ПоделитьсяНа вопросы «Фонтанки» о погроме в дагестанском аэропорту отвечает ведущий научный сотрудник МГИМО МИД России, главный редактор журнала «Международная аналитика» Сергей Маркедонов. Эксперт считает, что не стоит видеть в этом исключительно локальные проблемы радикализации ислама и как следствие — антисемитизма. По его мнению, проблемы Северного Кавказа надо воспринимать как отражение общероссийских.
Поделиться— Стоит ли рассматривать события в аэропорту Махачкалы как следствие радикальной исламизации Кавказского региона?
— Было бы большой ошибкой рассматривать нынешний всплеск антисемитских настроений в нашей стране в контексте одного отдельно взятого субъекта федерации. Жан-Поль Сартр в своем знаменитом эссе «Размышления о еврейском вопросе» назвал антисемитизм не идеей, а «страстью», которая выводит на первый план принцип коллективной вины. Мы говорим не об ответственности конкретного человека, а целого народа. Было бы, мне кажется, неверно разворачивать коллективную ответственность наизнанку. И делать вывод обо всех дагестанцах как антисемитах или представлять отдельную северокавказскую республику как заповедник ксенофобии.
Да, в Махачкале и в Хасавюрте имели место экстремистские проявления, которые отвратительны с человеческой точки зрения и политически опасны. Но практически синхронно с этими акциями мы видели и выступления в Черкесске с требованиями «выселить евреев», и поджог строящегося еврейского центра в Нальчике. Появляется соблазн объяснить все проблемы «северокавказским фактором». А чем мы тогда объясним заявление крупного русского писателя, представителя «деревенской прозы» Владимира Крупина, который предположил, что земли вокруг Биробиджана (столица Еврейской автономной области) были очищены от русского населения и переданы евреям. Такие заявления от одного из «инженеров человеческих душ», к тому же и не подтвержденные никакими доказательствами, мягко говоря, далеки от стандартов «дружбы народов».
В этой ситуации надо разобраться как с причинами, так и с поводами такого антисемитского всплеска. Случайно ли это или чем-то предопределено? На мой взгляд, важно выделить внешний и внутренний уровни проблемы.
Нельзя не заметить, что триггером подобных проявлений стали события на Ближнем Востоке. Особо оговорюсь, речь в данном случае не о причине, а о поводе. Конфликт между Израилем и движением ХАМАС вызвал широкую реакцию в мире. И если часть его восприняла террористические атаки против Еврейского государства как опасность для западной цивилизации, то другая часть увидела в непропорциональном ответе вызов не только для Палестины, но и для всего мусульманского мира. Посмотрите на первоначальные реакции многих арабских государств — той же Турции. Они были сдержанными, осторожными, но по мере нарастания противостояния между израильтянами и палестинцами менялась и риторика. Тот же турецкий лидер Реджеп Тайип Эрдоган, ранее связанный с Израилем партнерскими отношениями, назвал Еврейское государство «военным преступником». Мы видим митинги в поддержку Палестины не только в странах Ближнего и Среднего Востока, но и в странах Европы. И даже в США.
В России события на Ближнем Востоке также находят отклик. И это происходит не в первый раз в нашей недавней истории. Взять хотя бы 1991 год, американскую операцию «Буря в пустыне». Тогда в столице Чечни Грозном проходили массовые протестные акции против действий США на Ближнем Востоке, был даже создан общественный комитет в защиту Ирака. Можно вспомнить и историю 2003 года, когда один из известных духовных лидеров российского ислама Талгат Таджуддин, руководитель Центрального духовного управления мусульман, объявил США джихад. Потом были разъяснения, что речь шла не о военном, а духовном джихаде. Однако в 2015 году в ходе встречи со слушателями школы мусульманского лидера «Махалля 2,1.» муфтий вновь вспомнил про этот эпизод — сказал, что многое предвидел.
