Максим Кантор: «Мою книжку про любовь проверяют на экстремизм»

Максим Кантор — художник, искусствовед, прозаик, драматург. Его книги выходили в финал крупнейших литературных премий — «Большая книга», «Национальный бестселлер». После того как писатель, критик, член «Союза 24 февраля» Вадим Левенталь издал с помощью Евразийского книжного агентства новую книгу Кантора «Сторож брата», развернулась оживленная публичная полемика. В результате роман отправился на экспертизу на предмет экстремизма, а встреча с Кантором в одном из книжных магазинов Санкт-Петербурга была отменена по требованию прокуратуры. Мы поговорили с Максимом Кантором о его новом романе и времени.

— Максим Карлович, почему вы разочаровались в Европе и вернулись в Россию?

— Безумный вопрос. Я искренне люблю Европу и живу в ней последние двадцать лет. То, что она сейчас больна, не повод ее разлюбить. Ведь не разлюбим же мы сестру за то, что она заболела. Иное дело, что с Россией меня связывают более интимные, более сокровенные отношения. Россия — это мать, или, еще точнее, жена. Помните строчку Блока? Мне бы не хотелось выбирать. Интеллектуальная связь с Европой, европейским Ренессансом очень сильна. Духовная привязанность к России — неистребима. Я и русский, и европеец одновременно.

— Хорошо, хоть в этом разобрались! Я-то составляла вопросы, исходя из слухов и домыслов, которые клубятся вокруг вашего, скажем так, публичного образа.

— Это вопрос, напоминающий вопрос Карлсона к Фрекен Бок: «А ты уже перестала пить коньяк по утрам?» Кто вам сказал, что я разочаровался в Европе? Я в Европу уехал двадцать лет назад. У меня там семья, мои мальчики здесь родились и никогда не были в России. Как я могу разочароваться в Европе? Конечно, иными словами, чем «глубокий кризис», то, что сейчас происходит в Европе, не назвать. Но это не значит, что надо разочаровываться. Были люди, которые любили Европу за ее сладость, так сказать, за всяческие привилегии. Но если по-настоящему любишь Европу, любишь культуру, а не всякие цивилизационные преимущества. Преимущества приходят и уходят, а культура остаётся.

— Я этот вопрос взяла из бранных комментариев в канале книжного магазина, где отменили недавно встречу по вашей книге. Там писали, мол, «ага, стало голодно, вот и вернулся».

— Конечно, я хочу присутствовать в России. Я русский писатель и художник. Но вместе с тем, я уже стал европейским художником и от этого не могу отказаться тоже.

Будем считать, что моя деятельность — своего рода мост между двумя культурами. Кажется, тот, кто написал этот комментарий, путает судьбу главного героя моего романа, «Сторож брата», с моей собственной судьбой. Там герой уезжает из Оксфорда с тем, чтобы вернуться в Россию. Но у него на то свои, отдельные причины: арестовали брата, развалилась семья. Со мной, слава богу, ничего подобного не случилось и, надеюсь, не случится. Эта фигура главного героя, Марка Рихтера, отчасти, до известных пределов, автобиографична, но только лишь до известных пределов. Это не буквальный автопортрет. Я взял какие-то черты свои, какие-то еще других людей и соединил их, чтобы получить автономный образ. Автономный. Это не я, не надо приписывать мне свойства моего главного героя. И в самом романе это заметно разведено: видно, где я лично, автор, не согласен с мнением героя.

— Да, роман заметно полифоничен, там у Натальи своя правда, у Марии своя, Марк… все, кто появляется, вообще друг с другом не согласны. Там же полярные мнения приведены, и вообще кажется, что с братом, к которому Марк едет, они настолько разные, что и поговорить толком не смогут. Когда мы впервые видим Марка и потом его брата, мы понимаем, что это люди с диаметрально противоположными мнениями. Что они даже поговорить нормально не смогут.

— В романе вообще много героев, причем это герои из разных социальных слоев и из разных культур. Польская монашенка, английский негоциант, оксфордский профессор, немецкий анархист, французская авантюристка, брюссельский чиновник — и у всех у них разные представления о том, что происходит, хотя все понимают размер беды. И у них у всех разные представления о лекарстве для общества. Они все хотят разного, и я сознательно поместил эту пеструю компанию в поезд, идущий через всю Европу, из Лондона в Россию. Такие поезда действительно существовали некоторое время назад, я сам на таком ездил, и это действительно долгое путешествие, еще и растянутое, потому что они там попадут в снежный занос, ну и так далее. Это классический роман дороги, в котором герои встречают разные города и культуры на своем пути, и они сами все разные. Потом в поезд на одной из станций подсаживаются украинские военные и еще цыгане, и создается такой аналог корабля дураков или, точнее сказать, такой перифраз «Кентерберийских рассказов» Чосера, где едет пестрая компания и у каждого персонажа свое мнение. Это я сделал нарочно, чтобы показать многоголосицу современной Европы и разноплановость вопросов и ответов на беду века. Вот за этим это сделано. Потому что с веком беда, и чтобы понять размеры этой беды, надо представить ее со всех сторон, все грани рассмотреть.

— Но среди этих героев нет ни одного спасителя, так?

— Нет, есть. В конце романа вы поймете, кто спаситель и в чем спасение.

