«Это я свалил Берлинскую стену». Фотожурналист Александр Коряков о последних днях ГДР (фото)

30 лет назад рухнула Берлинская стена. Стена, которую берегли советские солдаты. Один из них рассказал «Фонтанке», почему не убежал на Запад, как многие после объединения ФРГ и ГДР, какие уроки вынес из службы и кому воссоединение немцев сделало плохо.

9 ноября 1989 года сотни тысяч восточных немцев буквально поняли решение властей ГДР упростить выезд из социалистической страны. И, не дожидаясь получения документов, штурмовали Берлинскую стену. Стену, которая 28 лет разделяла Германию и которая, по официальным данным, унесла жизни 140 человек, пытавшихся убежать из Восточного Берлина. По неофициальным данным, при попытке пересечения стены погибло в несколько раз больше восточных немцев. Приказа на подавление стихийного единения немцев так и не последовало, и всего за три дня на Запад смогли попасть около трёх миллионов граждан братской для СССР республики. Фактическое объединение двух частей Германии зафиксировали юридически менее чем через год, в октябре 1990-го, и всего через три года после того, как президент США Рональд Рейган призвал Михаила Горбачёва снести Берлинскую стену.

Фотожурналист Александр Коряков, шеф фотослужбы издательского дома «Коммерсант» в Санкт-Петербурге, наблюдал за событиями тех дней изнутри. О том, что сопровождало воссоединение немцев, как на это смотрели офицеры Советской армии и сколько дней наши солдаты ждали появления танков ФРГ у стен своих воинских частей в ГДР, он рассказал «Фонтанке» в интервью.

- Саша, кем был один из самых известных фотожурналистов современного Петербурга Александр Коряков в ноябре 1989 года и что он делал в Германии 30 лет назад?

– В ноябре 1989-го я был лейтенантом вооружённых сил СССР. Только что окончил Свердловское высшее военно-политическое танково-артиллерийское училище имени Л. И. Брежнева. В ноябре я был замполитом роты материального обеспечения зенитно-ракетного полка. В Германии я появился в начале августа 1989 года. Мне был 21 год.

- 21-летнего парня из Свердловска отправили воспитывать солдат в ГДР?

– Отправили, да. Но важно понимать современному читателю, что оказался я там случайно. В ГДР или в другое место дислокации Западной группы войск СССР попасть лейтенанту было очень тяжело. История была ведь очень престижная. Не могу сказать, что туда попадали 100% «блатные», но близко к этому. Ехать зарабатывать, пусть даже восточноевропейскую, но всё-таки валюту, было очень престижно. Все уже тогда понимали, что и экономика у них на голову выше в части качества жизни простых людей.

Возможно, я попал туда благодаря меняющейся общественно-политической обстановке, которая уже происходила в Восточной Германии. Я не знаю наверняка, но уверен, что было примерно так. В Главном военно-политическом управлении вооружённых сил стали смотреть внимательно, что происходит в ЗГВ. И у начальства сложилось впечатление, что военнослужащие вместе с офицерами просто разлагаются в морально-политическом плане.

- И тебя, как отличника боевой и политической подготовки, члена КПСС, отправили гасить этот пожар?

– Да. Они не придумали ничего лучше, кроме того, как усилить военно-политическую работу в войсках. Отправили тушить этот пожар молоденьких лейтенантов. Смешное решение, просто потому, что гасить этот огонь нужно было в первую очередь среди офицеров, а не среди рядовых солдат. В ВС СССР замполит вводился в подразделение, в котором было 75 человек и выше. А они в ГДР в итоге сделали от 65 человек и выше. То есть в разы увеличили потребность в политработниках. Подразделений было очень много. Эти бойцы, в понимании Главного военно-политического управления, развращались той свободой, которая наступала на Восточную Европу после прихода Горбачёва к власти в СССР.

- Как тебе удалось избежать «разложения»? Как выглядел «разврат» у офицеров там тогда?

– Вот у меня есть командир роты. Мой начальник. Как я могу погасить его разврат? Никак. Он начальник. Главный разврат – мечта о собственном авто. Тогда только-только разрешили покупать автомобили официально. До этого, чтобы купить авто русскому офицеру и вывезти его в Союз, нужно было семь кругов ада пройти. А вот когда я приехал, как раз разрешили. Пределом мечтания в 89-м году была «Волга», но вполне могли сойти и «Жигули». Надо понимать, что там они были того самого экспортного варианта. Машины были выше качеством, чем дома.

Одна из основных проблем была отсутствие прав. В лучшем случае у всех были права, полученные на грузовой транспорт. В военных училищах. А легковой как? Это была проблема.

- Но её ведь решали? Как-то народ увольнялся на своём личном легковом авто. Как?