Раз мы уж заговорили про 2015 год, то стоит заметить, что тогда Россия впервые после распада СССР спроецировала военную силу за пределами постсоветского пространства. И не где-нибудь, а на Ближнем Востоке, в Сирии. Тогда председатель Совета муфтиев России Равиль Гайнутдин обратился к российским мусульманам с призывом «правильно оценить» принятое властями РФ решение о военной операции в Сирии, а также «не переводить проблему в плоскость внутриисламских разногласий». Впрочем, были и другие заявления и комментарии. От лиц, которые не представляли официальные муфтияты. Многие несогласные с тогдашним решением российского руководства даже покинули нашу страну, переехали в Турцию, ближневосточные страны. Конечно же, нельзя игнорировать и такой факт, как отъезд доморощенных радикалов в Сирию и в Ирак. Тогда широко обсуждался вопрос об их возможном возвращении на родину. Кстати говоря, тогда же возникла популярная в западных «мозговых центрах» идея о том, что снижение числа терактов на российском Кавказе связано с массовым отъездом боевиков за пределы РФ. На мой взгляд, весьма упрощенная картинка действительности, так как для дерадикализации региона (как, кстати, и для радикализации) всегда есть внутренние предпосылки, а не только внешний фактор.
— Почему же события на Ближнем Востоке теперь стали так значимы в России? Почему это так важно для нас?
— Это связано тем, что Россия — не только часть русского или славянского мира, но и исламского тоже. В нашей стране, по самым скромным подсчетам, проживает 12 миллионов мусульман. Называются и более высокие цифры. Почему разночтения возникают? Все дело в том, что во всероссийских переписях населения (2002, 2010) нет такого идентификатора, как религиозная принадлежность. В Российской империи таковой был, сейчас нет. В итоге появилось понятие «этнические мусульмане», то есть примерные ареалы народов, в которых ислам — доминирующая религия. Отсюда и цифры. Однако дело же не арифметике. Ислам стал важным фактором нашей социально-политической жизни. Известный востоковед Ахмет Ярлыкапов оперирует таким термином, как «реисламизация». Происходит восстановление позиций ислама, подорванных советским государственным атеизмом. Это часть общего процесса религиозного возрождения, которое началось в перестроечное время, когда сначала Советский Союз, а потом уже и Россия отошла от политики запретов в отношении свободы совести. Последствия очевидны. Российские мусульмане стали частью мирового ислама, они участвуют и в общей дискуссии (через книги, газеты, конференции, социальные сети) о том, что такое хорошо, а что такое плохо для их веры. И многие внешние события, особенно такие, как палестино-израильский конфликт или война в Сирии, воспринимают в контексте не чего-то далекого, а своего. Это связано и с формированием идентичности. И для многих остро стоит вопрос, какие ее элементы на первом плане: религиозный, этнический, национальный, гражданский, государственный. Если для большинства реисламизация — это восстановление памяти о предках, выстраивание «связи времен», интерес к истории и культуре, то для некоторой части это борьба за верховенство «своего», в том числе и через борьбу с «чужаками». В процессах религиозного возрождения всегда сочетаются и новые возможности, и определенные риски.
Важно учитывать и непрекращающуюся конфронтацию между Россией и Западом. В особенности отражение этого процесса в нашем информационном пространстве. Здесь не могу пройти мимо имеющихся перекосов и перегибов в нашей информационной политике. Многое подается исключительно в двухцветной упрощенной палитре, нюансы и оттенки исчезают. Демонизируется не только внешнеполитический курс США и их союзников, но и западная культура как таковая. Заметим, такого не было в советский период. Даже Сталин, мягко говоря не либерал, говорил: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». Да, была традиционная критика американского империализма в спектре от постановлений пленумов до журнала «Крокодил». Но при этом эти «империалисты» противопоставлялись Теодору Драйзеру, Майн Риду, Марку Твену — в широком смысле культуре, американским рабочим, интеллигентам. Сегодня же с водой порой выплескивается и ребенок. К чему, например, все эти заявления о «разрыве с западной культурой»? Мы что же, хотим отказаться от законов Ньютона, Паскаля или творений Шекспира и Леонардо? Непонятно для чего воспринимать западную цивилизацию как нечто застывшее, неизменное в своей русофобии? На Западе, конечно, всякое есть, но вряд ли нам стоит забывать и про союзников по антигитлеровской коалиции или про союзников в борьбе с Наполеоном. Чем опасны информационные перегибы? Да тем, что укоренение принципов коллективной ответственности и вины зачастую сопровождается общественными «выхлопами». Но до банкира с Уолл-стрит или израильского премьера Биньямина Нетаньяху далеко, а вот найти объект неприязни по соседству вполне возможно. В особенности тогда, когда нет достаточной разъяснительной работы и эффективной обратной связи между властями и обществом.
