Не пой, красавица, при мне… идеологически невыдержанных песен

В тридцатые годы прошлого века в Советском Союзе было провозглашено, что песня — штука полезная, она «строить и жить помогает». Но… не всякая. Есть песня-друг, а бывает песня-враг. Исполнение последних — чревато. По крайней мере публичное. Ничего не напоминает?..

В мое окошко дождь стучится.
Скрипит рабочий над станком.
Была я уличной певицей,
А ты был княжеским сынком…

Это из Марины Цветаевой, 1919 год. Про уличную певицу — неспроста: в 1920-е на улицах, площадях, в самых разных публичных пространствах Петрограда-Ленинграда звучала живая музыка, и ее было много. Раньше, до революции, — да, над воротами, ведущими во дворы приличных столичных домов частенько красовалась табличка: «Мусорщикамъ и музыкантамъ входъ воспрещенъ». Теперь же, что называется, цепи пали. Все, включая цензурные. В первые годы новой власти просто некогда было заниматься такими пустяками, как надзор за песенным репертуаром населения в частности и состояние дел на отечественной эстраде в целом. Все пели что хотели.

А вот сценка из 1924 года, запечатленная репортерами ленинградской вечерней «Красной газеты» на галереях Гостиного двора: «…в середине галереи стоит высокая, полная, пожилая дама со следами былой красоты на лице и поет арию из „Травиаты“. Немного дальше три старушки в элегантных, но уже обносившихся демисезонных пальто исполняют псалмы Давида. А там, в самом конце галереи, на ступеньках сидит молодая, белокурая „хохлушка“ с ребенком на руках и поет заунывные украинские песни о запорожской славе, о чумацкой доле и о вишневых садочках… эти гостинодворские миннезингеры имеют не только моральный, но и материальный успех у публики».

Помимо дворовых певцов в тогдашнем уличном шоу-бизнесе подвизались бродячие циркачи и комедианты, музыканты, шарманщики, цыгане и, разумеется, представители многочисленной армии беспризорников. В репертуар последних входили преимущественно «жалистливые» песни.

Что еще исполняли в ту пору на улицах? Рассказывает доцент факультета антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге фольклорист Михил Лурье:

«Они пели жестокие романсы, тюремную лирику, старые и новые романсы профессиональных авторов — в общем все то, что их потенциальные слушатели знали и пели и так. К этому следует добавить, что уличные исполнители очень активно использовали эстрадную продукцию, прежде всего песни в сатирическом жанре. Кроме этого, пользуясь подручным песенным материалом, они много сочиняли и сами. Тексты, которые выходили из-под их пера, своей содержательной стороной соотносились с современной жизнью, а во многих случаях — и с ее конкретными реалиями: социальными, бытовыми, географическими, экономическими и так далее. Это были песни о буднях и судьбах самих уличных певцов, о разных городских происшествиях, преступлениях, самоубийствах…»

Считается, что особый поджанр советской уличной песни — «песни-хроники», изготавливаемые по методике «утром в газете, вечером в куплете», — зародился как раз в Ленинграде. К началу 1920-х на берегах Невы сложился пул особого рода рифмачей: они изучали газетную хронику происшествий и, вдохновляясь наиболее страшными и кровавыми сюжетами, сочиняли на их основе тексты для уличных певцов. Опыт показывал, что за «страшилки» подавали больше. Самые удачные, либо по каким-то иным причинам полюбившиеся публике, песни подобного рода расползались по стране, трансформируясь под особенности новых мест бытования, дополняясь подробностями, местечковыми деталями и сюжетными поворотами. Соответствующими были и названия — в стилистике заголовков бульварной прессы: «Отец-убийца», «Насильник», «Трамвайная катастрофа», «Кошмарный случай»… Но, как пелось в одной из старых тюремно-лирических песен, «недолго музыка звучал, недолго фраер танцевал».

Уличную певческую вольницу начали сворачивать к концу 1920-х. Как бы заодно с вольницей НЭПа. Отчасти для этих целей в 1929 году была создана организация под названием ВАПМ (Всероссийская ассоциация пролетарской музыки). Одной из ее основных задач стала борьба с музыкой, «классово чуждой пролетариату».

Весной 1929 года в Ленинграде состоялась Всероссийская музыкальная конференция, в ходе которой было принято решение запретить исполнение подобной музыки. Чуть позже в Москве создали специальную комиссию из «комиссаров» от искусства. Задача — «пересмотреть» всех работающих на эстраде артистов и их творческий багаж. К тому времени Главрепертком выпустил «Репертуарный указатель. Список разрешенных и запрещенных к исполнению на сцене произведений». Как сказано в предисловии, к его составлению были привлечены «наиболее сведущие и культурные знатоки и исполнители цыганского песенного репертуара». Список названий вокальных произведений, отныне запрещаемых к исполнению, занял три десятка страниц. Как пояснили авторы Указателя, «критерии в оценке запрещенного эстрадного материала очевидны для всякого», так как они «соответствуют единственно правильной политической линии».

После того, как находившиеся в ротации песни поделили на чистые и нечистые, проблемы с репертуаром возникли не только у эстрадников, но и у уличных певцов. Петь «идеологически невыдержанные» песни — значит заведомо рисковать, а за исполнение кондовых официальных публика денежку не даст. Продолжать сочинять и исполнять те же песни-хроники стало и вовсе опасно: с некоторых пор все то, что подпадало под определение «городской фольклор», могло быть заклеймено как выражение протестных настроений. Доносительство поощрялось и культивировалось: «Мы утверждаем, что идеологическое вредительство в области музыки существует. Если музыканты хотят помочь бороться с вредительством, им нужно поднять свой голос и обратить внимание рабочего класса и партии на конкретные факты вредительства на музыкальном фронте».

Окончательно песенные гайки ленинградские власти закрутили к 1935 году. Во-первых, цитирование (пение) антисоветских фольклорных текстов (здесь «антисоветский» — понятие расплывчатое, на усмотрение экспертов) стало караться не только во внесудебном порядке, но и было выделено в особую группу преступлений: «…исполнение и распространение контрреволюционных рассказов, песен, стихов, частушек, анекдотов и т. п.». За антисоветскую песню (частушку) можно было получить от трех до пяти, а за песни, «дискредитирующие вождей партии», отхватить и побольше. А во-вторых…

Помимо этого уличные исполнители могли привлекаться и к уголовной ответственности в рамках развернутой в стране кампанейщины по борьбе с нищенством и бродяжничеством… Понятно, что при таких раскладах количество профессиональных уличных певцов, равно как зарабатывавших пением беспризорников, инвалидов, нищих и попрошаек, снизилось практически до нуля. Хотя наиболее яркие и запоминающиеся песни из их репертуара в народном бытовании по-прежнему оставались и продолжали занимать верхние строчки изустного низового хит-парада на протяжении многих десятилетий.