– Всё просто. Права подделывали. Рисовали прямо в части. Это прозвучит как байка, сам я того мастера не видел. Но я видел людей, которым он права сделал. Говорили, что в штабе дивизии сидел специально обученный боец. Из Одессы. Он умел подделывать документы. И он стал условным «рабом» одного из офицеров дивизии, который посадил его в отдельный кабинет. И в этот кабинет шли все офицеры дивизии, которым требовалось справить права.

- И тебя не готовили к таким историям? Было бы логично перед отправкой туда подсказать политруку, где засела вредная крамола.

– Я не знал ничего. Меня вообще никак не готовили. Я узнал, что поеду в Германию, спустя сутки после выпуска. Я сам интересовался политической обстановкой в мире и знал, что у нас Восточная Европа стремится к свободе. И что наши войска входят в конфликт с государствами, в которых их размещали. Это была глобальная проблема, которую нужно было решать. И к тому времени наши войска оттуда уже выводились, но очень медленно. И из Польши, и из Венгрии, и из Чехословакии. Но конкретно про службу в ГДР я не знал, кроме того, что там такие же формально правила, как и в других частях ВС СССР.

- Чтобы купить «жигулёнок», лейтенант Коряков сколько лет должен был не есть там?

– В 1990 году математика вся поменялась, когда стала единая валюта. Да и сами «Жигули» можно было тогда уже забрать бесплатно со свалки. Но в 1989 году стена ещё стояла. И тогда мне потребовалось бы года полтора, чтобы купить авто. А работать мне там было предписано 5 лет. Потому что я был женат. Неженатые работали всего три года. Предполагалось, что домой мы поедем в 1994 году. Но уже в 1989 году у меня было ощущение, что нас могут вывести раньше. События вокруг были бурные. Осенью 1989 года всё бурно началось и в Венгрии, и в Польше, и в Чехословакии. Стена же рухнула не одномоментно. Началось всё с Венгрии, которая открыла границу с ФРГ. Народ сразу побежал.

- Про что ты рассказывал своим подопечным, толпе вчерашних школьников, которых отправили стеречь Берлинскую стену в ГДР?

– Главное военно-политическое управление ВС каждый год спускало сверху вниз планы политических занятий. Программа обновлялась каждый год в соответствии с изменяющимися целями политического руководства страны. Отставала эта программа так, что сложно себе представить. В 1990 году я лично получил на руки методическое пособие по проведению политических занятий, где в первых строчках было написано, что «в соответствии с решениями XXVIII съезда КПСС…». А этот съезд на тот момент даже ещё не состоялся! И я тогда написал статью в нашу местную газету «За Родину» по поводу того, что меня лично это оскорбляет. Это же бред. Революционерил прямо там на месте. И у меня была реальная возможность уехать оттуда в Союз в 24 часа без контейнера. За это оскорбление.

- «Без контейнера» – это наказание такое?

– Самое страшное для офицера. Если тебя выкинут оттуда в 24 часа без контейнера. Всё, что ты там скопил непосильным трудом, правдами и неправдами, легально и нелегально, остаётся там. А ты едешь служить с двумя чемоданами обратно в СССР. Но меня не стали наказывать. Были уже не те времена. Им было просто не до того.

- Видимо, и политзанятия у лейтенанта Корякова были «неполиткорректными»?

– По сути, я не провёл ни одного политзанятия по теме! Я, конечно, шучу, что это я свалил Берлинскую стену. Но не без доли правды в этой шутке. Меня же проверяли, как я провожу занятия. А как проверить эффективность проведения политического занятия? Только по наличию конспектов у моих военнослужащих. Я делал просто. Перед каждым занятием рисовал график-схему предстоящего занятия. Это было тогда очень модно. Кружочки, стрелки, слова. Вывешивал её в самом начале занятия. Бойцы её срисовывали, а я как-то комментировал. Пять минут. Всё остальное время я им рассказывал современную политическую обстановку, а должен был рассказывать про «перестройку», «ускорение», про то, что сказал Горбачёв. Я должен был быть советским телевизором для солдат.

- А стал «Радио Свобода»? Где ты успел повредиться «вражескими голосами» за шесть лет в казармах на Урале?

– А повредился я не в войсках. У меня мама и папа историки. И когда во второй половине 80-х это всё стало валиться на сознание советского человека через журнал «Огонёк», через что-то ещё, что до нас в Свердловске доходило, мы с мамой всё это дело читали. Один раз мама-историк вдруг всплеснула руками и сказала: «Господи! Я же десять лет обманывала детей!» Это сильно повлияло и на мои собственные мозги. Мы вообще много чего с родителями обсуждали.