— Но почему сейчас эти «выхлопы», как вы сказали, наблюдаются в довольно резких формах именно на российском Кавказе?
— Роль религии и масштабы «реисламизации» стали гораздо более серьезными, чем это было в 1990-е и 2000-е годы. Если мы посмотрим на споры, которые происходили на Северном Кавказе — например, на осетино-ингушский конфликт или серию конфликтов в основном земельного характера, связанных с исправлениями последствий сталинской депортации в Дагестане, — то можем увидеть, что поначалу религиозный фактор был там слабо выражен. Тогда ключевой проблемой был так называемый «национальный вопрос». Но затем ситуация стала меняться. За 20 лет после распада Советского Союза количество мечетей в Дагестане увеличилось в 60 раз. Люди более молодые — более религиозны. Например, в Европе мы видим обратную тенденцию. Там более религиозны люди старших поколений, а молодежь в целом секулярная. На Северном Кавказе в целом, и в Дагестане в особенности, молодые более погружены в религиозные процессы, зачастую они критикуют стариков за то, что для них ислам — не более чем церемония. Сразу оговорюсь. Было бы большой ошибкой видеть в религии причину роста радикальных настроений. Религиозные люди выступают и против насилия, и против ксенофобии. Тому немало примеров хотя бы в постсоветской истории. Однако проявления религиозности разнообразны, и в них мы можем найти и проявления радикализма. Главное — вовремя разобраться с этим, купировать угрозы.
Плюс ко всему Дагестан — республика особая, самая крупная по населению, по площади, очень важная стратегически: единственная северокавказская республика, имеющая выход к Каспийскому морю, граничащая с Грузией, с Азербайджаном. Плюс республика полиэтничная, в ней проживают и крупные (например, аварцы или даргинцы) и небольшие народы, чья численность может охватывать одно или несколько сел (кубачинцы). Религия часто выступает связующим звеном: процесс реисламизации на Кавказе не ограничивается только вопросами религии, это вопрос в широком смысле слова идентичности, что ты ставишь на первый план — свою религиозную, этническую и гражданскую лояльность. Часто это довольно сложные коллизии.
После распада СССР Дагестан многие годы ассоциировался с нестабильностью. Но в последние годы обозначился иной тренд: Дагестан стали воспринимать как мирную республику, популярное место для отдыха. Сколько фотографий из Сулакского каньона или бархана Сарыкум выкладывают в социальные сети ежедневно! В целом Северный Кавказ последние годы начал ломать прежние стереотипы.
Однако, как мне кажется, на этом основании многими были сделаны некоторые поспешные выводы: Кавказ решили объявить чуть ли не полностью стабильным регионом, на многие проблемы решили закрыть глаза. Москва стала очень много помогать Кавказу где-то с середины 2010-х годов: заботясь о своей безопасности, сопровождала это и финансовыми вливаниями в регион, и очень сильными изменениями в инфраструктуре там. Посмотрите на объекты социального порядка в Ингушетии и Чечне, вы увидите, что даже в горных деревнях все резко изменилось. При этом надо сказать, что работа со смыслами велась «по остаточному принципу». Основные акценты были сделаны на взаимодействие с республиканскими элитами, силовыми структурами, тогда как общество в целом оказалось предоставлено социальным сетям, а также альтернативным «носителям правды и истины». Многим казалось, что достижения в экономике, социальной сфере, политическая стабилизация настолько самоочевидны, что людям никакие особые пояснения и не нужны. Но для молодых жителей регионов СКФО те же духовные управления мусульман стали восприниматься как нечто излишне бюрократизированное, официозное, о них стали говорить как о «министерствах по делам ислама». Вообще молодежь — это та категория, которая традиционно протестует, не соглашается с общепринятыми нормами. На Кавказе же республики молодые, средний возраст — 26–27 лет, моложе, чем в целом по Российской Федерации. Добавим к этому и такой фактор, как трудоизбыточность — отсюда и трудовая миграция. К слову сказать, данный сюжет требует особого внимания, так как выходцы из субъектов СКФО активно переезжают в Сибирь, на Дальний Восток, в столицу нашей страны. Поэтому и не стоит воспринимать Северный Кавказ как нечто оторванное от общероссийских процессов. Все очень взаимосвязано!
