Умирать за ничто. Что о сериале «Слово пацана» говорят те, кто вырос в казанских группировках

Снимать сериал о казанских подростковых группировках можно было хоть в Купчино. А показывать надо целиком, как в свое время «Крестного отца». Автор документального труда «Именем братвы» Евгений Вышенков объясняет, чему на самом деле научит подростков «Слово пацана» и почему «казанские», ужасавшие даже братву, с треском проиграли девяностые.

— Начнем с матчасти. Вы сериал смотрели?

— Пролистал. Потому что есть такая штука — время. И пяти-шести часов на сквозной просмотр физически нет. Но из того, что я увидел, можно делать выводы. Я сейчас не про работу актеров или авторов сценария, не про драматургию. Они достойны. Исходя из моего жизненного опыта и разговоров с товарищами, я имею детальное представление о том, что происходило в жизни улицы и в 80-е, и в 90-е годы. Так вот: то, что я увидел в сериале, соответствует воспоминаниям и эмоциям участников тех событий.

— Это голоса из Казани?

— Я обзвонил всех своих знакомых из Казани, кто прошел путь группировщика. Сегодня это достойные люди. Сейчас некоторые из них служат в церкви, некоторые стали крупными предпринимателями. И все они сказали: «Да, похоже. Примерно так все и было».

— Примерно?

— Мы же говорим о художественном произведении, а не о документалистике. И с учетом этой поправки — да, нам показали реальность.

— А как же одноименная книжка?

— Этот текст я знаю. На мой взгляд, это подробный набор интервью без поставленного автором вопроса, на который он бы ответил.

— Давайте поговорим по фактам. Без некоторых спойлеров не обойтись. В первой же серии юный мотальщик Маратик показывает своему другу, интеллигентному музыканту Андрею, карту Казани. И прямо на карте разъясняет, где какие группировки обитают и чем они знамениты. Из разговора становится понятно, что все это надо запомнить крепче, чем дату Куликовской битвы. Все это и правда обязательно было знать начинающим группировщикам?

— Режиссер использовал такой ход, чтобы быстро и наглядно показать зрителю масштабы проблемы. Ход зримый. В жизни, конечно, карту вряд ли кто-нибудь раскладывал. Прежде всего потому, что все и так были в курсе, где чья территория и кто чем прославился. Да, «скорлупа» — а так называлась молодая поросль в любой группировке — все это должна была знать. Но это знали и остальные жители Казани: учителя, райкомы партии, рабочие на заводах, милиционеры и родители. Не нужны были ни соцсети, ни сарафанное радио. Это было само собой разумеющееся знание. Мы же в Петербурге не рассказываем друг другу, где находится Невский проспект. Это часть реальности.

— Кстати, про топографические моменты. Съемочной группе сериала не разрешили работать в Казани, потому что в Татарстане это до сих пор больная тема и стыдная страница истории. Сериал потерял что-то из-за отсутствия узнаваемых городских пейзажей?

— Если бы речь шла про какие-нибудь группировки Ленинграда, то эти сюжеты было бы сложно показать без того же Невского или стрелки Васильевского, а Казань — при всем уважении — в те годы была городом скучноватым, страшноватым и деревянно-советским. Так что снимать кино про Казань восьмидесятых можно было хоть в Купчино. Правда, тогда Купчино пришлось бы загрязнить как следует. А вот если говорить про «стыдные страницы истории» — кто это решил? Представители власти? То есть очень небольшая группа людей. Это абсолютно не значит, что остальная Казань тоже так считает. Я был в Казани два года назад у своих товарищей. Там абсолютно нормально, сидя в компании, пошутить про группировщиков. Встречаются, допустим, бизнесмен и чиновник. И вспоминают, кто в какой группировке в юности мотался.

Приведу ярче пример. Футбольный клуб «Рубин» — мощный, дорогой клуб, знаковый для российской империи. Еще год назад на официальном сайте «Рубина» было фото президента клуба — человека с умным лицом. Зовут его Марат. Если мы его фамилию введем в строку поиска, то увидим кучу репортажей из суда и архивных злых новостей. Марат — очень известный участник группировки «Севастопольские», или «Драконы». Он и есть дракон. Отсидел за убийства. И по этому поводу власти отчего-то не говорили про «позорную страницу».

Я знаю людей в мэрии Москвы, кто прошел такой же путь. Это не значит, что они этим гордятся. Так что внутри себя Казань думает и говорит о том времени по-своему. Но она не готова что-либо объяснять не-Казани.

— Подростковая шпана была во всех городах. А почему именно в Казани это превратилось в феномен?

— Причины — отдельный разговор, десятком реплик это не объяснишь. В нашем разговоре я не стал бы углубляться. Но в других регионах такого, как в Казани, не было.