— То есть это не просто карнавал, где все маски уродливые, и не хор одиночных трагедий, где всем больно и все перекрикивают друг друга? Выход таки будет?

— Нет, моя задача была не просто показать карнавал, не просто. Там есть и спаситель, и решение, и именно чтобы это решение было убедительным, весь этот карнавал и собран.

— В чем вы видите свою главную цель как художника? Если бы у вас был герб, какой бы на нем был начертан девиз?

— «Любовь». На нем был бы начертан девиз «любовь». Я никогда не рисовал карикатур. Порой я рисовал уродливых персонажей, чтобы оттенить благородных. У меня есть только один карикатурный альбом, он называется «Вулкан». Он посвящен политике ХХ века. Соответственно, там много политических карикатур. Но это единственное карикатурное, что я нарисовал. Даже в картинах наподобие «Одинокой толпы» в этой толпе — а в принципе всякая толпа непривлекательна — есть дорогие мне лица. Все, что я делаю, я делаю ради того, чтобы защитить и определить любовь. Для того, чтобы сама сущность любви стала неуязвимой. Для защиты любви я и рисую, и пишу. Мне странно, что в моих картинах, посвященных отцу, брату, жене, моей семье, можно видеть карикатуры. Это просто какой-то сумасшедший взгляд на мою живопись, нерелевантный.

— Вас сейчас много ругают за ваши давние политические эссе, в основном цепляясь, как я понимаю, за ваши давние доказательства «от противного», вырывая какие-то тезисы из контекста, в котором они опровергались. В «Стороже брата» тоже есть персонажи, которые высказываются довольно резко. Есть ли что-то в ваших ранних текстах, что вам хотелось бы переформулировать?

— В эпоху интернета, когда нет защиты от недобросовестного блогера, можно ожидать чего угодно. Фраза, вырванная из контекста, — обычный трюк. Следует относиться к такой «критике» философски.

В своих книгах я даю право голоса разным персонажам, подчас с полярными точками зрения, сталкиваю характеры и сталкиваю аргументации. Приписать автору мнение персонажа можно, но это подтасовка. Порой я сознательно пишу провокационно, чтобы затем опровергнуть написанное в следующем абзаце — пользуюсь и таким приемом. Сегодня, когда лимит прочитанного не должен превышать короткий месседж, дочитать страницу до конца может не каждый. Но все-таки пишу в расчете на думающего читателя.

Хотел бы переписать что-то? Да, пожалуй. Хотел бы переписать кое-что в «Красном свете»… Возможно, воздержался бы от поспешных реплик в соцсетях. В соцсетях, видимо, лучше вообще ничего не писать. Это поле, на котором играет интернетный щелкопер, с ним состязаться не стоит.

— Если «Сторожа брата» сейчас в России запретят, что вы сделаете?

— Не знаю. Наверное, буду издавать в других странах. Это роман, безусловно, нужный сейчас. В этой ситуации. Это роман о любви, которая преодолевает все преграды, которая неподвластна беде, неподвластна времени и расстоянию. Это роман исключительно миролюбивый. О том, что любовью можно преодолеть любую беду. Запретить его — значит сделать большую глупость. Как я буду на это реагировать? Издам в других странах, потому что уверен, что он обращен не только к России и Украине, но и к Европе — к Англии, к Франции, к Германии.

— Исчезающе малое количество людей, думаю, вообще осознает связь названия романа с библейскими словами Каина «я не сторож брату моему». Вы не боитесь, что большинство ваших умных ходов, ваших реминисценций просто пройдет мимо большинства читателей? Что никто глубину вашей мысли не оценит?

— Конечно, боюсь, но и писать в расчете на дурака тоже не стоит. Да, много умных вещей сказано в романе, и я говорю это без всякого кокетства. Да, конечно, нужно быть сравнительно образованным и умным, чтобы это прочесть. Многие мои друзья, и далеко не все из них университетские профессора, прочли этот роман и поняли его. Нет, я считаю, что понимание приходит, если приложить достаточно сил и внимания. Если у вас после этого интервью не пропадет охота дочитывать, то и вы все поймете.

— Мне иногда кажется, что сейчас со всех сторон столько боли и ярости, что вдумчиво прочитать и оценить этот текст люди смогут только лет через пять, когда все (дай бог) кончится.

— Да нет, думаю, что и те, кто решил прочесть его сейчас, способны и оценить, и понять. Другое дело, что этот процесс травли, который был устроен, отпугнул рецензентов писать о книге хорошо. Подключили прокуратуру, подключили Министерство внутренних дел, забрали книжку на проверку по экстремизму… Мою книжку про любовь проверяют на экстремизм!

— Результатов проверки еще нет?

— Нет пока, но сам факт проверки — совершенное безумие. Это книжка про любовь. О торжестве любви, несмотря на войну. Она не то что не разжигает вражду, она, напротив, вся о том, что любую вражду следует погасить и закончить дело миром. Так что книгу прочтут и поймут, иное дело, что этот поток лживых обвинений напугал людей.

— Тяжело, наверное, эта ситуация переживается. Чем спасаетесь?

— Творчеством. Чтением. Пишу картины, пишу романы. Своей семьей спасаюсь, любовью жены и детей, поддержкой друзей.