При этом если мы посмотрим на ситуацию начала 1990-х годов, то многие проблемы того времени воспринимались как отложенный счет к советской и имперской эпохам. Но сегодня людей в большей степени интересуют не генералы Ермолов и Паскевич, и не Сталин с Микояном, а сегодняшняя повестка. Доступ к власти, собственности, проблемы земельных отношений. И многие проблемы, описанные выше, требуют качественного решения. В этом плане дефицит «работы со смыслами» опасен. Имперская Россия давала их в идее служения, Советский Союз — в интернационализме и развитии собственных национальных культур. Сегодня многое опирается на инерцию, ведутся разговоры о традициях, но современный Кавказ совсем не похож на толстовско-лермонтовский. В этом идейном вакууме и проявляется радикализация. Она опасна тем, что дает простые ответы на сложные вопросы, предлагает поиск врага вместо обретения друга. Здесь и возникает основа для протеста. Внешний фактор (эскалация на Ближнем Востоке) подталкивает некоторые проблемы, но он их не создает.
Сейчас, конечно, будут много говорить о вмешательстве извне, могли ли это поддержать американцы или украинцы, но я эксперт, а не работник спецслужб, — у меня нет доступа к секретным материалам, чтобы опровергнуть или подтвердить эту мысль. Допустим, я соглашаюсь, что внешний фактор был важен, но есть важный нюанс: если бы не было внутренних проблем, это не привело бы к такому результату, который мы наблюдаем.
— А как надо было работать России с Кавказом?
— Северный Кавказ — это часть России. И было бы неверно противопоставлять эти два понятия друг другу. Нет отдельных дагестанских или кавказских проблем, все они влияют на общее положение внутри страны. И на ее положение на международной арене, поскольку уязвимость государства открывает возможности для усиления давления на него не в его (и наших с вами) интересах.
Что нам нужно? Более качественная национальная политика, не сводимая к фольклорно-фестивальному измерению. Сколь много со всех высоких трибун говорилось о формировании единой российской гражданской нации! Подчеркну особо, это не ассимиляция, каждый народ при таком подходе сохраняет и свой язык, и свои традиции, и свою культуру. Речь идет о гражданско-политической общности. Но сказать — это одно, важно наполнить проект практическим содержанием. Чтобы мы не воспринимали для начала проблемы Дагестана или любой другой республики как нечто происходящее не с нами, как нечто на другой планете. Как ведь зачастую делалось (да и делается сегодня)? Кавказ — регион особый, в нем нельзя по общим лекалам, давайте это поймем и не будем требовать от него стандартов Ярославской или Рязанской области. Особость и индивидуальность — это хорошо, но пора бы подумать уже и об общности. И общности правового пространства, и культурного, к слову сказать, и общности «политики памяти». И о том, что Россия — светская страна, уважающая права и свободы верующих, но все-таки светская. Страна, где Конституция выше норм религиозного права!
Важные проблемы существуют и в общей информационной политике в России: если вы все время делаете акцент на некие коллективные права, вы не дифференцируете, где Запад и государство Израиль правы, а где — нет, где негативная политика, а где есть некие «общечеловеческие ценности». Возникает соблазн ксенофобской мобилизации. Коллективное непринятие играет определенную роль. Мы же видели разные ситуации, когда жители Кавказа протестовали то против неправильных, на их взгляд, спектаклей, то против аниме — многим казалось, что это никакая не проблема. А это проблема: если местные сообщества понимают, что они могут в обход власти что-то запретить или сорвать, то происходит размывание силового поля и демонополизация функции государства на насилие. Мы много и правильно говорили о том, что приватизация функций государства у соседней Украины довела до конфликта в Донбассе и до многочисленных менее опасных эксцессов в разных регионах этой страны. Но важно же и нам учиться на чужих ошибках (порой ошибка бывает хуже преступления!), а не делать свои.
