ПоделитьсяК 80-летию полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады Музей политической истории России издал книгу, в которой впервые опубликовал рукописи блокадных дневников из своих фондов. Всего в собрании бывшего Музея революции порядка 10 000 экспонатов, связанных с блокадой, и они до сих пор мало изучены. Это дневники, написанные карандашом или почти выцветшими чернилами, сочинения, которые школьники отправляли на фронт из осаждённого города, и другие материалы.
В 1975 году заведующая химической лабораторией НИИ ЛЭО «Электросила» Тамара Михеева передала в Музей революции свой блокадный дневник — 93 страницы, три тетради в линейку и в клеточку. Она начала делать записи 1 апреля 1940 года, будучи старшеклассницей, и сейчас её фото той поры с красивой причёской предваряет дневники в книге «Выживем! Блокадные дневники и реликвии обороны Ленинграда из коллекции ГМПИР».
О новом издании «Фонтанке» рассказал его автор-составитель, кандидат исторических наук Александр Смирнов.
— Александр Павлович, расскажите о книге — какие материалы в неё вошли, что опубликовано впервые?
— Когда говорят о блокаде, в фокусе внимания логично оказываются собрания Музея обороны и блокады Ленинграда и Государственного музея истории Санкт-Петербурга. Но и в нашем музее хранится очень богатая коллекция материалов, связанных с блокадой, — всего порядка десяти тысяч экспонатов, и они сейчас практически неизвестны ни научному сообществу, ни тем более обычным читателям.
В издание «Выживем! Блокадные дневники и реликвии обороны Ленинграда из коллекции ГМПИР» вошли изображения лишь ста экспонатов, и я надеюсь, что это первый шаг по вводу в научный оборот свидетельств и документов из нашего собрания. В советское время наш музей был одним из ведущих в городе, и когда Музей обороны и блокады закрыли из-за «Ленинградского дела», люди несли сюда личные документы блокадного периода и дневники — как свои, так и близких. Так что в этом издании мы делимся с читателями и профессиональным сообществом материалами, которые никогда раньше не публиковались.
— Какие именно документы вошли в книгу? Если это дневниковые записи — то чьи они?
— Если говорить о музейной коллекции дневников — то тут я могу понять предшественников, которые не брались за разбор и публикацию записей, потому что это титанический труд. Многие дневники написаны карандашом, какие-то записи сделаны почти выцветшими чернилами — подготовить их для публикации сложно. В книгу вошли дневники пяти человек. Это записи Тамары Михеевой, которая в годы блокады была студенткой Технологического института, дневник Михаила Будыко, будущего советского геофизика и климатолога, который в период блокады учился в Политехническом институте, дневник Любови Батраковой, которая была бухгалтером на одном из предприятий, записи старшего инженера Ленэнерго Наталии Сидоровой и записи девушки-подростка Инны, биография которой пока нам неизвестна и мы не можем ее атрибутировать точнее.
— Как эти записи попали в музей? В послевоенное время огромное количество экспонатов Музея революции было уничтожено. Как удалось сохранить документы, связанные с блокадой?
— Музей начал собирать дневники в 1960-е годы, когда тема блокады уже была, скажем так, «легализована» и люди захотели поделиться своей памятью о жизни в осажденном Ленинграде, хотели, чтобы их записи не пропали. Правда, музей тогда целенаправленно не собирал дневники, потому что в них подчас содержались высказывания, которые шли вразрез с официальной идеологией. Надо отметить, что после войны в связи с «Ленинградским делом» в нашем музее по приказу свыше были изъяты материалы, связанные с руководителями города в блокадный период — Алексеем Кузнецовым, Петром Попковым, Яковом Капустиным. Уничтожали листовки, агитационные материалы. Рядовых документов о блокаде тогдашняя кампания не коснулась — и в данное издание вошли свидетельства и фотографии того, как музейные сотрудники работали в блокаду, как летом 1942 года разводили огороды возле Зимнего дворца, где тогда располагался музей, как выставляли на просушку экспонаты. Есть письма, которые школьники писали на фронт из осаждённого города, стенгазеты — как школьные, так и фронтовые — есть работы художников, рисунки 1941–1944 годов. В музее хранится ценнейший материал, который пока недостаточно изучен и проанализирован. Ну а дневники приносили в музей и позже, вплоть до 2010-х годов.