- А призывники понимали, что ты им втираешь не то, что должен?

– Конечно, да. Они видели яркую разницу между тем, как им проводил политическое занятие командир роты. И как я. Все офицеры роты ведь были обязаны проводить политические занятия. Но когда начальство увидело, что мне это в радость, а их самих от этой нагрузки тошнит, то в нарушение всех инструкций через пару недель политзанятия в роте проводил я один.

- Какими источниками информации ты тогда пользовался? Как проверял?

– Журналистом тогда я ещё не был (смеётся)! Но первое, что мы смотрели, – это наш советский тогдашний «Первый канал». Затем я читал газету «Правда», «Красная звезда», «Комсомольская правда» и «Огонёк». Был ещё такой журнал «Век XX и мир». И для меня он тогда был самым «диссидентским», хотя он издавался официально. Ну и конечно же «Радио Свобода».

- В советской воинской части можно было слушать «пропаганду потенциального противника»?

– «Радио Свобода» советские военные могли слушать ровно с того момента, как появилась эта радиостанция. Там её глушить было просто невозможно. Никто этим и не занимался. На русском языке спокойно шло их вещание. Мы спокойно смотрели телевидение ФРГ. И для меня это до сих пор удивительно. Как вообще могли существовать два немецких государства, когда информационное проникновение друг в друга была совершенно свободным? До сих пор не понимаю, как гэдээршники могли быть уверены в своей правоте, когда они видели успехи ФРГ в вопросах качества жизни своих граждан. И качество жизни в ФРГ было лучше, чем в ГДР, уже к 60-м годам, когда стену и начали строить. Её для того и построили, чтобы люди не убегали туда, где лучше.

- Насколько массовыми были случаи побега наших солдат в ФРГ?

– Это стало массовым уже после того, как рухнула стена. Можно было в буквальном смысле выйти на дорогу, поднять руку, и любой немец бы сам отвёз тебя в западную часть Германии. До обрушения стены я лично таких моментов не застал. Перейти границу – дело серьезное. А в 1990 году границы просто не стало.

- Сухие факты хроники говорят, что тогда в Берлине было неспокойно. Что шли митинги и общий тонус был отличным от доперестроечных лет. Какая была атмосфера?

– Митинги шли и в Лейпциге, и в Дрездене. И мы про это знали. Надо понимать, что 7 октября было масштабное празднование образования ГДР. 40 лет отмечали. Туда приезжал Горбачёв, который сказал знаменитую фразу про то, что в СССР идёт перестройка и ускорение и наши друзья из Варшавского договора должны действовать так же. А Хонеккер (председатель Госсовета ГДР в 1976 – 1989 годах Эрих Хонеккер. – Прим. ред.) был таким последним оплотом старого мира, который активно сопротивлялся этому. Он был уверен, что реформы приведут к развалу. А Горбачёв сказал, что с теми, кто сопротивляется реформам, нам не по пути. 15 октября Хонеккер подал в отставку.

- Как отставку этого многолетнего главы ГДР восприняли в наших войсках?

– Удивительная вещь! Офицеры в абсолютной своей массе были абсолютно аполитичными. Примерно так же, как сейчас те, кто «не либералы» и условно «не ватники», говорят «я политикой не интересуюсь». В то же время большинство офицеров интересовалось качеством жизни. Когда ты смотришь собственный телевизор, где тебе уже открытым текстом говорят, что в СССР всё плохо, что всё по талонам и т. д., возникает инстинктивное желание человека купить побольше штанов впрок. Через год тебе возвращаться в Союз, а там ничего нет. Логично же. И люди закупали впрок мебель, джинсы, кроссовки, электронику. Купить видеомагнитофон – это была мечта на уровне автомобиля. Стоил он прилично. Я, кстати, купил себе там видеомагнитофон. У меня зарплата была условно 720 – 760 дойчмарок, а видик стоил 450 марок. Ползарплаты – видеомагнитофон.

- Но ты же живёшь на казарменном обеспечении, можешь хоть всю зарплату тратить на штаны впрок?

– Нет, нет, нет! Всё не так! 760 марок – зарплата. Да, у нас были продуктовые пайки, которые приходили из СССР. Нас реально кормили мясом! Жена ходила в эти пункты-распределители за пайками. Но за свои две комнаты в коммуналке я платил 420 дойчмарок. Больше половины зарплаты я отдавал чисто за жильё. Это была реальная коммуналка. У нас не было горячей воды. В ванной был угольный титан. И один туалет на 8 семей. Других вариантов жилья не было. Это было прямо на территории дивизии. Я офицер – положена квартира. Но квартиры не досталось: «У нас тяжёлые времена, вот тебе для начала комната, заселяйся». Когда в 1990-м у меня дочь родилась, стало две комнаты. И платил за них я сам.