Не менее важно, и не только на Северном Кавказе, работать с лидерами общественного мнения. «ЛОМами» — как их неформально называют. В том же Дагестане это могут быть и вполне себе «неформатные» молодые люди, связанные с неофициальными религиозными сетями. Без их вовлечения и содействия общенациональному делу будет сложнее. Важно согласиться с тем, что официальные структуры далеко не всегда обладают достаточным авторитетом, их слово зачастую не достигает цели. И как бы ни было трудно работать с «неформатными» лидерами, без их содействия не обойтись. Между тем есть проблема в контакте с ними, к ним относятся подозрительно, хотя большинство из них не перешло ту границу, которая отделяет экстремизм от «неформатности».
— А кто является авторитетом для «крикливого меньшинства» — того самого, что готово ради сиюминутных целей опрокинуть и стабильность, и образ Кавказа как гостеприимного региона, и экономические выгоды республик СКФО от мира?
— Для того, чтобы ответить на этот вопрос качественно, а не на уровне вкусовщины, нужны глубинные качественные полевые исследования. Они проводятся. Но явно недостаточно. И это еще одна проблема. Как соединить прикладные исследования, полевую экспертизу и принятие практических решений? Ведь «полевики» зачастую привозят данные, которые могут противоречить картинке, приятной некоторым высоким начальникам. Очевидно, что такие материалы надо обсуждать не в публичном формате — скорее в форме закрытых ситуационных анализов. Но это надо делать. И понимать, что не всякая правда «греет душу», а есть и такая, которая требует неординарных действий. И главное — неотложных. Говоря же об авторитетах, крайне важно понимать, что помимо официально признаваемых лидеров — республиканского муфтията — есть другие структуры, которые довольно сложно прощупать. Часто говорят: вот человек ездил в горячие точки и вернулся радикалом. Но нередко в этом нет необходимости. Порой достаточно зайти в интернет. И поскольку накинуть «поводок» на мировую сеть — рецепт не самый продуктивный, выход один — вести активный диалог с обществом, включая «неформатных» лидеров, вовлекать их в общенациональное дело. Трудности такого диалога будут искупаться тем, что он откроет большую часть проблем, которые сегодня скрыты от глаза управленца. И тогда легче будет осуществлять политику государства по формированию единой гражданской нации.
— Но все же за кем идет Северный Кавказ, на каких политиков ориентируется?
— Нет Северного Кавказа и нет Дагестана как чего-то единого. Еще раз повторю: не надо, осуждая принципы коллективной вины в отношении евреев или любого другого народа, разворачивать их в сторону субъектов СКФО. Полагая так, что весь Дагестан в едином порыве что-то делает. Нет этого единого порыва. Да и вообще хотелось бы обратить внимание, что мусульманское общество и в отдельной республике, и в РФ в целом не едино. Что, разве мало дагестанцев участвует в СВО? В начале октября 2023 года глава муниципалитета Магомед Курбанов сообщил, что только из Табасаранского района Дагестана 7 тысяч выходцев находятся там.
Я лично знаю многих дагестанцев, кто с крайним негодованием отвергает штурм махачкалинского аэропорта погромщиками и другие проявления юдофобии. В тех же соцсетях появились посты «Нет антисемитизму на Северном Кавказе!». По мне, так и везде нет! Вот, к слову сказать, проблема, как дать микрофон этим людям. Тем, кто мог бы осудить подобные проявления и показать иные пути развития региона и страны, чтобы молодые дагестанцы, кабардинцы, балкарцы, карачаевцы, чеченцы и ингуши могли услышать этот голос и прислушаться к аргументации таких людей.
Дагестан, как и любая республика Кавказа, многосоставной. В принцип, там есть и сторонники светских норм, и сторонники норм религиозных, и, скажем, сторонники более серьезного религиозного фактора в общественной жизни и политики — они не обязательно экстремисты. Для кого-то религиозность ограничивается бытовым фактором, кто-то идет дальше. Конечно же, тут важен фактор реагирования — наверное, любые угрозы можно отследить и купировать. Но мне не хочется заниматься тем, что делают некоторые мои коллеги, которые говорят, что стоило перекрыть трассу, арестовать провокаторов и отправить кого-то в заключение. Очевидно, что проблемы намного глубже.