— Что вас особенно впечатлило в дневниковых записях, когда вы готовили их к публикации?
— Здесь надо уточнить, что в конце 1930-х — начале 1940-х было такое поветрие, мода вести дневник. И люди их вели, часто даже не вполне понимая, что там писать. Меня зацепил дневник девушки-подростка, Инны, — она единственная из героев, представленных в книге, вероятно, не дожила до Победы. Её записи поначалу производят впечатление сумбура: она начинает вести дневник, когда уже не только война началась, а город в кольце блокады, и рассуждает о том, нравится она мальчикам или нет, где достать парфюм и косметику. Только в октябрьских записях уже заметно, как тяжело ей даётся такая жизнь. Мне кажется, это очень яркое свидетельство того, как сложно для подростка перестроиться с мирной жизни на военную, как она не понимала, что война — это надолго, и как ей на самом деле было тяжело. Её записи прерываются в конце октября 1941 года — я предполагаю, что она погибла во время бомбардировки.
Ещё в дневниках мне бросилась в глаза тема Нового года, новогодней ночи с 31 декабря 1941 года на 1 января 1942-го. Ведь декабрь 1941-го — это время самых низких норм, когда можно было получить ничтожно мало еды, и тем не менее все что-то припасли на Новый год, чтобы устроить праздник. Люди возлагали такие надежды на смену цифр календаря, как будто должно было произойти какое-то чудо. Когда читаешь эти записи, невольно думаешь — почему они израсходовали столько продуктов за одну ночь, почему не сохранили их, чтобы выжить после, в самые страшные месяцы — январь, февраль, март?
Михаил Будыко стремился стать учёным, и даже в дневнике он пытался сохранить некую научную объективность в изображении блокадной повседневности. Но и по его записям заметно, как хочется ему наесться досыта — он, например, описывает яства, которые поставит на стол в свой первый день рождения в мирное время. В общем, цель музейной книги — чтобы читатель почувствовал сопричастность к тому, что пришлось пережить ленинградцам в годы войны, сформировать личное восприятие блокады посредством знакомства с документами, которые мы публикуем.
Поделиться 22 июня 1941 года Тамара Михеева записала в тетради: «Сегодня германские самолёты сделали налёт на нашу страну. На города Киев, Житомир, Каунас и другие, а также были выступления с финляндской границы» (здесь и далее сохранены авторская орфография и пунктуация. — Прим. ред.). Ровно через два месяца, 22 августа, она пишет, что если война затянется — пойдёт учиться на медсестру, и признаётся, что становиться медсестрой «почему-то страшно»: «Очень страшно, но ведь и всем в начале страшно». Записи о похоронах соседствуют с мыслями о любви («Я очень хочу любить»), покупкой новых книг и платья.
«Хоронили Клаву 7 сентября в М.Ю.Д. (согласно авторской сноске — Международный юношеский день. — Прим. ред.). Было очень много народу. Купила «Цитадель». Хорошо бы всего Кронина достать. Я всё думаю жить. Сегодня платье с мамой купили за 247 р. хорошенькое, чёрное. Сидит замечательно», — писала Михеева 9 сентября 1941 года. Когда «рвались бомбы и громыхали зенитки», в «отвратительную погоду, полную осенней слякоти и мелкого дождика», Тамара Михеева спасалась тем, что учила стихи Лермонтова, признаваясь в этом только дневнику («Если кому сказать? — Назовут ненормальной»).
Михеева вела дневник вольно: пересказывала сюжеты прочитанных книг, делала пометки о нормах хлеба и ценах: так, читатель узнает, что в конце декабря 1941 года её матери пришлось отдать «3 метра сатина за банку консервов, атлас красный за жжёную муку».
В следующем году родителей Тамары не стало. 1 марта 1943 года она записала: «Я очень часто думаю о маме. Моя милая, если бы она видала меня. Живя с ней, я думала, что счастье будет вечно».
