре 1941-го – 6199 человек, в ноябре – 9183 человека, за 25 дней декабря – 39 073 человека в месяц. В феврале 1942-го почти три с половиной тысячи человек умирало уже за сутки. И все рассказы о том, что голод начался только потому, что были разбомблены Бадаевские склады, – это, как почти всё в советское время, полуправда.

– Но Бадаевские склады были действительно разбомблены.

– Они действительно были разбомблены, это правда. И там действительно были все запасы. И действительно значительная часть имевшегося в городе продовольствия сгорела. И та самая сладкая земля, которую люди собирали ложками и выпаривали, – правда. Но о чём идёт речь, когда говорят о сгоревших запасах? Это были запасы на 1 – 3 дня. Советская версия о том, что именно пожар был главной причиной голода, не соответствует действительности. К тому времени запасов продовольствия на складах оставалось максимум на десять дней, если по довоенным нормам. Достаточного НЗ, вопреки всем правилам обеспечения мегаполиса, до войны в Ленинграде не было. Не меньшее нарушение – то, что все продовольствие было сосредоточено в одной точке.

– Сколько народу надо было кормить тем, что осталось в городе?

– В осажденном городе и пригородных районах в блокадном кольце оказались два миллиона 887 тысяч человек. Но к сентябрю уже ввели карточную систему, поэтому оставшееся на складах удалось растянуть на месяц.

– Ольга Берггольц писала: «Это называлось: "Мы готовы к войне". Сволочи, авантюристы, безжалостные сволочи».

– Да-да: «Не знаю, чего во мне больше – ненависти к немцам или раздражения, бешеного, щемящего, смешанного с дикой жалостью, – к нашему правительству...» Этот дневник был опубликован только в 2010 году. Но не только Ольга Берггольц, очень многие в дневниках писали, что их бросили на произвол судьбы. Да что там! Ленинградский НКВД писал в сводках Берии, что говорят люди: город брошен, люди мрут, властям всё равно.

– В какой степени вообще до Москвы доходила информация о происходящем в Ленинграде?

– Думаю, что до центрального госаппарата информация доходила. Вопрос – какие выводы делались. И второе. Сводки НКВД учитывали всё, начиная от умонастроений и заканчивая продовольствием. Но региональные власти старались приуменьшить количество ужасов. Потому что вопрос «чего это у вас всё так плохо» – это голова с плеч. Эта тотальная вертикаль страха работала и в высших эшелонах. За два месяца в начале войны сменились четыре командующих Ленинградским фронтом. Четыре! Более того, Сталину боялись доложить, что блокадное кольцо сомкнулось, а потом – что попытки деблокировать город не удались. Когда вся полнота власти в стране сосредоточена у одного человека, ни к чему хорошему это не может привести.

– Знаменитые спецраспределители, кормившие ответственных работников: многие говорят, что рассказы о них – большое преувеличение. Насколько они отличались от обычных магазинов?

– Они очень отличались. В них можно было купить даже сахар, консервы, вроде тушёнки, как в мирное время, мясо. Ну и бескарточная система давала возможность получать доппаёк, ограничением были только деньги. В обычных магазинах по карточкам в лучшем случае можно было купить кости, которые надо было вываривать.

– Есть два взаимоисключающих рассказа: у Жданова на столе лежали пирожные – Жданов не мог есть пирожные, потому что был диабетиком. Что правда?