- Саму стену ты когда увидел?

– Спустя 17 лет. Тогда мы были от неё далеко. И меня это очень сильно раздражало. Я очень хотел в Берлин. Но я был на юге Германии, в городе Галле. Такой промышленный центр. Однако в Берлине я всё же умудрился побывать ещё в октябре 1989 года. Практически противозаконно. Ко мне ехала жена. Я же ей делал вызов. И пока приготовили документы все, прошло вот несколько месяцев.

В Берлине я её встречал, нужно было ехать потом с пересадками. А нам было запрещено покидать территорию дивизии. Но запрет соблюдался не строго. Все, кто мечтал съездить в Берлин, очень переживали из-за наших патрулей, которые вычисляли военнослужащих просто с ходу. По сути, я и не был в Берлине. По-настоящему я там оказался в 2006 году. Погуляли один день по городу. Это были сильные впечатления, конечно.

Что касается настроений вокруг. Митинги и демонстрации были и в Галле. Не очень яркие, но были. И были даже действия против нас. Брожения в умах жителей Галле были связаны с началом перебоев с вещами и продуктами в их магазинах. Хотя на фоне ситуации в СССР это выглядело просто смешно. Я заходил в магазин, видел 35 сортов колбасы и искренне не понимал, «какие у вас могут быть проблемы, ребята, вы просто не знаете, что такое проблемы!». Но Галле исторически был городом с хорошим снабжением. Потому что промышленный. Там был центр химической промышленности ГДР. И химическим центром Галле был ещё при Гитлере. Там было химическое производство Buna. Градообразующее предприятие. Когда после объединения Германии это предприятие сразу закрыли, потому что оно не соответствовало никаким экологическим нормам ФРГ, безработица в городе была просто чумовой. Однажды нам организовали сборы политработников, молодых замполитов и комсомольцев полков. Мы куда-то ездили. Кажется, в Веймар, где у нас был штаб армии. В Галле же был штаб дивизии. Поздно вечером мы возвращались назад. Человек 35. Ехали через город на трамвайчике с вокзала в наш гарнизон. А на главной площади Marktplatz шёл митинг. Митингующие увидели полный советских офицеров трамвай и окружили его. Что-то упорно нам кричали. Пытались его раскачивать. Но трамвай просто поехал дальше в итоге. Всё закончилось мирно. Ощущения были не самые приятные. В какой-то момент я реально почувствовал себя оккупантом. Были другие инциденты. Но там, как правило, были виноваты сами советские офицеры, которые действительно относились к Германии как оккупанты. Пытались драться с немцами, и так далее, и тому подобное.

К слову, про настроения в воздухе. Спустя две недели после моего приезда в Галле мне старшие товарищи говорят: «Давай, чувачок, мы тебе покажем самое главное». Отвели меня на официальный нудистский пляж. Я был в совершеннейшем шоке! У меня в голове не укладывалось, как в социалистической стране может быть официальный нудистский пляж! А это сентябрь 1989 года. Вторым пунктом экскурсии был, естественно, гаштет (Gast – посетитель, Stätte – какое-либо место. – Прим. ред.). Длинные столы, пиво, вот это всё. Нас было трое. С нами сидели молодые немцы. И когда они поняли, что мы русские офицеры, мы совершенно спокойно разговорились. Они же все учили русский язык. Они говорили, что так здорово, что у нас теперь Горбачёв. И как плохо, что у них всё ещё Хонеккер, и когда это всё закончится, непонятно. Горбачёв велик, говорили они. И им странна наша критика его. Лично я критиковал Горбачёва за медлительность в реформах. Тогда это было модно. И я был удивлён тем, насколько серьезно местные парни моего возраста интересовались нашим лидером. Они думали об этом по-настоящему. А мы ещё не понимали ни черта. При том что старались понять. Но это я теперь понимаю, когда мне 50 лет.

- Как ты узнал про 11 сентября 1989 года, когда венгерское правительство объявило о полном открытии границ? Стена в Берлине ведь уже тогда потеряла свой смысл. Все, кто очень хотел уехать на Запад, сделали это через Венгрию.

– Сам день я не помню, но мы знали, что народ рванул через Венгрию. Я сразу, как приехал, стал делать вырезки из газет про всё, что касалось Германии. Для себя. Вот сейчас пересматриваю эту папку. Очень бережно вклеивал. Преимущественно «Комсомольская правда», конечно. И вот есть вырезка из «Комсомолки» за 12 сентября как раз про это. То есть мы это всё обсуждали и знали. Но что меня тогда реально беспокоило, это отсутствие ответа на вопрос, почему граждане СССР не могут спокойно съездить в ГДР или в Польшу? Нужна выездная виза к загранпаспорту. При этом оказалось, что всё это время весь Варшавский договор другу к другу ездил спокойно!

