На сцене Михайловского театра прошли гастроли американской труппы Сomplexions – всемирно известного танцевального коллектива из США под руководством хореографа Дуайта Родена.
Сomplexions на русский переводить не стали. Слово это означает «цвета кожи», а шире – расы; во всяком случае, английская «Википедия» предлагает к этому слову картинку именно на эту тему. Другое значение – виды, аспекты, а еще – строение, согласованность, вообще любая «многосложность». А исторически оно означало еще и темперамент.
Название точное: кредо труппы – «мультикультурность», слияние разных корней, смешение разных эстетических опытов. А отличительная особенность – драйв: активная, даже агрессивная молодая энергия. Этот драйв, напор и бешеный, чисто телесный оптимизм и есть самое захватывающее и самое привлекательное в танцах труппы. Добавим, что труппа позиционирует себя как «балет» – Complexions Contemporary Ballet – и в то же время активно демократизирует танец: не теряя своей виртуозности и художественной насыщенности, он делает резкий крен в сторону шоу.
Во главе труппы стоят двое: неистощимый Дуайт Роден, хореограф, автор едва ли не ста опусов, и великолепный Дезмонд Ричардсон, мощный чернокожий танцовщик, оба – бывшие звезды труппы Элвина Эйли, тоже этнически смешанной. Мы знаем обоих по участию в проекте Дианы Вишневой «Красота в движении»: Роден ставил, а Ричардсон танцевал вместе с Вишневой третий балет программы «Повороты любви».
Единица измерения хореографии Дуайта Родена – головокружительная пластическая комбинация, корни – какие угодно, а стержень поэтики – человеческое тело, полное энергии, силы и красоты. Оно, собственно, и есть здесь главный герой. Причем тела танцующих принципиально разные, разной комплекции – физической унификации никакой. Ряд танцовщиков заведомо неровен: высокие, низкие, хрупкие, мощные – каждый какой есть, каждый неповторим, не условный танцовщик, но конкретный человек, причем современный, нынешний. И не случайно основной дизайнерский мотив костюмов – короткие шорты, мотив не столько театральный, сколько спортивный, даже бытовой.
Центр труппы, конечно, Дезмонд Ричардсон – он задает тон, к нему всё стянуто, и, в общем-то, именно к нему с его африканской фактурой, скульптурными мускулами и пластикой пантеры направлена вся хореография Дуайта Родена. Танец его – силовой, но сила как бы не видна, она поглощена гибкостью и звериной точностью движений. И в то же время именно она придает танцу невероятную, далеко выходящую за рамки балета виртуозность. Вообще кроме классики, мюзикла, хип-хопа, аэробики и танца модерн Дуайт Роден и его танцовщики заставляют вспомнить о цирке – только не в том иронично-оценочном смысле, которым бывает окрашено упоминание о трюке в танце: образ цирка здесь вспыхивает как эстетика, как блеск, как волшебный мир безграничных возможностей, преодоления телесной косности и законов притяжения. Акробатика чернокожего атлета изящна и легка, а танцы полны захватывающих динамических неожиданностей: движение заканчивается не тем, чего мы ожидали, – танцевальный прыжок без всякого усилия, даже без видимого физического импульса, переходит прямо в верхнюю поддержку, и мощное тело солиста прямо с земли взлетает на вытянутых вверх руках его товарищей.
Вообще-то в свои балеты Дуайт Роден вкладывает многозначительные смыслы. Так, например, балет «Милосердие» (по словам Ричардсона) призывает человечество к единству и чего только не касается: и окружающей среды, и проблем Ближнего Востока, и Америки, и того, как мир идет по пути разъединения. Подобные темы (и подобный масштаб) бесстрашно затрагивал Морис Бежар, и получалось, и читалось; роденовское же «Милосердие», несмотря на весь пафос названия («Собор Вероисповедания Кредо Раскаяние» – ни больше ни меньше!) и религиозную музыку разных народов всё равно выглядит бессюжетным. Другой балет, «Восхождение», как резюмирует программка, – «попытка анализа человеческой жизни во всей ее сложности и увлекательности». Да бросьте! Яркое движение, спортивность, бег, молниеносная смена рисунка, не дающие опомниться ритмы, кайф быть одним из толпы, агрессивный оптимизм и драйв, драйв, драйв – какой уж тут анализ?
Из трех произведений наиболее изощренным хореографически вашему корреспонденту показался балет «Вспышки гнева» на музыку Баха в джазовой обработке. Гнева я, правда, там не увидела, но вспышки есть, а еще в перенасыщенной роденовской хореографии вдруг появился люфт – воздух кратких пауз, и она выстроилась в достаточно ясно воспринимаемую структуру.
В пресс-релизе труппы творчество Дуайта Родена названо постбаланчинским. Действительно, после работ легендарного Баланчина танцевальный мир стал другим, и огромный пласт новой хореографии может считаться постбаланчинским, причем для этого не обязательно походить на самого Баланчина, достаточно впитать его универсальный принцип соотношения ритма и пространства.
Однако как раз у Дуайта Родена есть кардинальное отличие от Баланчина, а именно – отношения с музыкой: если у Баланчина хореографическая ткань изощреннейшим образом взаимодействовала с музыкальной, вступая с ней в полифонические отношения, то у Дуайта музыка оказывается лишь звуковым фоном, «подложкой», эмоционально-ритмическим ориентиром произведения. Поэтому так легко переходит он на танец без музыки, поэтому включает в звуковую партитуру голос, шумы, аплодисменты. Впрочем, подобным образом поступал, например, Бежар, но он ставил танец так, что шумы вдруг сами становились музыкой, обнаруживая скрытый ритмический и даже мелодический потенциал. А у Родена иначе. Танец ритмически сложен, но сам по себе, от музыки отдельно. Он просто идет под музыку, и не более, а музыка – выбранный звуковой ряд. Там, где она внутренне сильна (Бах), она сообщает свою энергетику танцу, и получается балет о вечном; а там, где энергетика музыки совпадает с напором танца (песни группы U2), получается про молодежную культуру и, как ни крути, в любом случае про дискотеку.
Хотя и мощно, и органично, и очень эффектно.
Инна Скляревская
«Фонтанка.ру»
Фото: Стас Левшин © Михайловский театр, 2010.
О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»