– И то, и другое. Первое: я не думаю, что Жданов ел пирожные, как раз потому, что у него действительно был диабет. Но это не отменяет того факта, что у него в вазе на столе в кабинете в Смольном лежали пирожные. Опубликованы воспоминания одного из посетителей этого кабинета – гидроинженера, который весной 1942 года был на совещании у Жданова. Там есть фрагмент об этих пирожных. Ел ли Жданов – и другие руководители Ленинграда, носил ли пирожные сыну – это не меняет ситуацию. В столовой Смольного уровень питания, в том числе деликатесного, не отличался от уровня в мирное время. Там пекли пирожки, пекли торты. Информация об этом, исходящая от «обслуживающего персонала» тех лет, тоже опубликована. Я не стала бы делать из этого сенсацию. Для снабжения Смольного существовало подсобное хозяйство, птицефабрика в Мельничном Ручье. Это окраина города, где не бомбили. Оттуда привозили свеженькие яйца, мясо курочек для работников горкома и обкома. Там же был и санаторий. О санатории – вот фрагмент дневников сотрудника Смольного, инструктора отдела кадров горкома Николая Рибковского, запись от 5 марта 1942 года: «Каждый день мясное – баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное – лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 грамм белого и столько же черного хлеба на день…»

– Можно ли было как-то перераспределить продукты?

– Это большой вопрос. И решение очень циничное. Понятно, что на всех еды не хватит. Точные цифры неизвестны, мы их никогда не узнаем, но примерно можно считать, что к так называемым льготным категориям относились сотни человек. Даже не тысячи.

– То есть на всех всё равно не хватило бы.

– Это было бы ничто. Но на этом фоне Жданов посылает в Москву телеграмму с требованием прекратить и «посылку индивидуальных подарков организациями в Ленинград». Это, пишет, «вызывает нехорошие настроения». Более того, в Москве, в частности в партийно-номенклатурном руководстве Союза писателей, сложилось мнение, что «ленинградцы сами возражают против этих посылок». Берггольц по этому поводу воскликнула в дневнике: «Это Жданов – «ленинградцы»?!» Кстати, насчёт «обычных магазинов»... Меня недавно поразил один из центральных каналов. Они приезжали снимать сюжет к 8 сентября и попросили показать им – цитирую! – места, где хлеб раздавали.

– Раздавали?

– Вот и я не поняла: кому, спрашиваю. Ну, говорят, людям же по 125 граммов раздавали…

Я им объясняю: хлеб не раздавали, его надо было покупать. А если ты иждивенец и живёшь один, то ты и эти 125 граммов купить не можешь, потому что деньги никто не отменял. Это была не раздача пайка, а покупка продуктов. При этом карточки далеко не всегда можно было отоварить, доставка не была налажена.

– А доставка-то почему не была налажена? Если карточки – ведь должно быть точно известно, сколько и куда привозить?

– Сергей Яров, блестящий историк и автор серьезнейших исследований о блокаде, нашёл постановление Ленгорисполкома от 20 декабря 1941 года о том, как отпускался разным ведомствам бензин. Больше всего, 20 тонн, передавалось для нужд «ответственных работников». А тресту хлебопечения предлагалось выделить 13,5 тонны. На 2 февраля 1942 года в учреждениях наркомата торговли находилось 125 автомашин. И это в городе, где жили несколько миллионов человек и работали сотни магазинов, булочных и столовых. А Ленгорисполком тогда обслуживали 348 автомобилей. Власть заботилась о том, чтобы заводы работали. Заводы. До людей, работавших на этих заводах, дела было как-то меньше.

– Заводы работали, а как из блокадного города вывозили их продукцию?

– Лучше другое спросите: где эти заводы брали сырьё?

– И где?

– У меня на этот вопрос нет ответа. Нету! Вы же понимаете, что сделать танк – это не винтовку отремонтировать. И огромное количество сырья для работы нескольких гигантских оборонных заводов – как привезти?

– Значит, как-то возили. Что мешало так же возить в Ленинград больше продовольствия, той же муки, по Дороге жизни?

– У нас нет данных о блокадной логистике. И пока они не будут обнародованы, все разговоры – софистика. Действительно, когда уже была налажена Дорога жизни, по ней возили и людей, и на санях мешки с мукой. И можно было возить продовольствие. Но городское и областное руководство находилось в состоянии коллапса. Они не знали, за что хвататься. Плюс – равнодушие.

– Хорошо, а эвакуировать больше народу можно было?