Во всех городах была шпана. Я вот с Васильевского острова. На Васильевском были гаванские, «проспектовые» и «линейщики». Советская улица порождала шпанскую вольницу с этаким романтическим уголовным оттенком. Обязательно был старший, кто давно стоит на учете в отделении милиции или отсидел по малолетке. Папиросы, портвейн, какие-то драки. Такая жизнь. Надо было правильно носить кепку, уметь плевать через зуб, а вместо мата использовать красивые уличные полублатные выражения. Так вот, Казань от этой модели отличалась категорически.

Казанские группировки — это, прежде всего, жесточайшая иерархия, запреты курить и пить, обязательный спорт, сборы, задания от старших, воспитание жестокости и необычайное дробление улиц на группировки. На Васильевском острове в Ленинграде были, условно, четыре большие подростковые стаи. А если бы Васильевский остров находился в Казани, то там было бы таких стай не четыре, а сорок. В других городах шпана была своеобразным социальным лифтом, который вез преимущественно в колонию. А в Казани это был не лифт, а армия.

—Что бывало за нарушение дисциплины? Если «скорлупа», не посоветовавшись со старшими, решает «казнить» пацана из другой группировки, понимая, что будет война, такое нарушение иерархии могло сойти с рук?

— В группировке новобранец не имел таких полномочий, как «сержант» или «офицер». Аналогичная дисциплина есть в любой организации. У нас в редакции тоже. Уличные группировки жили по устно декларируемым правилам. Жизнь на эти правила накладывала ситуационные обременения. И в зависимости от ситуации старший принимал решение — спускать с рук нарушение субординации или нет.

— Если пацан оказывался один против пятерых из другой группировки и его спрашивали, откуда он и «при делах» ли, за честный ответ, действительно, могли забить насмерть? С точки зрения обывателя, если бы один из героев сериала в такой ситуации просто соврал бы, это сохранило бы ему жизнь.

— «При делах» — значит, ты группировщик, мы с тобой одной крови. Парень, которому задали вопрос, видит, что перед ним явно превосходящие силы противника. И он знает, что это может закончиться смертью. В нашем рациональном сознании — надо убежать, схитрить или солгать. А он говорит: «Я при делах». И умирает.

Давай забудем о группировщиках и посмотрим на скелет этого сюжета. Это же абсолютная героика. Именно так должен поступать, например, коммунист. Во всех советских фильмах, если враг спрашивает: «Ты комиссар?», он говорит: «Комиссар». Даже если может солгать, чтобы спастись от расстрела. И в сериале показана та же самая история о духе, непримиримости и идейности. Точнее, даже о вере.

А если у твоего товарища спрашивают, при делах ли он, а ты в этот момент спрятался и промолчал, то ты предал идею. Жизнь сохранил, но стал предателем.

— Насколько часто в жизни казанских подростков восьмидесятых возникали ситуации, когда надо было выбирать между идеей и жизнью?

— Группировок было несколько десятков, и они непрерывно воевали между собой или заключали союзы, чтобы продолжать воевать уже сообща с другими группировками. Не было дня, чтобы где-то в городе не шла война.

— Насколько высокая была в этой войне смертность?

— Я разговаривал в Казани не только с бывшими группировщиками. В Музее Ленина я говорил с очень образованной пожилой дамой, со школьными учителями. На их памяти были похороны четырнадцати-пятнадцатилетних. Это случалось не каждый день и не каждую неделю. Но молодых хоронили, и весь город знал, что это уличное убийство. Это не было нормой, но и не считалось какой-то из ряда вон выходящей аномалией. Если сравнивать с нашей сегодняшней жизнью, это воспринималось как гибель ребенка в ДТП. Такие ДТП постоянно случаются и не вызывают никаких социальных всплесков.

— А в Казани восьмидесятых можно было дожить до пятнадцати лет, ни разу не столкнувшись с мотальщиками и не вступив ни в одну группировку?

— Вполне. Это не было настолько массовым явлением, чтобы, например, в школе на 600 человек 400 состояли в группировках. Тех, кто «мотается», то есть живет жизнью улицы, было немного. Их было видно. А если ты хорошо учишься, ну и играй себе на скрипке дальше. Но вокруг тебя создавалась такая атмосфера, что становилось понятно, что ты не мужчина. Не пацан.

— Или просто едешь на другом социальном лифте.