- То есть ты сразу понял, что Берлинской стене конец?

– Нет. Если бы мне кто-то сказал по приезде в августе в ГДР, что в ноябре стены не будет, я бы просто рассмеялся ему в лицо! Для меня в 21 год не было очевидным, что после Венгрии Берлинская стена неминуемо падёт. Я же родился при Брежневе. Он для меня был вечен. Я не мог себе представить, что события могут происходить настолько быстро!

- Вы смотрели пресс-конференцию 9 ноября 1989 года, где представитель правительства ГДР Гюнтер Шабовски рассказал про новые правила перехода границы, что и стало отправной точкой для ломания стены народом?

– Я чётко помню, что в тот день пришёл домой. Видимо, на обед. Включил телевизор. Увидел эту пресс-конференцию. Она шла в прямом эфире. Помню этого Шабовски, зал скучающих журналистов. Я это посмотрел чисто из-за того, что прямой эфир. Для человека из СССР любой прямой эфир – событие. Но сам момент объявления новых правил прохода через границу я не отсёк тогда. Посмотрел минут 10, ничего не понял, всё же на немецком, и выключил. Вечером в новостях краем глаза посмотрел митинг у Бранденбургских ворот. А утром стало понятно, что это была не просто пресс-конференция. Но даже в тот момент я не понял, чем это может закончиться. Прежде всего, я боялся одного – что сейчас нам спустят приказ, поднимут под ружьё и отправят захватывать города. Это могло произойти. Мы же не знали тогда о договорённостях Горбачёва с Грегором Гизи (член Социалистической единой партии Германии, сторонник перестройки и Горбачёва, руководитель ГДР на финальном этапе, в момент объединения Германии. – Прим. ред.) и Гельмутом Колем (канцлер ФРГ в 1982 – 1998 годах. – Прим. ред.) о том, что СССР не будет вмешиваться. Нам знать про обещания Горбачёва немцам было неоткуда. Мы сидели и ждали приказа наступать. Раз рушится Берлинская стена, значит, скоро здесь в ГДР будут танки НАТО. Логика понятна. И вдруг этого не происходит. Открыли проход в стене. Свободный проход в Западный Берлин! Мы в таком режиме просидели неделю точно. Я сейчас перечитываю немецких функционеров тех лет и вижу, что даже они не поняли тогда, что стена – всё. И многие в ГДР этого не поняли. И мы тем более. Первые сутки после 9 ноября люди верили, что удалось лишь получить право свободного перемещения в Западный Берлин, а не то, что стена потеряла свой смысл полностью. Невозможно было себе представить, что это не просто объединение Берлина, но это объединение всей Германии началось.

- «Единственное, что могло остановить падение стены, – военное вмешательство», – сказал несколько лет назад в интервью «Фонтанке» последний коммунистический руководитель ГДР Эгон Кренц. Прав товарищ Кренц?

– Да. Согласен. Чисто технически. Но думаю, что в итоге это бы лишь притормозило процесс объединения. Что значит запретить людям быть людьми? Представь, полтора миллиона человек у Бранденбургских ворот! Мы бы стали стрелять? Ну, фиг знает… Вряд ли.

- После весенних событий в Тбилиси в том же 1989 году (разгон оппозиционного митинга войсками, в результате которого погибли 20 гражданских лиц, несколько сотен получили травмы. – Прим. ред.) Москва уже не была готова давить?

– Тбилиси как бы «наше». Берлин – заграница. И Горбачёву Тбилиси явно хватило ещё тогда, в апреле. Повторение ему не было нужно, да.

- Ты говоришь, что ждал приказ к наступлению. А как сослуживцы восприняли новости из Берлина?

– Ощущение, что нас заставят стрелять, было только у меня, насколько я помню. Не помню ярко выраженных мнений офицеров по этому поводу. Ребята скорее махали рукой с формулировкой «да ну их на фиг, этих немцев». Я тогда говорю, что нас же сейчас выводить отсюда начнут. Самый понятный страх же – не успеешь купить шмотки для жизни в СССР. Но и это никого не колышело. И это для меня удивительно до сих пор.

- Насколько соответствуют действительности сообщения о массовом дезертирстве советских военных в те дни?

– Я знаю только официальные цифры. Примерно 4000 человек военнослужащих СА. При общей численности группировки 860 тысяч. Но у меня строгое ощущение, что бежало больше. Моих, из моей роты, не убежало никого. Несмотря на то, что я для них был ходячей радиостанцией «Свобода».

- А может быть, благодаря этому!