– Не то что людей, а даже адекватные планы эвакуации предприятий не были разработаны. Поступает приказ: разобрать и погрузить линии Кировского завода. Линии поступают на станцию Ленинград-Товарная. Выясняется: вагонов нет, эшелонов нет. Через два дня всё назад – линии монтируются обратно. Сначала эвакуируются главные сотрудники заводов, инженеры. Потом спохватываются, что станки должен кто-то обслуживать, – инженеров назад. И так везде. То, что всё-таки успели многое эвакуировать и создать гигантское производство на Урале, – это ценой фантастического героизма работников заводов. Но повторю, что и враг наступал сверхстремительно.

– Я читала, что эвакуацию поздно начали, иначе можно было бы спасти ещё сотни тысяч человек.

– Начали-то её не поздно. Просто руководство – и региональное, и республиканское, и союзное – не было готово к тому, что немец будет продвигаться с такой чудовищной скоростью. Уже 28 июня пошла подготовка, а в июле – первые эшелоны. Когда нет плана и ты не знаешь, за что хвататься, ты невольно теряешь время. Тем не менее, по официальным данным, удалось эвакуировать более полумиллиона человек.

– А потом, зимой, когда уже можно было вывозить людей по Ладоге?

– До Ладоги ещё нужно было добраться. А люди уже еле ходили. Финляндский вокзал представлял собой нечто страшное. Места не было, люди лежали друг на друге. Туалетов не было. Воды не было даже для питья. И для одних Дорога жизни оказывалась дорогой смерти, потому что другим нужно было «отчитаться об отправке». Сергей Яров пишет: «Полумертвых людей гнали пешком по льду Ладожского озера, поскольку не хватало машин… Не была продумана организация обогревательных пунктов по пути следования колонн… Люди замерзали». Толпы бросались под автомобили, безуспешно пытаясь втиснуться в переполненный кузов. Водители не имели права останавливаться на тающем льду, это сулило гибель. И «машины ехали дальше с окровавленными колесами». И потом, что такое эвакуация? Ты сдаёшь карточки. И тебе дают полбуханки на 2 – 3 дня пути, не больше. Яров пишет и о «перевалочных пунктах», где люди ждали эшелонов сутками и не получали хлеба по нескольку дней.

– Какие планы были у Гитлера на Ленинград, если бы, как он рассчитывал, город сдался?

– Гитлеровское командование намеревалось воспользоваться портами и промышленными предприятиями в вымершем городе. Оставшееся население превратить в рабов. Культурные сокровища вывезти в рейх. Есть и финские документы о переговорах с немцами: как будут территорию делить. Кольцо блокады ведь замыкали и финны. И Балтику блокировал финский флот. Мы называем блокаду немецко-фашистской, а она, вообще-то, была немецко-финской. И финны говорили, что Петербург не должен существовать как мегаполис, это будет провинция Великой Финляндии. И планы вывоза культурных ценностей у финнов ничем не лучше немецких, эти планы реализовались до 1944 года. И смертность в финских концлагерях была такая же чудовищная, как в немецких. Только Финляндия выскочила из войны в 1944-м.

– Какую роль в этом играл Маннергейм? Он же, кажется, питал особые чувства к Петербургу…

– Я не хочу отказать Карлу Густаву Маннергейму в сантиментах по отношению к городу, где прошла его молодость и началась успешная карьера. Но он был руководителем страны, которая была, мягко говоря, обижена на СССР. Здесь и оскомина от провокации на границе, которая переросла в Зимнюю войну, и обида из-за бомбёжек июня 1941-го. И, несмотря на презрение к Гитлеру лично, Маннергейм пошёл на этот «пакт с дьяволом».

– Вы считаете, мемориальная доска Маннергейму в Петербурге – это неправильно?

– Это нечестно, так бы я сказала. Написали, что он был офицером русской императорской армии. Уж допишите тогда, кем он был и чем отличился в период с 1939-го по 1944-й.

Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»