— Социальный лифт — это не только некие перспективные возможности. Это то, каким ты хочешь быть. Социальными лифтами в этом смысле были хорошая учеба, институт, партийная работа и спорт. Но улица тоже была мощным социальным лифтом. Девчонки любили пацанов. Если говорить о «герое нашего времени» не как о литературном коде, а как о некой формуле, то спрашивать о нем надо не у социологов. Надо идти к девчонкам в седьмой, восьмой класс. И задавать им наводящие вопросы: «А кто у вас самый крутой в классе? А почему?» И вот они ответят, допустим: «Серега, потому что его папа в школу привозит на джипе, а в джипе сидит охрана». Вот вам и образ героя нашего времени. Если бы мы с этим вопросом в середине восьмидесятых пришли в школу в Ленинграде, нам бы ответили, что самый крутой — это не тот, кто учится на «отлично». А тот, кто носит длинные волосы и жвачку отнял у одного спекулянта. В Казани, кстати, группировщики даже выглядели иначе. Шпана-то была расхристанная, на шарнирах, ворот никогда не застегивала до конца. В Казани — наоборот, группировщики одевались как солдаты. По-протестантски чисто, скромно, воротничок подшит и застегнут до последней пуговицы. Все знали: если тронешь одного, за ним встает весь взвод.

Ну и к вопросу о музыкальной школе и улице. Одно другому совершенно не противоречило. Один из владельцев сети спортивных клубов «Спортлайф» родился в очень образованной семье, играл на скрипке, у него было хорошее музыкальное будущее. Но он жил в Невском районе. А это уже совсем не вегетарианская история. И он пошел в спорт. А мотивация была у него только одна: быть пацаном и идти по улице, расправив плечи. В итоге он стал серьезным спортсменом, а сегодня — крупный бизнесмен. Вот, пожалуйста, скрипка по-ленинградски.

— Что за задания давали старшие в казанских группировках в процессе «воспитания»?

— Например, набрать гаек штук по двадцать, тяжелых, каждая граммов по семьдесят. Поехать к тюрьме. Дождаться, когда пойдет домой определенный офицер из охраны. И с расстояния в двадцать метров всеми этими гайками его закидать. И летели гайки не в голову.

— То есть не грабежи, не срывание шапок на улице?

— Нет. Группировки не были нацелены на отъем или накопление материальных ценностей. В Казани это было абсолютно идейное явление. И для группировщиков, как для последователей любой религиозной доктрины, деньги не были целью. Они «делили асфальт». В самом этом словосочетании уже есть бессмысленность, потому что кругом один асфальт. Но это и есть идея. Они были готовы умирать за нее. То есть, по сути, за ничто.

— Но при этом с участников группировки собирались деньги в общак?

— Общак — это естественная функция любой системы координат. Она по-разному называется: десятина, налог. Когда при вступлении в группировку спрашивали, готов ли скидываться на общак, по сути это был вопрос, готов ли ты платить членские взносы.

— Когда в профсоюзе платили взносы, подразумевалось, что раз в год можно получить, например, льготную путевку в санаторий. А что имел рядовой «налогоплательщик» в группировке?

— Мой друг, который в середине восьмидесятых был 14-летним пацаном, знал, что в определенной советской столовой его всегда накормят бесплатно.

— Потому что там работал кто-то из группировщиков?

— Нет. Потому что директор столовой, советский хозяйственник, член партии и не то чтобы кристально честный человек, понимал, что этому пацану надо оказывать уважение. Иначе неустановленные хулиганы побьют в столовой все стекла или ящики на заднем дворе подожгут. Это были такие «нулевые пациенты» крышевания. Но это был именно общак, а не собирание налогов, которое начала практиковать братва в девяностые.

­— Забрасывание тюремной охраны гайками, видимо, «заказывали» не просто так. Как соотносилась жизнь и принципы подростковых группировок и уголовные понятия?

— После войны мужчины в нашей стране делились на две категории: одни воевали, другие сидели. Уголовный мир был силён, он простирался во все сферы жизни и в каком-то смысле был моден. Но в Казани с 60-х годов уже жили по-другому. Казанские первыми стали отрицать уголовный мир. Впоследствии спортсмены Ленинграда тоже не приняли уголовников, потому что спортсмен был сформирован в других условиях и понятиях. Если в некой казанской группировке лидер начинал жить по уголовным «законам», то он становился еретиком. Такого лидера запросто могли низложить.

— При всей жестокости и воинственности, группировки, показанные в сериале, воюют битыми кирпичами и утыканными гвоздями палками. То есть у них нет оружия, в лучшем случае нож в кармане. В какой момент у группировщиков появилось оружие и как это изменило ситуацию?

— В Советском Союзе до конца 80-х годов оружия не было ни у кого. Все остальное — исключение. А нож — очень сильный психологический барьер. Вот тебе нож, а вот — железная палка. Чем будешь драться? Большинство выберет палку. Воткнуть в человека нож намного сложнее, чем ударить палкой по голове. Казанские выбирали палку не потому, что не хотели убивать. У них термин был такой — «копилка». Под «копилкой» подразумевался удар арматурой по голове. Когда железный прут входит в череп, получается щель, как в свинье-копилке.