– А может быть, благодаря этому, да (смеётся). Я точно знаю, что из нашего зенитно-ракетного полка четыре человека бойцов, не офицеров, точно убежало. У двоих не получилось. Их поймали.

- Перепутали сторону, куда бежать?

– Смешнее. Это был уже 1991 год. Мы должны были улететь 14 мая. Уже вывели технику. Нас должны были увезти два самолёта Ил-76МД. Погрузили в машины, привезли на военный аэродром. Долго стояли. И вдруг нас развернули и увезли обратно. Оказалось, что лётчики, которые челночным образом занимались выводом войск, объявили забастовку. По поводу того, что за всё то время, сколько они летали в ГДР за войсками, они получали зарплату в валюте. Но так как они, прилетев, сразу улетали обратно, они не могли ничего купить на эту валюту. Их не выпускали в город. И парни сказали всё, трындец, если не пустят в город, никуда не полетим.

- Редкий пример того, когда пехота круче, чем авиация!

– Да! И командование в итоге сказало им «хрен с вами». И наш отлёт перенесли на следующий день. А их отправили в магазин. За двое суток до этого был приказ по части, что у нас исчезли два бойца. А нам каждый раз официально сообщали, что уходит народ. Такой пример гласности. Но при этом никакого возмущения у нас не было, мол, «вот сволочи, свалили, предатели». Ну, вот ещё одни ушли. Сколько их было всего, я не отслеживал. Вот у нас ещё два бойца исчезли. Но тогда уже никто особо внимания на это не обращал. Людей, грубо говоря, списывали. И вот мы вернулись назад. Где будем ночевать, непонятно. Казармы наши уже все закрыли, всё вывезли. В итоге нас всем полком засунули в спортзал к артиллеристам. Выдали матрасы. Но перед этим было построение. Отдавали приказ, где мы будем спать. Стоим на плацу. И вдруг один из командиров батареи хватает двух бойцов с собой, и они быстро куда-то бегут. Оказалось, что ловили тех двух пропавших бойцов. Беглецы тупо не успели к тому времени выйти с территории части. Где-то отсиживались. А когда увидели, что мы уехали, вышли и гуляли по территории дивизии. А тут мы вернулись. Поторопились бойцы! Но и предположить, что лётчики забастуют, а мы вернёмся, не мог никто. Поймали и увезли. Я их видел. Ничего с ними не стали делать. Дотянули до дембеля и отправили по домам. Сажать уже не стали.

- Офицеры при тебе убегали?

– Тут снова важно напомнить про голубую мечту в виде автомобиля. Когда разрешили их покупать, ты обязан был заявить о покупке командованию части. А командование части тебе за это обязано было предоставить 10 суток внепланового отпуска для вывоза машины в Союз. Семейство собиралось, грузило машину, уезжали. И тут наступал очень важный момент. Можно было повернуть направо, в Россию через Польшу, а можно было повернуть налево и совершенно спокойно уехать в Западную Германию. И такие истории были. Важно понимать, что когда зачитывали приказ о пропавших офицерах, все понимали, что вариантов два. Или он действительно уехал через Польшу в Союз. Трасса «Брест – Москва» в этом смысле очень знаменитая трасса. Это была реальная дорога смерти. В тот момент все криминальные структуры СССР понимали, что из ГДР едут советские офицеры на авто. Со шмотками! Там реально убивали офицеров на этой трассе. В Белоруссии. И когда сообщалось, что офицер исчез, не было понятно, то ли его убили на трассе «Брест – Москва», то ли ребята свалили на Запад.

- Ты-то почему машину не купил?

– Бабок не хватило! У меня была та же самая проблема, что и у большинства офицеров, не было категории B. А одессит-специалист по этим вопросам был от меня далеко. Он в штабе дивизии сидел. Это примерно как если бы я сейчас, работая в петербургском «Коммерсанте», искал выходы на нужного мне человека, который подчинён напрямую главному редактору федерального «Коммерсанта». Ксиву он мне не сделает.

- Получи ты свой «Жигуль», ты бы «направо» поехал или «налево»? Обсуждали в семье?

– Конечно, мы об этом говорили. Что нас остановило от «поворота на Запад»?. А что мы там будем делать? Плюс ко всему я понимал, что я член КПСС, что самореализоваться, условно говоря, в гуманитарной сфере в Западной Германии мне не удастся. К носителям коммунистической идеологии там относились, мягко говоря, плохо. Соответственно максимум, чего я мог там достигнуть, это стать условным слесарем пятого разряда.