Когда те же самые властные структуры воспринимают «альтернативщиков» с подозрением, то надо иметь в виду, что их потенциал можно использовать и с выгодой для себя, для той же дерадикализации. То же самое касается и сетевых структур — структур, которые могут иметь дистанцию от официального муфтията, но при этом одновременно не принимают экстремизма, их тоже можно брать в союзники. Важно общение гражданского общества в широком смысле, не похожее на представления об этом из учебников: слова блогера или сетевика порой значат больше, чем официальной власти. Этим можно не восторгаться, этого можно опасаться, но лучше подумать, как суметь направить эту энергию в положительное русло.
Но давайте не отождествлять «неформатных» лидеров только с религиозной сферой. Сегодня выступление известного и популярного спортсмена в Дагестане играет бОльшую роль, чем выступление главы республики. Властям нужно подпирать авторитет государства и проводимой им политики апелляцией к таким фигурам. Выступи известный спортсмен против погромов, его слово услышат и подхватят. Нужно формировать понимание о силе не как о крушащей все стихии, а как о позитивном факторе укрепления единства страны. Мне скажут, что есть сложности в работе со звездами спорта. Конечно, есть. Иной раз там бывают и банальные проблемы с объяснительными моделями. Но какая альтернатива? Закрыть этот канал влияния? Или попытаться воспользоваться им и даваемыми им выгодами? Еще и еще раз обозначу тезис: национальная политика в стране не должна сводиться к выдаваемым грантам и проводимым фестивалям, надо качественно работать со смыслами и объяснять людям, что представляет опасность (а погромы и актуализация коллективной вины ровно ее и представляют), а какие идеалы помогают обеспечить мирное развитие
Также повторюсь: проблема шире одной республики или всего региона. Дагестан смотрит в телевизор (тот же, что во всей остальной России) и на экранах видит шоуменство, поиск простых ответов, перманентную борьбу с врагами без поиска друзей. Надо понимать, что если республика наполнена сложными проблемами, когда есть воздействие внешнего фактора и повышенная религиозность, то любое неосторожное слово или провокативный призыв могут создать масштабную проблему. Наше инфопространство в целом перегружено негативом. Поймите меня правильно: я совсем не за то, чтобы выступать со сладкими речами и нивелировать проблемы, наоборот — о проблемах надо говорить. В нашем инфопространстве внутренние проблемы практически отсутствуют, поэтому и возникает спрос на «альтернативу», которая порой оказывается лекарством, что хуже болезни.
— Все-таки, возвращаясь к политико-религиозному ландшафту Северного Кавказа, какие исламские группировки там популярны?
— Начать стоит с того, что вообще российский ислам — очень многообразное явление: практики его будут очень отличаться от Кавказа до Поволжья, а исламские общины Москвы или Санкт-Петербурга вообще будут отдельным феноменом. Да и в самом вопросе есть слово «группировка». Но ислам же не тождественен экстремизму, значит, правильнее было бы говорить не о группировках, а о течениях, влияниях, направлениях.
Есть официальные муфтияты республик, есть муфтияты «зонтичные», которые объединяют несколько субъектов федерации, например Координационный совет муфтиев Северного Кавказа. Все эти структуры тесно связаны с официальной государственной властью. Есть структуры сетевые, которые формально дистанцируются от официальных духовных управлений. Наконец, есть разные радикальные группы, однако в последние годы единая координация экстремистского подполья серьезно нарушена, разгромлены такие террористические образования, как «Имарат Кавказ«* и «Вилаят Кавказ». К слову сказать, никакая группировка не взяла ответственность за погромные действия в Хасавюрте или в Махачкале. И сегодня было бы странно, не имея реального доступа к источникам, строить версии на эту тему.
Всегда ли радикальный исламизм идет рука об руку с антисемитизмом? Необязательно. Да, антисемитизм является частью разных экстремистских проектов. К слову сказать, идеология тех же упомянутых выше «Имарата» и «Вилаята Кавказа» сочетала в себе русофобию и антисемитизм. Такое присутствует сплошь и рядом, если мы говорим именно о радикальных группировках. Будут ли новые погромы? Но это же не сезонные колебания в природе. Всегда в любом многосоставном обществе есть проблемы и нетерпимости, и ксенофобии. Но важно вовремя купировать эти угрозы.
*Террористическая группа, запрещена в РФ.