— Куда вели социальные лифты казанских группировщиков?

— Подавляющее большинство группировщиков происходили из простых семей. И после ПТУ они шли в армию. В те времена все туда шли. А человек, который возвращался из армии, уже был не в том возрасте, чтобы продолжать «мотаться». До окончания ПТУ или до конца 10-го класса ты — группировщик, а потом — всё, внезапно закончился диван. Потому что, как пел Цой, война — дело молодых.

— Почему при всей своей армейской дисциплине казанские группировки проиграли тем же спортсменам в 90-е?

— В 90-е группировщики прекратили свое существование и влились в братву, в движение. У казанских на первый взгляд были феноменальные конкурентные преимущества: дисциплина, строгая иерархия, готовность и привычка к жестокости. И при этом казанские с треском проиграли девяностые остальной братве. Дело в том, что у казанских было два невидимых другим, да и им самим, минуса. Первый — это неразборчивость в лютости. Казанские были готовы сразу идти до конца. Кидаться в одиночку на пятерых и проливать любую кровь. Но это только кажется, что на войне жестокость — это преимущество. От казанских начали отдаляться именно из-за их непредсказуемости. Второй минус гораздо серьезнее.

Уличные войны группировщиков тянулись с 60-х годов. В 90-е они превратились в мощные преступные сообщества, но все равно продолжали воевать между собой. Они начали отправлять в другие крупные города свои десанты, чтобы закрепиться в Ленинграде, Москве, Екатеринбурге, в Крыму. Для спортсменов, для братвы они все были казанские. Но при этом сами не считали друг друга своими. Как только в Казани начинался конфликт, например, между «кировскими» и «Хади Такташ», «кировские» и «Хади Такташ» тут же рассылали во все города приказы своим десантам. И они истребляли друг друга. Так что казанские пожрали сами себя прежде, чем братва полегла в массовых войнах между собой.

Но была еще и третья причина обреченности. О чем бы мы ни говорили, мы говорим о деньгах. Это Бисмарк. Братва в других городах размышляла так: мы собираем налоги с бизнеса, и чем жирнее этот бизнес, тем нам лучше. Поэтому надо заботиться о своей «корове». Казанские же исповедовали совершенно другую тему. Они брали под себя бизнесмена, полностью его раздергивали и разоряли. Когда ему приходил конец, переключались на другого.

— Такое подсечно-огневое земледелие.

—Да. Вырубил лес, засеял поле, а когда на нем стало хуже расти, вместо того чтобы ухаживать за землей, вырубаешь другой лес. Нормальный крестьянин так не поступает.

Ну и наконец, чисто подростковый фактор сыграл. Любой родитель знает: если ты постоянно что-то ребенку запрещаешь, то он стремится повзрослеть побыстрее и вырваться из-под ограничений. Если ты девочке запрещаешь все, что только можно запретить, у нее одна мечта: стукнет восемнадцать — сразу выйду замуж. Их дисциплина привела к тому, что в 90-е, когда началась другая жизнь, большинство казанских сели на иглу.

— Последний вопрос — родительский. Чему сериал «Слово пацана» учит в сухом остатке школьников, которые раздергали его на короткие видеоцитаты по всем социальным сетям?

— Вопрос может звучать так: «Дорогие дети, хотите ли вы быть гангстерами, которые ездят на шикарных авто в компании полногрудых красавиц, пьют виски и слушают джаз?» Я думаю, дети захотят.

Но вопрос можно переформатировать: «Дорогие дети, хотите ли вы быть гангстерами, которые, конечно, ездят на авто с полногрудыми красавицами и слушают джаз, но в любой момент могут быть убиты или посажены в тюрьму на долгие годы?» Готовы?

Сейчас «Слово пацана» для властей, для охранителей — это что-то зловредное. Но вспомните, в Советском Союзе была такая формула: честное слово. Его насаждали и держали. И такой стереотип поведения был необычайно важен и уважаем. И сейчас, когда я разговариваю с людьми определенной закалки, даже с вице-губернатором, он может мне сказать: «Евгений Владимирович, слово?» И я отвечаю: «Слово».

Теперь можно актуально пошутить: «Слово пацана!» Умение держать слово — этому надо учить. И этот фильм, конечно, надо показывать. Не вырванными из контекста тридцатисекундными роликами, что пересылаются одноклассникам, а целиком. Смотрим внимательно — становится понятно, что в нем очерчен путь к разрушению. В финале «Крестного отца» Майкл Корлеоне держит на руках убитую дочь. Если тебе нравится их жизнь и ты хочешь не играть, а быть — готов ли ты видеть своего ребенка убитым?

Этот вопрос и задан в сериале. Все правильно и честно.

Беседовала Венера Галеева, «Фонтанка.ру»