Мы с женой сели с листочком бумаги. Слева писали плюсы, справа минусы. И плюс получался на самом деле только один. Что наша дочь вырастет на Западе, в «приличном обществе». А ей тогда год исполнился. А всё остальное сплошные минусы. Плюс общения нет. Мне бы было, конечно, интересно общаться с диссидентами, которые жили в массе своей в Германии. Тот же Войнович. Я бы полез в ту среду. Но та среда напрочь не переносила третью и четвёртую волну эмиграции. «Колбасников», как их называли. А я бы по-любому там считался «колбасником». Своим бы меня не признали. Ну и конечно это было бы дезертирство. Как бы я ни относился к Родине, к вооружённым силам и ко всему, что происходило в стране, с возмущением, иногда с ненавистью, всё равно факт того, что я, советский офицер, ухожу на Запад, это дезертирство. И вот тут меня, конечно, останавливало это всё. И жена сказала, что не поедет. И ведь была куча трагедий, когда офицер убегал, а жена оставалась. Немало таких случаев. Мы сами собирали тогда деньги таким девчатам. Чтобы их просто отправить в Союз. После бегства мужа денег у них уже не было. Власти на это денег не давали. После такого женщина была уже никому на фиг не нужна. Однажды нас, молодых офицеров, собрали. Посадили в автобус, а не в машину, что странно, и повезли на другую окраину нашего города, где стояла другая часть нашей дивизии. Привезли к общежитию и отдали приказ «зачищать общежитие». Часть офицеров уже вышла, а жёны остались. Потому что они работали у немцев. Все же хотели денег. А работать у немцев жёны могли. Была такая возможность. Командование тупо закрывало на это глаза. Когда вывели мужей, жёны остались, под девизом «как-нибудь потом уедем, у нас тут работа». И нам нужно было их задержать, сконцентрировать и отправить в СССР. Но я после приказа сказал, что из автобуса не выйду. Я сказал командиру, что не готов выполнять полицейские функции. Мне сказали, что сотрут меня в порошок, погрозили пальчиком, но ничего в итоге не сделали. Но я зачищать баб не пошёл. И ещё пара парней. А другие пошли, да… Вою было много в той общаге… Видел, как девчонки убегали оттуда. Что было дальше, у меня просто стёрлось из памяти.

- Ты как-то ранее рассказывал, что к твоей стойкости приложил руку и Юрий Шевчук.

– Это правда. Решение, что я не убегаю, напрямую связано с появлением в тот момент песни DDT «Родина». В 1991 году в мае у меня уже был плеер. И у меня на обе стороны кассеты была записана эта песня – «Еду я на Родину, пусть кричат "Уродина!"». Пока мы летели до Минска, где была таможня, я её слушал нон-стоп. Но переписал я её у кого-то раньше. До того, как мы с женой на листке рисовали плюсы и минусы побега.

- Юрий Юлианович сработал лучше любого политрука?

– Конечно! В моём случае точно совершенно!

- Падение Берлинской стены кому сделало плохо?

– Во-первых, мне! Представляешь, сколько бы я заработал валюты до 1994 года! Шучу. Кстати, почему конкретно наша дивизия вышла раньше. Отнюдь не только потому, что рухнула Берлинская стена. По плану о временном пребывании ЗГВ в ГДР наша конкретная часть должны была выходить осенью 1993 года. А вышли мы в мае 1991 года, потому что в декабре 1990 года из нашей дивизии сбежал на Запад командир полка с секретами. И всю нашу дивизию, все 16 000 человек, лично Дмитрий Тимофеевич Язов (министр обороны СССР в 1987 – 1991 годах, член ГКЧП. – Прим. ред.), как прокажённых, вне всякого графика отправил домой. А график был очень жёсткий и плотный. Поляки на нас ведь оттянулись по полной программе. Они собирали плату за проезд по их территории за каждую ось каждого вагона. Куй железо, не отходя от кассы. Всё правильно. Но в итоге в какой-то момент наше командование приняло решение, что выводить войска нужно паромами, Северным морем. Наша техника уходила паромом через Росток. Но командир полка в декабре 1990 года «ушёл на Запад». С женой, детьми и секретами Родины. Он взял с собой документацию на «Шилку» (зенитная самоходная установка, способная автоматически наводиться на цель. – Прим. ред.) и ещё несколько ПТУРов (противотанковая управляемая ракета. – Прим. ред.) от танков. Наши танки ведь умели стрелять ракетами.

- Плохо проводили политическую работу с командиром?