Летом 1944 года девушка работала на лесозаготовках в Ефимовском леспромхозе председателем комиссии рабочего контроля, 4 ноября 1944 года она писала: «Учиться меня вызвали в Казань, но туда я не поехала. Хочу только в Ленинград. Милый славный шумный город, как мне скучно без его сутолоки».
В дневнике Тамары Михеевой много того, что может показаться наивным: например, она пересказывает фильм «Песнь о России», который посмотрела в кино в ноябре 1944 года, — ей понравилась история «нежной и сильной» любви американца Джона и девушки Нади под музыку Чайковского. Но много и страшных наблюдений, изложенных буднично: «В Ефимовской я дружу с Марусей Дубовик, ей 24 года, она симпатичная и весёлая, в блокаду потеряла ребёнка, а мужа убили на фронте».
Финальная опубликованная запись этого дневника датирована 2 сентября 1945 года — автор радуется окончанию Второй мировой: «Чудно. Мир — во всём мире. Какая чудная всё же у нас армия!!!»
Дневник Михаила Будыко полон деталей и анализа происходящего. Словно в подспорье будущим исследователям, он писал в декабре 1941 года: «Население Ленинграда, несмотря на 2х месячную эвакуацию не только не уменьшилось, но значительно увеличилось из-за съезда в городе большого количества населения области из районнов, занятых немцами. Говорили, что будто бы в городе находится свыше 7 миллионов человек, хотя мне эта цифра кажется преувеличенной».
Есть в записях будущего учёного и меню обеда, о котором он мечтал во время бессонницы (Михаил планировал попросить мать «сварить» обед из продуктов, которые он хотел оплатить сам, так как в меню его любимые блюда). Блюда по нынешним меркам несложные: селёдка с яйцом, грибы, суп с фасолью, котлеты («к ним корнишоны и брусничное варенье»), блины со сметаной, топлёным маслом, селёдкой, икрой, грибами, рисовая каша на молоке с изюмом и вареньем. Дневник Михаила Будыко (1920–2001), рукопись на сорока семи страницах в двух тетрадях в линейку, поступил в музей в 2016 году от Клары Петровой (Соловьёвой), дочери председателя Ленинградского облисполкома Николая Соловьёва, расстрелянного по «Ленинградскому делу». Часть архива Михаила Будыко оказалась у Клары Петровой из-за того, что их дачи находились по соседству.
Дневник Инны — тридцать две страницы фиолетовыми чернилами и карандашом — сотрудница музея передала в фонд в 2011 году. Девушка вела записи с 22 сентября по 31 октября, и этот текст при всей сбивчивости парадоксально напоминает современную автофикшен-прозу:
«Цветы с балкона перенесла в комнату. Читаю. Радио тикает, надоело до того, что я его выключила. Сейчас книгу отложила в сторону, началась стрельба, но пока ничего не сильная. С Милкой подралась, а Женя стоит около меня и сгоняет мух с меня. Сижу пишу. а у самой на носу чернило, скорей стираю, пока никого нет — Тревога кончилась 10 мин 3. а начилась без 10–2. радио играет отбой. Мила с Женей собираются гулять».
Инна пишет, как, только принимаясь за дневник, чувствовала навалившуюся усталость, как слипались глаза и, едва заснув, она просыпалась от сигнала тревоги. Родители отправляли девочку за дровами и углём и ругали, когда ей не удавалось их добыть. В последней записи 31 октября 1941 года Инна рассказывает, что купила хлеба на 1 ноября, получила в школе талоны и поела по ним в столовой («суп с вермишелью и по» — запись обрывается, затем Инна пишет, что была воздушная тревога).
Заканчивается дневник описанием бомбардировки, окончания которой семья Инны не дождалась и вернулась в квартиру, а там даже стул под девушкой ходил ходуном. Когда тревога кончилась, автор, поужинав, легла спать — прямо при непрекращающейся стрельбе.
C 16 января по 26 июня можно будет увидеть оригиналы дневников Тамары Михеевой, Михаила Будыко, Любови Батраковой и Наталии Сидоровой на выставке «Блокадный дневник» в главном здании Музея политической истории. Экспозицию дополнят фотографии, графические работы, детские игрушки.
Анастасия Семенович, специально для «Фонтанки.ру»