– Наоборот, слишком хорошо. Командир мотострелкового полка решил уйти на Запад, потому что его сильно обидели. Он только-только пришёл командиром полка. Месяцев за 8 до этого. А полк стоял как раз на границе с ФРГ. И у него народ валил на Запад толпами. Ему сказали – «ты не справился, чувачок». Его обещали разжаловать до подполковника, лишить должности командира полка. А он понимал, что он попал как кур в ощип. До него ведь на должности командира полка сменилось за 2 года 4 человека! Это означает, что полк с точки зрения дисциплины был абсолютно развален. Он обиделся. Сказал, что у него было мало времени, чтобы привести полк в чувство. Плюс объединение Германии случилось. И когда его боец выходит за границу части, он тут же оказывается за границей. Мол, «чего вы от меня-то хотите». Он хлопнул дверью. Чтобы вывести ПТУры и ту документацию, которую он прихватил, ему был необходим транспорт. Соответственно, он сагитировал уйти с ним командира роты материального обеспечения, который дал ему КАМАЗ. А щедрый на технику командир прихватил с собой жену командира танкового батальона. С которой он, видимо, какое-то время до этого общался. Очевидно, весьма тесно. Ушла вся эта компания с ракетами за спиной в пятницу вечером. Пропажу обнаружили в понедельник утром. Какие-то связи с ФРГ были. Нашли место, нашли КАМАЗ недалеко от границы. Видимо, они там перегрузились. По слухам, они так и уехали в штаб-квартиру НАТО. Там, в общем, было недалеко. Где они сейчас, ничего не знаю. Фамилия его была Колесников. Про него даже писала «Красная звезда». Статья называлась «Иуда». Он был тринадцатым ребёнком в семье. При этом он был реальным боевым офицером, который закончил академию с отличием. Успел повоевать в Афганистане. Совершенно лояльный кадровый человек, которого довели. Я искал его потом. Но что я могу? Гуглил «Колесников», ничего не нашёл.

Кому ещё повредило? Из-за Колесникова мы все не заработали денег, так как вышли раньше. Но в чём-либо обвинять этого Колесникова у меня язык не поворачивается. И тем более сетовать на разрушение Берлинской стены я не буду. Ну и конечно не повезло моим сослуживцам по дивизии, кого отправили в Оренбург. Мой полк странным образом отправили в Ленинградский военный округ. Яркий пример того, что Бог есть. Вся остальная дивизия поехала на Тоцкий полигон. Первый ядерный полигон. И что происходило там, даже сложно себе представить. Реально люди вышли в поля с палатками. Всем было сказано, что жён нужно отправлять к мамам, родственникам, куда угодно. Если отправлять некуда, то ставите свой контейнер, вот вам палатка в довесок – живите. Какое-то время там люди так и жили реально. А потом дивизию просто расформировали. При этом надо понимать, что за наш вывод платила ФРГ! Очень интересно, где эти деньги сегодня.

- Какой опыт работы, приобретённый в ГДР, тебе помогает сейчас?

– Жизненный опыт. И главное, понимание, что всё может происходить быстро в политическом смысле. И быстро это может происходить в любой стране. Это показал 1989 год в Германии. Это показал 1991 год в СССР. Ничего не вечно. Ну и конечно, я убедился в ценности своих демократических убеждений. Когда держишься за Берлинскую стену, а мне это удалось спустя много лет, понимаешь, что мы были за страна и как нас звать. Грубо говоря, мои убеждения получили кристальную прочность именно в 1989 – 1991 годах.

- Что у тебя осталось на память?

– Очень мало фотографий. По-настоящему жалею, что тогда я ещё не был фотографом.

У меня осталась гэдээрошная пилотка. Бойца армии ГДР. Осталась моя форма, которую я не могу выбросить. До сих пор жив немецкий музыкальный центр, тот самый видик. И видик я не могу выбросить. Это фетиш. Наверное, всё же я мог поднапрячься и купить машину тогда. Но тогда я бы не купил аппаратуру. Где-то лежит и та самая кассета с DDT. Остались трамвайные билетики. Практически ежедневно наблюдаю собственную дочь, которая родилась в клинике при католическом монастыре. И это очень важный момент. Немцы нам очень сильно помогли тогда. История её рождения тоже о многом говорит. В нашем военном госпитале, конечно, было своё родильное отделение. Но у нас были сложности с беременностью. И наши врачи от нас отказались. Сказали, что вам лучше к немцам. Но при этом официального направления нам не дали. И рожали мы в итоге подпольно. Это скорее говорит об отношении к человеку как таковому. Стена уже рухнула, дочка родилась 16 февраля 1990 года. Экспириенс был тот ещё. И дочка родилась при католическом монастыре. Да, монастыри были в ГДР, что стоит отметить отдельно.

- Ездили туда потом?

– Так и не могу заработать денег, чтобы спокойно с семьёй съездить туда и посмотреть на это на всё.

- Будь проклят Шевчук!

– А вот это ты зря сейчас сказал (смеётся)! Спасибо ему на самом деле.

Николай Нелюбин, специально для «Фонтанки.ру»